Я в звуконепроницаемой комнате, и через стены проникает только голос гордости. Теперь его чувство удовольствия или неудовольствия, удрученности или вдохновения, симпатии или антипатии к людям – это в основном ответ его гордости. Точно так же и страдание, которое он испытывает осознанно, – страдание его гордости. Но это не очевидно с первого взгляда. Для него очевидно в какой-то мере, что он реально страдает от неудачи, от чувства вины, одиночества, безответной любви. Он и правда страдает. Но кто в нем страдает, вот в чем вопрос. Психоанализ показывает, что это его возгордившееся Я. Причина страданий в том, что ему не удалось достичь вершины успеха, довести нечто до абсолютного совершенства, быть неотразимо привлекательным, всегда страстно желанным для всех. Если Я считает, что ему положены успех, популярность и т. п., коих не предвидится, это все тоже поводы для страданий.
Только когда гордыня присмиреет, человек начинает чувствовать истинное страдание. Только тогда сострадание к себе способно подвигнуть его на то, чтобы сделать что-то полезное для себя. Та жалость к себе, которую он чувствовал до этого, была скорее пьяными слезами возгордившегося Я, почувствовавшего себя обиженным. Тот, кто не испытал этой разницы на себе, может безразлично пожать плечами, – страдание всегда страдание. Но только истинное страдание способно расширить и углубить наши чувства и открыть наше сердце страданию других. Оскар Уайльд в исповеди «Из бездны» описывает то освобождение, которое пережил герой, когда, вместо того чтобы страдать от ущемленного тщеславия, он стал испытывать истинное страдание.
В некоторых случаях невротик даже ответы своей гордости может переживать только через других. Он может не чувствовать себя униженным высокомерием или пренебрежением друга, но его точно охватит чувство стыда при мысли, что его брат или коллеги сочтут это за унижение. Конечно, гордость в разной степени может влиять на чувства. У невротика с серьезными эмоциональными нарушениями могут быть определенные сильные и искренние чувства, такие как восхищение природой или музыкой. Значит, невроз их не коснулся; иными словами – его реальному Я отпущена эта мера свободы. Но даже если любовь и нелюбовь невротика почти полностью подчинены его гордости, они все равно могут сохранить частицу искренности. Тем не менее в результате этой тенденции всегда приходится констатировать общее обеднение эмоциональной жизни при неврозе: по уменьшению искренности, непосредственности, глубины чувств или, по крайней мере, по сокращению количества испытываемых чувств.
Сознательная установка человека по отношению к своим нарушениям имеет различные вариации. Невротик может вообще не рассматривать свою эмоциональную ущербность как расстройство, а, напротив, считать ее поводом для гордости. Его может серьезно беспокоить рост эмоционального омертвения. Например, он вполне может понимать, что его чувства все больше приобретают характер реакций. Его чувства бездеятельны, они молчат, вместо того чтобы откликнуться на дружелюбие или враждебность. Его сердце не открывается навстречу красоте дерева или картины, и они не оставляют в нем и следа. Он может утешить друга, жалующегося на беду, но не может сам активно представить жизненную ситуацию другого. Или он в испуге осознает, что даже такие реактивные чувства у него притупились. «Если бы он был способен открыть в себе хоть пустяковое чувство, которое было бы настоящим, пусть скромным, но живым», – пишет Жан-Поль Сартр об одном из персонажей в «Возрасте рассудка». И наконец, он может не сознавать никаких ухудшений. Только в своих сновидениях он предстает при этом как кукла, мраморная статуя, мультяшный персонаж или как труп, у которого он растягивает губы в улыбку. В этих последних примерах самообман достигает максимальной наглядности, поскольку на поверхности существующее глубинное ухудшение прекрасно маскирует любой из трех следующих способов.
Некоторые невротики ведут себя преувеличенно оживленно, с фальшивой непосредственностью. Они легко приходят в восторг или разочаровываются, легко влюбляются или гневаются. Но эти чувства не идут из глубины; в глубине их нет. Невротики живут в мире собственного воображения и поверхностно отвечают на то, что захватывает их фантазию или задевает их гордость. Часто на передний план выходит потребность произвести впечатление на людей. Отчуждение от себя делает возможным изменение своей личности в соответствии с требованиями ситуации. Подобные хамелеоны всегда играют какую-то роль, сами не зная того, и, как хорошие актеры, искусствено вызывают в себе нужные для роли чувства. Следовательно, они могут выглядеть искренними, играют ли они роль праздного светского повесы, или человека, серьезно интересующегося музыкой либо политикой, или же друга, всегда готового прийти на помощь. Психоаналитик тоже подвержен этому обману, потому что во время психоанализа такой человек играет роль пациента, страстно желающего разобраться в себе и как-то измениться. Проблема, с которой мы здесь имеем дело, это легкость, с которой они вживаются в роль и меняют ее на другую, – так же легко, как можно надеть платье и снять его.
Другие принимают за «силу» своих чувств погоню за приключениями и чересчур эмоциональную вовлеченность в них. Это могут быть лихачество за рулем, интриги, сексуальные похождения. Но потребность пощекотать себе нервы, возбудиться безошибочно указывает на болезненную пустоту внутри. Только провокационные необычные стимулы могут добыть хоть какой-то отзвук у их неподвижных, инертных чувств.
Третьи, казалось бы, отличаются определенностью чувств. Похоже, они знают, чего хотят, и их чувства адекватны ситуации. И тут опять дело не только в ограниченном наборе их чувств, а в том, что все они мелочны по сути и даже низменны. При ближайшем рассмотрении понятно, что эти люди автоматически чувствуют то, что в соответствии с их внутренними предписаниями им надо чувствовать. Или они всего лишь демонстрируют то чувство, которого от них ждут. Наблюдения такого рода еще более обманчивы, когда личные надо совпадают с надо культуры; нас может спасти от ошибочного заключения лишь полная картина эмоций. Чувства, рожденные в сердцевине нашего бытия, обладают непосредственностью, глубиной и искренностью; если какого-то их этих качеств недостает, нам следует внимательнее присмотреться к стоящей за этим динамике.
Энергичность при неврозе наблюдается разная – от состояния всеобъемлющей инертности (когда «нет сил»), через единичные непродолжительные попытки усилий до постоянной, даже чрезмерной энергичности. Нельзя утверждать, что невроз сам по себе делает невротика более или менее энергичным, чем здорового человека. Такое заключение позволит сделать только количественный подход к энергичности человека, независимо от его мотивов и целей. Как мы утверждали вообще и рассматривали в подробностях, одна из главных характеристик невроза – это смещение приложения сил: от развития заложенного потенциала реального Я на развитие фиктивного потенциала идеального Я. Чем полнее мы понимаем значение этого процесса, тем меньше проблем нам доставляют несоответствия во внешнем выходе сил. Здесь я упомяну только о двух гранях процесса.
Чем больше сил отбирает на службу себе гордыня, тем меньше их остается для конструктивного влечения к самореализации. Проиллюстрируем это типичным примером: влекомый честолюбием человек может проявить колоссальную энергию, чтобы достичь высокого положения, власти и славы, а с другой стороны, у него не находится времени, желания и сил на личную жизнь и свое духовное развитие. На самом деле проблема не в том, что у него не остается сил на личную жизнь и развитие. Даже если бы у него было сколько угодно сил, он бессознательно отказывался бы использовать их ради своего реального Я. Это идет вразрез с намерением его ненависти к себе, которое заключается в том, чтобы подавлять реальное Я.
Другая грань – тот факт, что невротик не владеет своими силами (не чувствует свои силы своими). Ему не кажется, что он сам является движущей силой своей жизни. У различных типов невротической личности за этот изъян несут ответственость различные факторы. Например, когда человек считает себя обязанным делать все, что от него ожидают, он на самом деле движим чужими понуканиями и пинками (как он это трактует) и может забуксовать, как автомобиль с севшим аккумулятором, предоставленный самому себе. Тот, кто в страхе перед собственной гордостью запер на все замки свое честолюбие, должен отрицать (перед собой) свое активное участие в том, что он делает. Даже если он нашел свое место в мире, он не думает, что сделал это сам. Он склонен думать «так уж вышло». Но чувство, что он сам не является движущей силой своей жизни, в глубоком смысле соответствует действительности не только из-за действия всех подобных факторов. Ибо движут им в первую очередь не его желания и стремления, а его гордыня.
Естественно, ход нашей жизни отчасти определяется неподвластными нам внешними обстоятельствами. Но нам дано чувство направления в жизни. Нам дано знание, а что же мы хотим сделать со своей жизнью. У нас могут быть идеалы, к которым мы стремимся и на основе которых делаем нравственный выбор. И, очевидно, это чувство направления утрачено у многих невротиков, чья способность направлять свою жизнь ослабела прямо пропорционально их отчуждению от себя. Эти люди движутся по воле своей фантазии, без цели и плана. Реальная деятельность подменяется тщетными грезами; честные стремления уступают место слепому упованию на случай, а подпоркой идеалам служит цинизм. Нерешительность может достигать такой степени, что тормозит любые целенаправленные действия.
Еще шире распространены и еще труднее распознаются скрытые нарушения такого рода. Человек может казаться очень организованным, фактически целеустремленным, влекомым такими невротическими целями, как совершенство или торжество. В так