Его потребность сдерживать себя мешает ему пользоваться своими ресурсами. В результате он работает с тоскливым чувством своего бессилия и незначительности. В то время как для захватнического типа все, что он делает, имеет великую важность, путь даже объективно эта важность пренебрежимо мала, смиренный тип готов рассыпаться в извинених за свою работу, пусть даже она объективно очень важна. Характерное для него высказывание – ему «надо» работать. В его случае это не свидетельство сверхчувствительности к принуждению, как в случае «ушедшего в отставку». Но он счел бы слишком вызывающим, слишком амбициозным свое признание, что хочет чего-то достичь. Он не может даже почувствовать, что хочет сделать хорошую работу – не только потому, что его пугают строгие требования совершенства, но потому, что такое намерение кажется ему высокомерным и рискованным вызовом судьбе.
Суть вопроса от него неизменно ускользает из-за его табу на все, что подразумевает напор, агрессию, власть. Как правило, говоря о его табу на агрессию, мы подразумеваем его неумение требовать, манипулировать другими, подчинять их. Но те же установки преобладают у него по отношению к неодушевленным предметам и интеллектуальным проблемам. Беспомощен он может быть, если нужно заменить колесо на машине или поправить заевшую «молнию», а также и с собственными идеями. Его проблема не в том, что он непродуктивен. У него рождаются хорошие свежие идеи, но ему трудно их ухватить, взяться за них, биться над ними, ломать себе голову и преодолеть проблемы, проверять их, придавать им форму и связывать воедино. Обычно мы не считаем эти операции натиском, напором, агрессивным шагом, мы можем это понять, только когда наши действия затруднены из-за общего запрета на агрессию. Смиренному типу может хватить храбрости высказать свое мнение, если он уж так далеко зашел, что его заимел. Запреты обычно начинаются раньше – он не осмеливается прийти к выводу или иметь свое собственное мнение.
Эти препятствия уже достаточный повод для медленной, с большими потерями времени, неэффективной работы или для того, чтобы вообще ничего не делалось. В этом контексте уместно вспомнить высказывание Эмерсона[80], что мы не совершаем ничего, потому что урезаем себя. Но мучается смиренный тип личности (и в то же время у него остается возможность что-то совершить) потому, что его влечет потребность в высшем совершенстве. Его строгим требованиям должно удовлетворять не только качество проделанной работы – методы работы тоже должны быть совершенными. Студентку-музыканта, например, спросили, занимается ли она регулярно. Она смутилась и ответила: «Не знаю». Для нее «заниматься регулярно» означало сидеть беспрерывно за пианино по восемь часов, исключая даже перерыв на обед. Так предельно и непрерывно сосредотачиваться у нее никак не получалось, и она накидывалась на себя, называла себя дилетанткой, которая никогда ничего не достигнет. На самом деле она тщательно изучала музыкальные произведения, их различное прочтение, движения правой и левой руки – другими словами, ее работа не вызывала нареканий и была вполне серьезной. Имея в виду непомерные надо, вроде вышеописанных, легко представить, сколько презрения к себе вызывают у смиренного типа обычно неэффективные способы его работы. И наконец, для довершения картины его трудностей: даже если он работает хорошо или достигает чего-то стоящего, знать ему об этом не положено. Образно говоря, его левая рука не должна ведать, что творит правая.
Он особенно беспомощен, принимаясь за творческую работу, например начиная писать статью. Ему сложно все спланировать заранее из-за отвращения к власти над предметом. Следовательно, вместо того чтобы набросать план или проработать материал в уме, он просто начинает писать. На самом деле это типичный и частый путь для другого сорта людей. Захватнический тип, например, так и поступит, без малейших колебаний, а его черновик покажется ему уже законченной работой. Но у смиренного типа просто не лежит душа к черновикам, с их неизбежным несовершенством в формулировке мыслей, стиле и связности. Он остро чувствует каждую неуклюжесть, недостаток ясности или последовательности и т. п. Его критика могла бы иметь рациональное содержание, но бессознательное презрение к себе, которое он вызывает, так мучительно, что он не может заставить себя продолжать. Он говорит себе: «Да оставь ты это; всегда можно будет потом поработать», – но такой подход ему не помогает. Когда он принимается заново, из-под его пера выходят одно-два предложения, иногда он записывает несколько небрежных мыслей на тему. Только потратив огромное количество труда и времени, он наконец спросит себя: «Ну, что же на самом деле ты хочешь написать?» Только тогда он сделает грубый набросок, затем второй, более детальный, потом третий, четвертый и т. д. Каждый раз затаенная тревога, рожденная его конфликтами, немного затихает. Но когда доходит до финальной доработки, подготовке к отправке или к печати, тревога может снова возрасти, поскольку теперь вещь должна быть безупречной.
Во время этого болезненного процесса острая тревога может возникнуть по двум противоположным причинам: его крайне тревожит, когда дело затрудняется и когда дела идут слишком хорошо. Дойдя до запутанного вопроса, он может отреагировать шоком, рвотой, потерей сознания или может случиться стопор. А с другой стороны, когда он понимает, что все идет хорошо, он может начать саботировать работу еще решительнее, чем обычно. Позвольте мне проиллюстрировать такой саморазрушительный отклик случаем одного пациента, чьи затруднения мы немного уменьшили. Он уже заканчивал статью и заметил, что некоторые параграфы, над которыми он работал, ему вроде бы знакомы. Вдруг он понял, что когда-то их писал. Порывшись на столе, он действительно нашел вполне разборчивый черновик этих параграфов, сделанный им не далее как вчера. Он, не ведая того, почти два часа формулировал идеи, которые уже были им сформулированы. Потрясенный такой «забывчивостью» и думая о ее причинах, он вспомнил, что это место далось ему достаточно легко и он посчитал это счастливым знаком того, что он преодолевает свои трудности и становится способен закончить статью за короткое время. Хотя такие мысли имели подкрепления в действительности, это было больше, чем он смог вынести, и он устроил сам себе маленький саботаж.
Теперь, когда мы разобрались, какие ужасные препятствия приходится преодолевать в работе этому типу личности, проясняются некоторые особенности его отношения к работе. Одна из них включает в себя тяжелые предчувствия и даже панику перед началом отрезка работы, трудного для него: с точки зрения замешанных в этой работе конфликтов она кажется ему невыполнимой задачей. Один пациент, например, регулярно болел простудой перед тем, как надо было читать лекцию или ехать на конференцию; другого тошнило перед премьерами; еще одна валилась с ног от слабости перед походом за рождественскими покупками.
Понимаем мы и то, почему он может делать работу только частями. Внутреннее напряжение, в котором он работает, так велико и так нагнетается во время работы, что он просто долго не выдерживает. Это касается не только умственной работы, но справедливо и для любой другой, которую он выполняет самостоятельно. Он может убрать в одном ящике стола, а другой оставить на потом. Он подергает сорняки в саду, копнет раз-другой и остановится. Он попишет полчаса-час и сделает перерыв. Но тот же человек может работать без остановки, когда делает что-то для других или вместе с ними.
И наконец мы понимаем, почему он так легко отвлекается от своей работы. Он часто обвиняет себя в том, что не испытывает настоящего интереса к работе, что это вполне понятно, потому что он часто ведет себя как обиженный школьник, которого силой заставляют делать уроки. На самом деле его интерес может быть искренним и серьезным, но процесс работы изводит его даже больше, чем он это осознает. Я уже упоминала незначительные отвлечения от работы, такие как телефонный звонок или сочинение письма. Более того, следуя своей потребности угождать другим и завоевывать их привязанность, он слишком открыт для любых просьб со стороны семьи и друзей. В результате он иногда (по совсем другим, чем у нарциссического типа, причинам) распыляет свои силы. И в довершение, зов любви и пола влияет на него, особенно в юные годы. Хотя любовь обычно все равно не делает его счастливым, она обещает удовлетворить все его потребности. Неудивительно, что он часто стремительно заводит роман, когда слишком одолевают трудности в работе. Это может повторяться из раза в раз: он поработает немного и даже что-то сделает, затем его захватит любовь, иногда похожая на болезненную зависимость; работа стоит на месте или становится невозможной; он вырывается из отношений, снова садится за работу – и так далее.
В итоге мы имеем следующее: любая творческая работа, которую смиренный тип личности делает самостоятельно, делается вопреки преградам, часто непреодолимым. Он вынужден работать не только при постоянных помехах, но также под гнетом тревоги. Степень страдания, связанного с таким процессом творчества, конечно, бывает различной. Есть небольшие отрезки в процессе, когда он не страдает. Он может искренне радоваться, когда задумывает какой-то проект, перебирает идеи, и не рвется на части из-за противоречивых внутренних предписаний. У него может быть краткая вспышка удовлетворения, когда работа движется к концу. Но затем его чувство удовлетворения от сделанного куда-то улетучивается, как и чувство, что это сделано им, несмотря на внешний успех или признание. Для него унизительно думать об этом, смотреть на это, потому что он никак не может поверить, что сделал это вопреки внутренним проблемам. Для него одно воспоминание о самом существовании этих проблем уже удар по самолюбию.
Естественно, при всех выматывающих трудностях, опасность получить нулевой результат очень велика. Ему может не хватить духу даже начать что-то делать самостоятельно. Он может все бросить в ходе работы. На качестве работы тоже могут отразиться те мучения, с какими она выполнялась. Но есть шансы, что он, при достаточных таланте и выдержке, сделает что-то по-настоящему стоящее, потому что, несмотря на поразительную неэффективность, он ра