— Расскажите, а? — восторженно прошептал Улти. — Ведь, наверное, нет ничего прекраснее Белого Города с семью стенами, и широкого Андуина, и криков чаек, летящих от моря…
— Мой юный друг, — ласково усмехнулся Бродяга, — всё, о чем ты меня спрашиваешь, ты уже рассказал сам. Да, я видел Белый Город, и его семь стен, и широкий Андуин. Они прекрасны. Но я не знаю ничего лучше, — он зажмурился, — вересковых пустошей Арнора, его пологих холмов, между которыми петляют малютки-речки, его заросших озерок, холодных туманов по осени, пушистого зимнего снега и филигранных рисунков инея; я не знаю народа, столь же мудрого и спокойного, как коренные арнорцы — потомки нуменорцев, сохранившие спокойствие без отчуждения, мудрость без высокомерия, гордость без презрения. Юг… юг забывает свое прошлое, там расцветают чванство и спесь; не везде, конечно, но…
— Так вот в чем дело! — вырвалось у Перри.
— В чем, дружок? — обернулся к нему Бродяга.
— Ну, вы же знаете эту историю с Королем…
Господин Мышекорь аж крякнул: такой недогадливости от собственного сына он не ожидал. Ладно — Улти, ему в жизни только табачные грядки и видеть, но Перри-то! будущий купец… ох…
Дрого виновато посмотрел на Бродягу. Тот стоял у камина, облокотясь на его полку. Почувствовав всё то, что почтенный хоббит не решался сказать вслух, он вздохнул и медленно снял капюшон.
Лицо у него было самое обыкновеное. Усталое лицо немолодого воина. Худые щеки, ввалившиеся глаза. Темные волосы в беспорядке. Веера морщинок в углах глаз — скорее от частой стрельбы из лука, чем от привычки улыбаться… хотя… судя по его нынешному ласковому тону, когда-то он мог улыбаться часто.
— Та история с Королем… — медленно проговоил он. — Ты, мой юный друг, хочешь знать, почему Гондор не принял его? Что ж… я попытаюсь объяснить.
«Кому объяснить-то хочешь? — подумал Мышекорь. — Перри? Себе?»
— Наш народ, народ потомков нуменорцев, — тихо начал Бродяга, — это давно уже не народ. В нем нет единства. Есть те, кто просто существует. Безразлично, бездумно. И Мрак, что становится всё сильнее, легко завладевает ими. Память Нуменора, честь Гондора, судьба Арнора — ничто для них. Напыщенные, глупые слова, не более. Они смеются над теми, кто произносит такое. Впрочем, почти никто теперь такое и не произносит…
Он отвернулся к огню, стал греть руки, словно ему было холодно.
— Впрочем, — продолжил он, ни к кому не обращаясь, — есть и другие. Действительно наследники славного прошлого. Они хранят и преумножают традиции. Но все они… — он покачал головой, обвел взглядом слушающих. — Говорят, в годы затмения Нуменора там строились очень красивые гробницы. Охотно в это верю. И нынешние хранители славного прошлого — они творят то же. Они верны традиции настолько, что любое новшество ненавидят и пытаются не допустить. Для них нет сегодняшнего дня. Нет живых людей. И мало того — каждый из них именно себя считает истинным продолжателем. Они не в силах договоиться между собой; а уж с кем-то извне… — он горько усмехнулся.
Хоббиты внимательно слушали. Анардил сидел, сжав кулаки. Лишь шрамолицый, пытающийся напиться, казался безучастным.
— Гондор самодостаточен, — тихо говорил Бродяга. — Он верен традиции на словах, не более. А Эарнил… удачливый полководец кололевских кровей. Добыв победу в бою, он имел полное право претендовать на корону.
— Он не имел этого права! — крикнул Анардил. — Он нарушил закон и знает это! Он узурпатор!
Бродяга прикрыл глаза.
— Малыш… — укоризненно сказал он Анардилу, — не кричи. Весь трактир перебудишь. Эарнил — не узурпатор. Он просто гондорец. Гондор хочет гондорца на троне.
— Хватит его защищать! — шрамолицый оторвался от очередной кружки. — Он обещал войско нам в помощь. Ну, и где это войско?
— Обещанного три года ждут, — язвительно усмехнулся Бродяга. — Прошел один, и тот неполный.
— Как же так… — прошептал Перри. — Разве у Арнора и Гондора не общий враг?
— Арнор… Хорошо тебе говорить, дружок. Арнора давно нет. Есть… точнее, были Архедан, Кардолан и Рудаур, вечно соперничавшие между собой. Король пытался говорить о необходимости объединиться, заклинал картинами будущих бедствий… тщетно. Каждый был сам за себя. Был.
Шрамолицый встал. Его взгляд оказался совершенно трезвым, разве что стал более человечным. Воин подошел к Бродяге, положил руку ему на плечо:
— Король был последним мечтателем в этом мире. Король отчаянно верил в то, что разум возобладает над себялюбием, а правое дело победит потому, что оно — правое.
— И Король потерпел поражение. Сперва от своих. Потом от врагов. — Бродяга жестко подвел итог.
— Неужели ничего нельзя изменить? — прошептал Улти. — Неужели всё то, что пишут в книгах о дворе Аннуминаса, останется только в книгах?
— А что пишут? — спросил Бродяга.
— Ну… огромная библиотека, празднества, турниры, состязания менестрелей… эльфы, запросто приходящие говорить о вечном… неужели всего этого больше не будет?! Я так мечтал хоть день прожить в этом.
— Малыш, — горько отвечал Бродяга, — мы проиграли войну. Всё кончено. Наша армия рассеяна и прячется крохотными отрядами, в тайне чуть ли ни друг от друга. Правда, Гондор еще живет — но ведь до Гондора ты не доберешься.
— И… ничего нельзя изменить?
— Малыш, — снова усмехнулся Бродяга, — тебе сказать правду или то, что ты хочешь услышать?
— Лучше молчите… — Улти едва не плакал.
Бродяга какое-то время действительно молчал, потом сел за стол, допил пиво, обратился к соратникам:
— Нголмег, пожалуй, пора будить Аранарха и остальных. Анардил, будь добр, рассчитайся с господином Мышекорем, а заодно оседлай коней.
Дрого вместе с Анардилом вышли во двор, хоббит принес аккуратный тючок табаку, протянул воину.
— Не ищите свободной сумы, сударь. Забирайте так. Приторочите уж как-нибудь. Коня покрепче найдете.
Юноша отсчитал золото. Господин Мышекорь проверил, вернул одну монету.
— Лишняя, сударь. Я довоенные цены знаю, вам меня не обмануть.
— Там, куда мы едем, нам золото будет без пользы, — хмуро ответил Анардил.
— Не до конца же дней вы там сидеть будете. Не спорьте, забирайте назад.
Анардил послушно взял.
Оба помолчали. Они думали об одном, и Дрого надеялся сдержаться.
Не удалось.
— Почему, по-че-му вы допустили это?! — он шептал, но его голос казался криком. — Где были вы все? Где были ваши мечи?! Вон они у вас какие, каждый дороже этого трактира стоит! — Мышекорь понял, что сказал не то, сплюнул с досады.
— Где были мы, ты спрашиваешь? — глухо ответил Анардил. — С ним мы были.
Воин не обиделся на гневные слова и говорил спокойно:
— Понимаешь, меч хорош против того, кто нападает. А что делать с тем, кто бездействует? Чем покарать того, кому безразлично всё, кроме самого себя? Врага можно убить, а как одолеть равнодушие?
— Простите меня, дурака, — потупился Дрого.
— Не за что, — улыбнулся Анардил. Потом посмотрел на свой меч. — Так выговорите, он стоит дороже этого трактира? Откуда вы разбираетесь в ценах на оружие, почтенный хоббит?
— А я в них и не разбираюсь, — хмыкнул Мышекорь. — Луки мы делаем сами, другое оружие у нас не в чести. А вот в узорах разбираться — это каждый кузнец должен, ежели он, конечно, возит товар дальше соседского огорода. Меча я вашего не вижу, сударь. Рукоять вижу, — он хитро прищурился. — Эльфийский узор, эльфийская работа. С человечьей не спутать, как гнома с хоббитом. Эльфы, как известно, торговли не ведут, дарят — раз в столетие, если не реже. Сколько веков вашему мечу, сударь? — он пытливо взглянул на воина.
Тот задумался.
— Ну-у… точно не знаю… он прадедов, но подаренный или наследный… Господин Мышекорь, вашим познаниям нет цены!
— Это верно, — степенно кивнул купец. — Чем дольше торгую, тем лучше знаю: не всё покупается за деньги. И… вот что, сударь: ежели надумаете возвращаться, ежели понадобится вам лишняя пара глаз, помните: Дрого Мышекорь много где ездит.
— Спасибо, — поклонился Анардил. — Скажите ему это сами. А я пойду седлать коней.
В это время из трактира вышло с десяток воинов. Первым шел хмурый юноша, донельзя похожий… Хоббит поклонился им и прошмыгнул внутрь.
— Ну как, — обратился к нему Бродяга (он снова был в капюшоне и перчатках), — Анардил попытался вас надуть?
— А как же! — расплылся в улыбке господин Мышекорь.
— Не удалось?
— Разумеется!
Перри с Улти дружно хмыкнули, Бродяга и Подсолнух улыбнулись. Шрамолицый, стоящий у дверей, был невозмутим.
— Я хочу вам сказать, госу… господин мой, — чуть робея, заговорил Дрого, — ежели чего… вы вполне можете…
— Да, услуги всей хоббитской разведки мне уже предложили. И отряд лучников тоже. — Бродяга говорил это без тени иронии. — Друзья мои, я всем сердцем благодарен вам, но мой ответ: нет. Бессмысленно начинать войну, не видя возможности победить. А я этой возможности не вижу. И рисковать вами — не буду.
Он встал.
— Сейчас мне остается лишь одно: скрыться. Исчезнуть, чтобы не тронули вас. Всех вас. Эти земли. Большего я для вас, увы, сделать не могу.
В дверях появился Анардил:
— Кони готовы.
Бродяга кивнул.
— Прощайте, друзья мои. Спасибо за то, что посидели со мной этой ночью. Господин Мышекорь, я искренне рад знакомству с вами.
Хоббиты неумело поклонились.
— Мой добрый Подсолнух…
Трактирщик подошел и, глядя ему в глаза, сказал тихо и серьезно:
— Благословите, господин мой.
— Ты смеешься? — горько скривился Бродяга. — Что значит теперь мое слово? Я теперь никто! Беглец!
— Для меня вы были и остаетесь… — под взглядом шрамолицего Подсолнух вздрогнул, осёкся.
— Хорошо, — медленно сказал Бродяга, снял правую перчатку, положил руку Подсолнуху на голову и произнес, вкладывая душу в старые, известные слова: — Да пребудет с тобой милость Валар и Единого, мой добрый друг. — Помолчав, добавил: — И да будет твоя удача больше моей.