Этой установкой люди сами себе сильно осложняют жизнь. Любая трудность становится в десять раз труднее, если относиться к ней как к несправедливости. Вспомним мою поездку в сидячем вагоне. Пока я считала ее как бы навязанной обманом, мне казалось, что это больше, чем я могу вынести. Но после того как мое требование для меня прояснилось, она стала доставлять мне удовольствие, хотя сиденья не стали мягче, а время в пути не сократилось. То же относится и к работе. Любая работа, к которой мы приступаем с разрушительным чувством свершающейся несправедливости или с тайным требованием, чтобы она была неутомительной, неизбежно станет для вас изнурительной и безрадостной. Другими словами, через невротические требования мы теряем важную часть искусства жить, а именно легко переносить естественный порядок вещей. Конечно, есть события, своей тяжестью способные раздавить человека. Но они случаются редко. А для невротика и незначительное происшествие превращается в катастрофу, и жизнь становится сплошным разочарованием. Да еще невротик порой фокусируется на светлых сторонах чужой жизни: у этого полный успех, у того – прекрасные дети, у другого – море свободного времени и он более рационально его тратит, у соседа и дом больше, и трава зеленее.
Описать это достаточно просто, но распознать трудно, особенно в себе самом. Оно кажется таким реальным, таким определенным, это свойство чрезвычайной важности, отсутствующее у нас и присутствующее у всякого другого. Таким образом, вводятся двойные стандарты по отношению к себе и к другим. Сколько людей слышали, что нельзя сравнивать свою жизнь и счастливые моменты чужой, можно сравнивать разве что в целом одну жизнь с другой. Все признают этот совет вполне благоразумным, но не все могут ему последовать: искаженная картина мира складывается у них не по недосмотру и не вследствие интеллектуального невежества. Это, скорее, эмоциональная слепота, то есть слепота, продиктованная внутренней бессознательной необходимостью.
Последствия такой слепоты – это зависть и безразличие к людям. Зависть носит характер, названный Ницше Lebensneid (зависть к жизни), которая относится не к отдельной части, а к жизни в целом. Она идет об руку с чувством, что ты единственный изгой, твой удел – мучения, одиночество, паника, тоска. Безразличие не обязательно подразумевает полное бессердечие. Оно вытекает из всеобъемлющих требований и затем приобретает собственную функцию: оправдание эгоцентризма личности. Почему другие, которым живется лучше, чем ему, ожидают чего-то от него? Почему он, находящийся и так в худшем положении, чем кто-либо вокруг, он, на которого не обращают внимания или плюют, не имеет права ни на что лично для себя? Так требования еще глубже пускают корни.
Другое следствие – общая неуверенность в своих правах. Это сложное явление, и всеобъемлющие требования – лишь один из определяющих его факторов. Внутренний мир, в котором невротик чувствует право на что угодно, настолько нереалистичен, что в реальном мире он теряется относительно своих прав. С одной стороны, у него «под завязку» наглых требований, а с другой стороны, он не решается их отстаивать, когда это действительно можно и нужно сделать. Например, пациент, который считал, что весь мир должен быть к его услугам, стеснялся попросить у меня изменить время встреч или карандаш, чтобы сделать заметку. Другой господин, остро реагирующий на невыполнение невротического требования почтения, покорно принимал то, что явно навязывали ему некоторые друзья. Чувство полного бесправия может быть в таком случае внешним выражением страданий пациента и может стать эпицентром его жалоб, в то время как он не уверен в своих иррациональных требованиях. Это они служат источником расстройства или, по крайней мере, немало этому способствуют[20].
И наконец, тайные обширные требования – один из важных факторов, отвечающих за инертность, которая (в открытой или скрытой форме) является, возможно, наиболее распространенным невротическим нарушением. Если в праздности можно пребывать по своей воле и получать от нее удовольствие, то инертность – это, наоборот, паралич психической энергии. Инертность распространяется не только на действия, но и на мысли и чувства. Активная работа невротика подменяется требованиями, что влечет за собой паралич его роста. Во многих случаях они ответственны за глубочайшее отвращение к любым усилиям. Тогда бессознательное требование принимает такую форму, что одного только намерения может быть достаточно для достижения, для устройства на работу, для того, чтобы стать счастливым или преодолеть трудности. Невротик имеет право получить все это без каких-либо затрат со своей стороны. Иногда это означает, что в реальности потрудиться за него должны другие (пусть Джордж сделает). Если этого не происходит, у него появляется причина быть недовольным. Получается, его утомляет уже одна перспектива «лишней» работы, когда надо сходить куда-то, что-то купить. Иногда в процессе психоанализа удается довольно быстро снять усталость. Например, у одного пациента был длинный список дел перед поездкой, и он чувствовал усталость, даже не принявшись за них. Я предложила ему воспринимать проблему устройства своих дел как вызов своей изобретательности. Ему понравилась идея, усталость исчезла, и он смог завершить дела, не чувствуя себя при этом разбитым или измученным. Но все же, хотя он таким образом испытал свою способность быть активным и радоваться этому, его порыв совершать усилия добровольно скоро ослаб, поскольку бессознательные требования все еще оставались слишком глубоко укорененными.
Чем мстительнее обсуждаемые требования, тем более сильной становится инертность. Бессознательные аргументы в этом случае примерно такие: «Кто-то другой виноват в моих бедах – пусть он все исправляет. Что же это будет за исправление, если я буду все делать сам?» Разумеется, так говорить может только тот, кто утратил конструктивный интерес к жизни. Менять что-то в своей жизни – это не его дело, это дело кого-то другого или судьбы.
Требования представляют значительную субъективную ценность для пациента, об этом говорит упрямство, с которым пациент держится за свои требования и защищает их при психоанализе. Он раз за разом возвращается на один из многочисленных рубежей защиты. Во-первых, у него нет никаких требований, и непонятно, к чему все эти разговоры с психоаналитиком; а во-вторых, если и есть, то все они рациональные. Пациент продолжает защищать субъективные основания требований, служащие для их оправдания. Когда же он, наконец, понимает, что у него на самом деле есть требования и что они не вписываются в реальность, видимый интерес к ним ослабевает: они неважны или как минимум безвредны. Но то, что их последствия для него многочисленны и ощутимы, он не может не замечать. Например, они приводят его в состояние раздражительности и недовольства; было бы куда лучше, если бы он не ждал манны небесной, а брал бы все в свои руки. Эти требования парализуют его душевные силы. Он не может закрыть глаза и на тот факт, что, по сути, он ничего не выигрывает от своих требований. И правда, постоянно давя на других, можно иногда заставить их уступить своим высказанным или невысказанным требованиям. Но даже если так, от этого кто-то будет счастливее? А что касается его требований к жизни вообще, то они все равно бесполезны. Считает он себя исключением или нет, на него распространяются законы психологии и биологии. Его требование быть совершенством во всех отношениях не меняет его ни на йоту.
Понимание и вредных последствий требований, и их внутренней тщетности само по себе еще не оказывает воздействия и не убеждает. Надежды психоаналитика, что высокий уровень понимания поможет искоренить требования, часто не сбываются. Психоаналитическая работа ослабляет требования. Но они уходят вглубь, а не исчезают. Дальнейшая работа дает глубинное озарение – в недрах бессознательных иррациональных фантазий пациента. На уровне интеллекта он понимает тщетность своих требований, но бессознательно он упорно верит, что для волшебной силы его желаний невозможного нет. Его желания сбудутся, если он будет хотеть достаточно сильно. Если он будет достаточно твердо настаивать, чтобы все шло, как он хочет, все так и пойдет. Если он еще не прав, то не потому, что он хочет невозможного, – а именно в это психоаналитик заставляет его поверить, – а потому, что он хочет недостаточно сильно.
Такая безоглядная вера добавляет еще одно осложнение в явление в целом. Мы уже видели, что требования пациента нереалистичны, так как он присваивает себе несуществующее право на все виды привилегий. Мы видели также, что некоторые его требования откровенно фантастичны. Теперь нам стало ясно, что в основе – ожидание чуда. И теперь мы по-настоящему можем понять, до какой степени требования служат необходимым и неизбежным средством актуализации идеального Я пациента. Их смысл не в том, чтобы доказывать его превосходство достижениями или успехом, – они обеспечивают ему необходимые доказательства и алиби. А доказать он должен, что стоит выше законов психики и природы. И пусть даже он опять и опять видит, что другие отвергают его требования, что закон писан и для него, что он досягаем для обычных неприятностей и неудач, – все это не доказывает отсутствия у него неограниченных возможностей. Это доказывает лишь то, что с ним до сих пор творится несправедливость. Но он будет защищать свои требования, и в один прекрасный день они будут выполнены. Эти требования – гарантия его грядущей славы.
Теперь мы понимаем, почему пациент почти с безразличием смотрит на вред, который эти требования причиняют ему в жизни. Он не отрицает, что этот вред есть, но он несоизмеримо мал по сравнению с грядущей славой. У них вид человека, который убежден, что с полным правом может претендовать на богатое наследство; вместо конструктивных усилий по устройству своей жизни он вкладывает всю энергию в борьбу за свои права. Тем временем реальная жизнь теряет для него интерес; он пренебрегает всем, что могло бы сделать его жизнь стоящей, его не пугает даже нищета. Надежда на будущие возможности все более и более становится единственным светом в окошке, которым он живет.