отказа от всего или получения всего.
Часто он очень правдоподобно и трогательно рассказывает о том, как велико его желание быть счастливым. Но его семья или друзья рано или поздно осознают, что осчастливить его чрезвычайно трудно. Они могут ему сказать, что, возможно, в нем сидит какое-то внутреннее недовольство, которое и мешает ему быть счастливым. Не исключено, что это сподвигнет его отправиться к психоаналитику.
Желание быть счастливым – хороший мотив. Но психоаналитик задастся вопросом: почему пациент, при всем его стремлении к счастью, остается несчастным. У него ведь есть много всего, о чем мечтает множество людей: уютный дом, милая жена, достаток. Но это почти не идет ему на пользу, и многое другое ему тоже неинтересно. Складывается впечатление, что в нем переизбыток лени и потакания своим слабостям. Невозможно не поразиться тому, что на самой первой встрече пациент говорит не о своих трудностях, а с каким-то вызовом предъявляет список своих желаний. Следующая встреча усиливает впечатление от знакомства. Инертность пациента в психоаналитической работе начинает создавать препятствия. Картина проясняется: перед нами человек, связанный по рукам и ногам, неспособный применить собственные силы, с бесгранично упорными требованиями, что вселенское счастье в жизни, включая ликование души, должно свалиться к нему с неба.
Еще одна иллюстрация к требованию получать помощь как должное прояснит нам природу этого требования. Один пациент был вынужден прервать психоанализ на неделю, однако его беспокоила проблема, которая всплыла на предыдущей сессии. Он выразил желание разобраться с ней до отъезда – вполне законное желание. Я постаралась докопаться до сути данной проблемы. Но вскоре я заметила, что он со своей стороны почти не прилагает усилий. Я, словно буксир, должна была тащить его за собой. Сеанс подходил к концу, и я уловила нарастающее раздражение с его стороны. На мой прямой вопрос он ответил утвердительно: конечно, он раздражен – ведь его бросают одного с его проблемой на целую неделю, не сказав ничего в утешение. Я заметила, что его желание вполне понятно, но, похоже, оно превращается в довольно бессмысленное требование. Насколько он мог приблизиться к решению данной проблемы, зависело от того, насколько доступна она была в этот момент и насколько продуктивными могли быть он и я. А что касается его, должно быть, некие препятствия не позволяют ему делать усилия в желательном для него направлении. После долгих блужданий вокруг да около, которые я здесь опускаю, он не мог не увидеть истинности сказанного. Исчезло его раздражение, исчезли иррациональное требование и страх, что проблему нужно решать сей же час. И чтобы совсем уж всех разоблачить, он добавил одно обстоятельство: по его мнению, проблема порождена мною, так что я и должна ее уладить. Каким же образом он возлагал ответственность на меня? Он не имел в виду, что я совершила ошибку; просто на предыдущем сеансе он понял, что еще не победил свою мстительность, которую едва-едва начал осознавать. На самом деле в это время он даже еще и не хотел избавиться от нее, а только от досадных огорчений, ей сопутствующих. Поскольку я не выполнила его требования освободить его от них немедленно, он почувствовал себя вправе мстительно потребовать возмещения ущерба. Это объяснение дало понять, где лежат корни его требований: внутренний отказ брать на себя ответственность и недостаточный конструктивный интерес к себе. Это его просто вымораживало, мешая что-либо делать для себя, и усиливало потребность в том, чтобы кто-то другой (в данном случае психоаналитик) брал на себя ответственность за него и сглаживал все углы. И эта потребность также превратилась в требование.
Наш пример символизирует четвертую характеристику невротических требований – по своей сути они могут быть мстительными. Если человек считает, что ему причинен ущерб, он настаивает на его возмещении. О таком порядке вещей известно давно. Именно это происходит при травматическом неврозе, при определенных параноидальных состояниях. Можно найти множество художественных описаний данной характеристики, взять хотя бы Шейлоков фунт мяса[17] и Гедду Габлер[18], настаивающую на экстравагантных излишествах в тот острый момент, когда она узнает о том, что ее муж, вероятно, не получит профессуру, на которую они расчитывали.
Здесь мне кажется своевременным вопрос: не является ли мстительность частым, если не постоянным, элементом невротических требований? Разумеется, мстительность осознается по-разному. У Шейлока она сознательная, в случае недовольного мною пациента она балансировала на грани осознания, в большинстве же случаев она бессознательна. Мой опыт подсказывает, что она вряд ли вездесуща. Но я сталкивалась с ней настолько часто, что, как правило, ищу ее всегда. Говоря о потребности в мстительном торжестве, я уже упоминала о том, что мы встречаемся с очень хорошо скрытой мстительностью в большинстве случаев невроза. Все признаки мстительности налицо, когда требования подпитываются ссылками на прошлые фрустрации или страдания, когда они предъявляются в приказной манере, когда исполнение требования ощущается как победное торжество, а их фрустрация как поражение.
Насколько человек отдает себе отчет в своих требованиях? Чем больше воображение определяет видение человеком себя и окружающего мира, тем больше он и его жизнь в целом для него таковы, какими ему требуется их видеть. При этом его сознание не допускает даже места для идеи, что у него есть какие-то потребности или какие-то требования, а одно упоминание о подобной вероятности может быть оскорбительным для него. Просто люди не заставляют его ждать. И с ним просто не бывает несчастных случаев, и старость ему тоже не грозит. Когда он отправляется за город, погода правда чудесная. Все происходит так, как он хочет, и действительно ему все на свете по плечу.
Другие невротики, кажется, осознают свои требования, раз открыто требуют для себя особых привилегий. Но то, что очевидно наблюдателю, вовсе не очевидно самому человеку. Более того, то, что видит наблюдатель, и то, что чувствует наблюдаемый, – совсем не одно и то же. Невротик, который агрессивно выставляет свои требования, может, помнит в лучшем случае лишь ряд своих высказываний или требований. Например, он признает, что проявил нетерпение или не вынес того, что с ним спорят. Он знает о себе, что не любит просить людей или благодарить их. Но даже это его знание не есть знание о внутреннем убеждении: все другие должны делать именно то, что ему хочется. Зная о своем ошибочном шаге, он предпочтет приукрасить свои необдуманные поступки, представляя их как храбрость или уверенность в себе. Например, он может поменять хорошее место работы на новое место без малейших перспектив, и этот шаг для него будет выражением уверенности в себе. Допустим, так оно и есть, но, с большой долей вероятности, здесь присутствует еще и опрометчивость, проистекающая из его уверенности в своем праве на везение и счастье. Он может осознавать, что в глубине души верит: он никогда не умрет, кто угодно, но не он. Но и это еще не есть осознание своих претензий быть выше биологических ограничений.
Существуют случаи, когда требования остаются скрытыми как от самого человека, так и от неопытного наблюдателя. При этом последний признает убедительными те причины, которыми первый оправдывает выставленные им требования. Обычно он прибегает к этому больше из-за собственного невроза, чем из-за психологического неведения. Например, мужчине порой может доставлять неудобство посягательство жены или любовницы на все его время, но когда он думает, что он им всем так необходим, это тешит его самолюбие. Рассмотрим другой случай. Иногда женщина предъявляет завышенные требования, основанные на ее беспомощности и страдании. При этом на первый план выходят только ее потребности. Она даже сознательно будет очень заботиться о том, чтобы не навязываться другим. Эти другие, однако, культивируя в себе роль защитника и помощника, из-за собственных тайных правил морали почувствуют себя «виноватыми», если не оправдают ожидания женщины.
Однако даже если человек отдает себе отчет в том, что у него есть определенные требования, он никогда не осознает их несправедливость или нереальность. Малейшее сомнение в их обоснованности было бы первым шагом к их низвержению. Следовательно, пока требования жизненно важны для него, невротик должен приводить своему сознанию неопровержимые доводы в защиту их справедливости. Убежденность в его правоте должна быть абсолютной. И в процессе психоанализа пациент заходит очень далеко, желая доказать, что ждет только то, что ему причитается по праву. С другой стороны, для излечения важно распознавать и существование особых требований, и природу их оправдания. Но следует учитывать, что, поскольку требования рухнут, если рухнет необходимая для них опора, эта опора становится стратегической позицией. Например, человек, претендующий на всевозможные привилегии в счет своих заслуг, должен невольно так преувеличивать эти заслуги, чтобы почувствовать законное негодование, если привилегий ему не предоставят.
Требования часто опираются на нормы культуры: «я же женщина», «я же мужчина», «я же твоя мать», «я же ваш начальник». Поскольку эти причины не могут служить оправданиями выставленным требованиям, раздувание важности этих причин просто гарантировано. Например, в моей стране нет жесткой культурной установки: мытье посуды унижает мужское достоинство. Так что если у кого-то есть требование избежать работы, ему приходится всем напоминать о своем величии как мужчины и кормильца.
Опора на превосходство присутствует всегда. Общий лейтмотив здесь таков: поскольку я «нечто особенное», я имею право. Облеченный в такую резкую форму, он в основном не осознается. Но человек может подчеркивать, насколько ценно его время, работа, планы, и он должен быть прав во всем.