надо) за колючей проволокой своей гордыни и сам себя стережет от опасностей, грозящих снаружи и изнутри. В результате он не только самоизолируется эмоционально, ему становится все труднее увидеть в другом человеке личность со своими правами, отличную от него самого. Все его внимание уходит на главную его заботу – на него самого.
Поэтому образы других словно подернуты дымкой, хотя еще не искажаются. Но и другие грани его гордыни еще более резко препятствуют в том, чтобы увидеть других людей такими, как они есть, и отвечают за несомненное искажение его представлений о них. Глупо надеяться, что получится уклониться от этой проблемы, сказав, что, конечно же, наша концепция другого туманна в той же степени, что и наша концепция Я. Это, при первом рассмотрении, правильное предположение, но только при первом, поскольку здесь проводится прямая параллель между искаженным видением себя и искаженным видением других. Мы будем иметь более точную и полную картину искажений образов других, если исследуем, какие грани гордыни порождают эти искажения.
Искажения действительности появляются отчасти потому, что невротик видит других в свете потребностей, порожденных гордыней. Эти потребности могут быть направлены на других людей или способны повлиять на отношение к ним. Его потребность в восхищении превращает их в восхищенную публику. Его потребность в помощи волшебника наделяет их загадочными магическими способностями. Его потребность оказаться правым делает их неправыми и грешными. Его потребность в торжестве делит их на последователей и соперников-интриганов. Его потребность безнаказанно обижать других делает их «невротиками». Его потребность в самоуничижении превращает их в гигантов.
И наконец, он видит других в свете своей экстернализации (проекций). Он не воспринимает своей собственной самоидеализации; зато он идеализирует других. Он не воспринимает своей собственной тирании – это другие его тиранят. Самую большую роль в отношении к другим играет экстернализация ненависти к себе. Если эта тенденция активно развивается, в его глазах другие предстают как жалкие и ничтожные людишки. Если что-то идет не так, это они виноваты. Они должны быть совершенными. Они не достойны его доверия. Верить им нельзя. Их нужно изменить и переделать. Поскольку это бедные, заблуждающиеся смертные, он, как Бог, в ответе за них. В случае преобладания пассивной тенденции, другие – это судьи, готовые обвинить его и вынести приговор. Они держат его в рабстве, издеваются над ним, принуждают и запугивают его. Они его не любят и не ценят его, он им не нужен. Он должен их ублажать и соответствовать их ожиданиям.
Возможно, экстернализация – самый влиятельный фактор, искажающий взгляд невротика на других. И распознать его у себя ему труднее всего. Ибо, по его же собственному опыту, другие и есть такие, какими он видит их в свете своей экстернализации, а он просто отвечает им в соответствии с тем, что это за люди. Он не понимает, что в этом диалоге он сам подает реплики и сам отвечает на них.
Экстернализацию трудно увидеть, так как она часто прячется за реакциями на других на почве его потребностей или фрустрации этих потребностей. Было бы неоправданным обобщением заявить, например, что все раздражение на других, по сути, – экстернализация нашей злости на себя. Только тщательный анализ конкретной ситуации позволит нам выявить, на самом ли деле человек разъярен на себя и в какой степени или же он действительно сердится на других, скажем, за фрустрацию своих требований. И наконец, его раздражение может проистекать из обоих источников. Когда мы анализируем себя или других, мы всегда обязаны беспристрастно рассматривать обе возможности, то есть не должны склоняться исключительно к одному или другому объяснению. Только тогда мы постепенно увидим, как и до какой степени оба источника влияют на наше отношение к другим.
Но даже если мы понимаем, что привносим нечто в наше отношение к другим, нечто, к ним не относящееся, – это не поможет прекратить экстернализацию. Мы можем ослабить ее только в той степени, в какой «возьмем ее обратно» и сможем воспринять происходящий в данном случае свой внутренний процесс.
Условно говоря, у нас есть три способа, которыми представление о других может быть искажено экстернализацией. Искажения могут появляться в результате того, что другие наделяются свойствами, которыми обладают в ничтожно малой степени или не обладают вовсе. Невротик может видеть других абсолютно идеальными, наделять их богоподобным совершенством и властью. Он может видеть их жалкими и виноватыми. Он может превращать их в гигантов или в карликов.
Экстернализация заставляет его закрывать глаза на реальные достоинства или слабости других. Он может переносить на них свои собственные (неосознанные) запреты на эксплуатацию или ложь и, следовательно, может не распознать в них даже кричащих намерений эксплуатировать его или обмануть. Или же, задушив свои собственные позитивные чувства, он может оказаться неспособным к восприятию дружеского расположения других или преданности. Он не поверит в искренность чувств и будет зорко следить, чтобы «не попасться на удочку» этих притворщиков.
Наконец, его экстернализация может обострить все его чувства по отношению к определенным тенденциям других людей. Так, один пациент, который считал, что он один обладает всеми христианскими добродетелями, и был слеп к своим выраженным хищническим склонностям, моментально замечал в других притворные претензии, особенно претензии на доброту и любовь. Другой пациент, со значительной неосознанной предрасположенностью к неверности и вероломству, активно реагировал на эти тенденции у других. Может показаться, что такие случаи противоречат моему утверждению об искажающей силе экстернализации. Не будет ли более корректным сказать, что при экстернализации может быть и так: человек или совершенно слеп к определенным вещам, или удивительно зоркий? Вряд ли. Его острый глаз на некоторые качества других пристрастно косит, поскольку эти качества имеют огромное значение для него самого. Поэтому они так разрастаются, что человек, ими обладающий, уже для него не личность, а символ этих особых, экстернализованных, собственных склонностей или тенденций. Следовательно, рисунок всей личности другого получается таким искаженным, что в нем нет ничего верного. Естественно, такую экстернализацию осознать труднее всего, поскольку сам пациент всегда готов сослаться на тот «факт», что его наблюдения за другим точны.
Все упомянутые факторы (требования невротика, его реакции на других, его экстернализация) затрудняют другим общение с ним, по крайней мере в любых близких отношениях. Но сам невротик видит это по-другому. Поскольку в его глазах его потребности или требования, вытекающие из них, – совершенно законные, хорошо, если они вообще осознаются; поскольку его реакции на других, по той же причине, – оправданные; поскольку его экстернализация – только ответ на имеющиеся у других установки, то он обычно и не предполагает, как им с ним непросто, считая, что с ним действительно легко жить. Типичная иллюзия, хотя и понятная.
Другие, насколько позволяют их собственные трудности, стараются мирно ужиться с явно невротичным членом семьи. И здесь его экстернализация снова воздвигает полосу препятствий их стараниям. Поскольку по самой своей природе экстернализация имеет мало общего, а может и вовсе не имеет, с реальным поведением других, то другие беспомощны против нее. Например, они стараются примириться с воинственной правотой невротика, не позволяя себе возражать и критиковать, заботятся о его одежде и еде в точности так, как он того желает, и т. п. Но сама их старательность возбуждает в нем самообвинения, и он начинает ненавидеть других, чтобы не дать развиться собственному чувству вины (например, как мистер Хикс в триллере «Мороженщик»).
Все эти искажения только усиливают чувство небезопасности, которое невротик испытывает в связи с другими людьми. Хотя он может считать себя проницательным знатоком людей и всегда уверен, что правильно оценивает других, все это в лучшем случае верно только отчасти. Наблюдательность и рассудочная критичность не заменят внутренней уверенности в других, которая характерна для человека, реалистично относящегося к себе, как к себе, а к другим, как к другим, и не колеблющегося в своей оценке под действием всевозможных компульсивных потребностей. Несмотря на глубокую неуверенность в других, невротик может давать достаточно точное описание их поведения и даже некоторых невротических механизмов, если он обучен, включая рассудок, наблюдать за другими людьми. Но отсутствие чувства безопасности неизбежно отразится на его взаимодействии с ними. Тогда оказывается, что картина, которая сложилась у него путем наблюдений и умозаключений, и основанные на ней оценки не являются постоянными. Слишком много субъективных факторов участвует в формировании его установок, поэтому они так быстро меняются. Он может легко настроиться против человека, которого раньше глубоко уважал, или потерять к нему интерес, и так же легко кто-то новый вдруг получает в его глазах самые высокие оценки.
Эта внутренняя неуверенность дает о себе знать разными путями; два из них кажутся нам достаточно постоянными и независимыми от особенностей невротической структуры. Во-первых, невротик не знает, как он относится к другому человеку и как тот относится к нему. Он может называть его другом, но при этом слово уже не имеет того глубокого смысла. Любое разногласие, любой намек, любое недопонимание того, что друг говорит, делает или не делает, могут не только вызвать временные сомнения, но и расшатать отношения до основы.
Во-вторых, это неопределенность, нерешительность невротика в вопросах доверительности или доверия. Дело не столько в том, что он дает другому слишком много или слишком мало веры, сколько в том, что в глубине души ему самому непонятно, в чем другому можно верить, а в чем уже нет. Если чувство неопределенности усиливается, становится непонятно, на что вообще способен и неспособен другой – на какое благородство, на какую низость; пусть даже он был тесно связан с ним много лет.