о ходил на работу с топором за поясом.
Петр потом ездил в Амстердам, где осмотрел кунсткамеру, математические инструменты и минц-кабинеты, звериные и птичьи дворы (menageries), церкви, между коими очень полюбилась ему квакерская; в синагоге видел обрезание младенца; посетил он и зазорные дома (бордели) с их садами; видел 20 сиротских домов, дом сумасшедших; собрание ученых; слушал их диспуты; в главном трактире обедал со своим посольством (за столом сидело 32 человека и за стол заплачено 207 ефимков). Наконец, амстердамские чины дали морское примерное сражение. После того Государь был в Роттердаме, где заметил он статую Эразма, в Лейдене и Дельфте и возвратился в Гаагу, где снова принялся за корабельное строение, посещая меж тем фабрики, на коих делались якоря, канаты, etc, везде принимаясь сам за работу. На бумажной фабрике, осмотрев и исследовав раствор, он сам вычерпнул лист бумаги, который все мастера нашли удивительно тонким и чистым. Государь обучался анатомии, хирургии, инженерству, географии, физике, etc.
В Амстердаме Государь часто беседовал с бургомистром Витсеном, который и посвятил ему изданную им географическую карту северо-восточной Татарии. Витсен однажды просил амстердамским жидам позволения селиться в России и заводить там свою торговлю. „Друг мой Витсен, — отвечал государь, — ты знаешь своих жидов, а я своих русских; твои не уживутся с моими; русский обманет всякого жида“.
В Саардаме Государь полюбил матроса по имени Мус (Mousse?) и, взяв его в Россию, определил шкипером на одном военном корабле. Под его „ведовством“ Петр прошел все степени морской нижней службы, начиная с должности каютного хлопца».
Все это похоже на миф — сказку, сказочное превращение: царя, переодевающегося в обыкновенного плотника. И здесь было не просто переодевание, а страстное желание изучить корабельное дело, которым славился Заандам.
Да, это был не миф, не выдумка. Фантастическая по энергии фигура Петра привлекла Пушкина.
И вот мы в Заандаме. Город больших домов, людных улиц. В тихом малоприметном переулке. Машина останавливается у здания, больше напоминающего архитектурой начало нашего века. Табличка у двери: «Здесь останавливался русский царь Петр Великий» и даты. Странно. Здесь?
Входим, и недоумение рассеивается: то здание, куда мы вошли, — всего лишь современный футляр, призванный оберегать разрушающуюся музейную редкость: домик — небольшой деревянный, покосившийся — выдержал несколько голландских наводнений до того, как была построена защитная дамба.
Две комнаты. В одной из них спальня с деревянным альковом. Как он помещался при своем огромном росте в этой тесной нише? Непривычного вида треугольный стул. Ноги просовываются в отверстия, которые в обычном стуле служат спинкой, и человек сидит, опираясь на спинку стула грудью. Выразительный в полстены портрет сидящего Петра — лучший из тех, что я когда-либо видела.
Но не менее интересна история футляра, в который дом заключен, как в каменно-стеклянную шкатулку. Домик был куплен королем Нидерландов Вильгельмом Первым в 1818 году и тогда же подарен им своей невестке Великой княгине Анне Павловне. Двумя годами раньше она вышла замуж за его сына, впоследствии ставшего королем Нидерландов — Вильгельмом Вторым.
А последний наш царь, Николай II, передал голландскому правительству деньги и просьбу построить над начавшим ветшать домиком Петра прочный дом-шатер, спасая его от непогоды — и, думаю я, собирался посетить это место, как и его предшественники Александр I и Александр II, но не успел — революция и зверское убийство царской семьи…
Последнее посещение Голландии Петром — июнь 1717 года…
«2-го февраля царица приехала в Амстердам, — читаем у Пушкина. — Он (Петр) посещал охотно живописцев, на аукционах накупил множество картин фламандской школы, коими впоследствии украсил покой своей супруги в Монплезире.
Петр купил за 30 000 гульденов анатомический и натуральный кабинет Рюйша.
Он вывез также модели корабельные и проч. Заключил также договор с типографщиком Даниилом Леейвеном о напечатании Ветхого и Нового завета на голландском языке, на половине листа, дабы припечатать потом и славянский текст, что и исполнено в 1721 году.
22-го (июня) Петр прибыл в Амстердам.
24-го с царицей ездил к ост-индскому флоту, за пять миль от Амстердама, и 28-го воротились.
…Тогда куплены им часы с курантами и отправлены в Москву.
22-го августа Петр с Екатериной отправился из Амстердама…
И более он туда не возвращался».
Не явился ли Амстердам — прообразом Петербурга, выросшего на берегах Невы? Петербург пророс из Амстердама, его каналов — сказочный плод соотношений Петра с Голландией? Вот о чем мы думали, покидая это удивительное место.
…Упомянула, но не написала об амстердамском зоопарке. По нему меня тоже возили в кресле на колесиках (мне-то было легко и быстро, каково было тем, кто меня возил?). Что всего больше осталось в памяти? В лупу увеличенный тигр, не «тигровый» (как и коты) — темно-коричневый с черным, а рыжий с белыми полосами. Неуемно ходивший по клетке, молчаливо, яростно, величаво; и необыкновенной высоты, поднятые выше высокого дерева, жирафы, но не рыжие, а шоколадные с белым. Мощнейшие! Леопард — небольшой, маленькая черная пантера. И видели совсем жалких, темно-серых с коричневым, волков — без движения, видимо, спавших. Парк — огромный. Звери, не могущие взбежать и взлететь, — «на свободе», сиречь — без крыш: белые медведи — два плавали на спине, наперегонки, услаждаясь холодом. Третий — с помоста на них глядя, лежал в той же позе, не двигаясь, опустив передние лапы, философски созерцая их, нас. Но тема сия — не голландская — всесветная. У тех зверей, кого я уже успела забыть, прошу о прощении по старости.
После зоопарка мы были гостями Тооз Аакен и ее мужа Антона. Тооз тоже переводчица[332], переводившая для голландского сборника, но с немецкого, тексты Марины.
Тооз — за тридцать. Одухотворенность. В облике соединение романтичности и жизнерадостности. Поистине с русским хлебосольством она и Антон (имя голландское, и в русский, видимо, пришло отсюда) принимали нас в своем доме.
Дом — необыкновенный. 200 лет тому назад — пакгауз, куда пришвартовывались торговые суда, везшие из колоний товары. Потом пакгаузом перестали пользоваться. Городские власти хотели его снести и на том месте построить новое здание. Жители города этого сделать не дали — потребовали переконструировать под квартиры.
У Тооз, Антона и их семилетней дочери — четыре комнаты. В одной из них кабинет Тооз — она работает дома с помощью такого же прибора — компьютера, какой мы увидели в Эймкхаузене у Хони. В этой современно спланированной квартире — деревянные балки, идущие через весь потолок от стены до стены, растрескавшиеся от времени, горчичного цвета, старинные подоконники — все это тот материал, из которого было построено здание пакгауза. Этим в современной квартире воссоздан дух старой Голландии.
Удивительно приятным был вечер в кругу этой милой голландской семьи. После Антон, инженер по специальности, отвез нас на своей «русской» машине — обошлась ему дешевле, чем любая другая новая машина, и он ею доволен — отвез нас в квартиру Татьян, откуда нам предстояло на следующий день отправиться в Утрехт.
10 июля
После моего выступления на Книжной ярмарке среди тех, кто ко мне подходил, была русская женщина, тут в Голландии живущая уже 10 лет. Она предложила приехать к ней в Утрехт — дом с садом — побыть сколько сможем. Зовут ее Галина Левитина[333] — и вот уже второй день я отдыхаю с ней от скачки по языкам. Сплю в маленькой уютной комнатке, очень удобной. Мне уже в Утрехте снились под утро сны.
Сегодня сюда приехала Герда Мейеринк (Президент 5-й Международной книжной ярмарки, пригласившая нас в Голландию[334]), которая приглашает нас поехать на молочную ферму ее сестры, где находится дом их родителей, увидеть голландских коров, лошадей — для контраста? не утверждаю. Из сотен тысяч таких ферм маленьких и больших молочных речек складывается голландское изобилие. Слышала, что у нас в колхозах нередко бывало такое — коровы жалобно и настойчиво мычали — их забывали кормить, забывали доить… Не побывать на здешней ферме с другим «укладом» было бы упущением для «Моей Голландии», и я еду, хотя и простужена и боюсь углубить простуду, но Бог милостив, а Юра Гурфинкель — рядом.
По пути — Дорн. Узкие улочки с цветными домиками и белыми ставнями, сказочный городок. Справа, по ходу нашей машины, старинные замки — воспоминания о гугенотах. Герда, ведя машину, с ностальгической нотой рассказывает, как девочкой ездила по этой дороге летом и, даже, зимой в школу (она из этих мест).
Хозяйство по голландским понятиям очень большое. Только коров — 200, а еще телята, лошади, пони — скорее для удовольствия. Все на ферме так механизировано, что управляется одна семья: сестра Герды, ее муж и три сына. Только летом на два месяца, когда горячая пора, нанимают помощь.
… стадо пасется на лугу, а здесь, в просторном коровнике, с воротами, позволяющими въезжать трактору, десятка два стельных коров. Я обратила внимание на то, что к шее и передней ноге каждой прикреплено что-то наподобие небольшой толстой пластины — специальное устройство, которое постоянно передает сведения об их здоровье. Если оно недостаточно — к корове приглашают ветеринара. Все здесь целесообразно, каждый шаг — обдуман.
Как доят — не видела. Устала. Не пошла (Юра рассказал мне, что такой же компьютер, как у Тооз и Хони, следит за этим и запоминает, сколько каждая корова дает молока). Но видела высотой с пятиэтажный дом сарай, где хранится прессованное сено и другие корма — будет что им есть зимой и весной, покуда пробьется первая трава. Тут не нужно стаскивать солому с крыш и запаривать хвою