Поэтому любовь – неотъемлемая часть решения о смирении. Если говорить языком чувств такого человека, любовь становится необходима ему, как воздух.
Естественно, что он привносит такие ожидания и в аналитические отношения. В контрасте с большинством «захватчиков», он вовсе не стыдится попросить о помощи. Напротив, он может умолять о помощи, ярко расписывая свою нужду в ней и беспомощность. Но, конечно же, он хочет особой помощи. В глубине души он ожидает исцеления «любовью». Он может довольно охотно прилагать усилия к аналитической работе, но, как оказывается позднее, на это его толкает жадное ожидание того, что спасение и искупление должны и могут прийти только извне, через расположение к нему другого человека (в данном случае – аналитика). Он ожидает, что аналитик удалит его чувство вины своей любовью, что может означать и половую любовь, в случае аналитика противоположного пола. Чаще это любовь в более широком смысле знаки дружбы, особого внимания или интереса.
Как это часто случается при неврозе, потребность превращается в требование, то есть он считает, что имеет право быть осыпанным милостями. Потребность в любви, привязанности, понимании, сочувствии или помощи превращается в идею: «Я имею право на любовь, привязанность, понимание, сочувствие. Я имею право на то, чтобы для меня все делали. Я имею право не гнаться за счастьем, оно само должно упасть мне в руки». Наверное понятно без лишних объяснений, что такие требования (в качестве требований) остаются куда более глубоко бессознательными, чем у захватнического типа личности.
В связи с этим уместно спросить, на чем смиренный тип личности основывает свои требования и чем их подкрепляет? Наиболее осознанное и по-своему реалистичное основание состоит в том, что он усиленно старается стать приятным и полезным. В зависимости от темперамента, структуры невроза и ситуации он может быть очаровательным, уступчивым, деликатным, чутким к желаниям других, доступным, нужным, жертвенным, понимающим. Он, естественно, переоценивает то, что так или иначе делает для другого человека. Он упускает из виду, что этот человек, может быть, вовсе не хотел такого внимания или щедрости; он не осознает, что его предложения похожи на крючок с наживкой; он не принимает во внимание свои не слишком приятные черты. Поэтому все, что он дает, кажется ему чистым золотом дружбы, за которое он вправе ожидать равной отплаты.
Вторая основа его требований приносит больше вреда ему и больше хлопот окружающим. Поскольку он боится оставаться один, то и другие должны оставаться дома; поскольку он не выносит шума, все должны ходить по дому на цыпочках. Право на награду, таким образом, основано на невротических требованиях и страданиях. Страдания бессознательно ставятся на службу невротических требований, что не только останавливает побуждение их преодолеть, но и ведет к неумышленному преувеличению страданий. Это не означает, что он только «напяливает» страдание ради того, чтобы его показать. Оно мучает его гораздо глубже, потому что он должен доказать, в первую очередь себе, ради собственного спокойствия, что имеет право на удовлетворение своих потребностей. Он должен чувствовать, что его страдание такое исключительное и огромное, что дает ему право на помощь. Другими словами, этот процесс заставляет человека на самом деле мучительнее ощущать свое страдание, чем это было бы, будь оно лишено для него бессознательной стратегической ценности.
Третье основание, еще глубже погруженное в бессознательное и еще более разрушительное, – это его чувство, что он обиженный, потерпевший, и имеет право требовать, чтобы ему возместили причиненный ущерб. В сновидениях он может видеть себя безнадежно искалеченным и, следовательно, имеющим право на то, чтобы удовлетворялись все его потребности. Чтобы понять эти элементы мстительности, мы должны обратиться к факторам, отвечающим за его чувство обиды.
У типичного смиренного человека это чувство – почти постоянна подоплека всей его жизненной позиции. Желая обрисовать его резко и поверхностно немногими словами, мы сказали бы, что этот человек все время жаждет любви и чувствует себя обиженным. Начать с того, что, как я уже говорила, другие действительно нередко пользуются его беззащитностью и готовностью чем-то помочь или пожертвовать. Из-за ощущения своей ничтожности и неспособности за себя постоять, он иногда не осознает таких злоупотреблений. Кроме того, из-за процесса «усушки» и всего, что он влечет за собой, он часто остается ни с чем, без всяких злых намерений со стороны окружающих. Но даже если он в каком-то отношении фактически удачливее других, его Нельзя не позволяют ему признать свои преимущества, и он должен представлять себя (и, следовательно, ощущать) в более затруднительном положении, чем они.
Далее, он чувствует себя обиженным, когда не исполняются его многочисленные бессознательные требования – например, когда окружающие не отвечают ему с благодарностью на его судорожные усилия угодить, помочь и чем-то пожертвовать им. Его типичный ответ на фрустрацию требований – не столько праведное негодование, сколько жалость к себе за несправедливое обращение.
Возможно, еще более ядовиты те обиды, которые он испытывает, занимаясь самоумалением, самоупреками, презрением к себе и самоистязанием (вынесенными вовне). Чем сильнее его издевательства над собой, тем меньше может перевесить их хорошая внешняя обстановка. Он расскажет вам душераздирающую повесть о своих несчастьях, вызывая жалость и желание наделить его лучшей долей, только чтобы вскоре оказаться в том же самом тяжелом положении. Фактически с ним, может быть, не так уж плохо обошлись, как это ему кажется; во всяком случае, за чувством обиды стоит реальность его собственного издевательства над собой. Связь между неожиданным усилением самообвинений и последующим чувством обиды не слишком трудно увидеть. При анализе, как только в нем при виде своих трудностей поднимутся самообвинения, его мысли немедленно перекинутся на тот случай или период из его жизни, когда с ним действительно плохо обращались – было ли это в детстве, во время предыдущего лечения или на прежней работе. Он может драматически преувеличивать причиненное ему зло и скучно застревать на нем, как это бывало и раньше. Тот же образец можно увидеть и в человеческих взаимоотношениях. Если, например, он смутно ощущает, что проявил к кому-то невнимание, он может, с быстротой молнии, переключиться на чувство обиды. Короче говоря, дикий страх сделать что-то «не так» заставляет его чувствовать себя жертвой, даже когда реально это он подвел других или путем непрямых требований сумел им что-то навязать. Ощущение «я – жертва», таким образом, становится защитой от ненависти к себе, а потому – стратегической позицией, которую надлежит яростно оборонять. Чем более злобными становятся самообвинения, тем более неистовыми должны быть доказательства и преувеличения зла, причиненного ему, и тем глубже он проживает это зло. Эта потребность может быть такой непоколебимой, что делает его доступным для помощи на вечные времена. Ибо, если принять помощь, или хотя бы увидеть, что ее предлагают, позиция жертвы попросту рухнет. И напротив, полезно при каждом внезапном усилении чувства обиды искать возможное увеличение чувства вины. Мы часто наблюдаем при анализе, что зло, причиненное ему, уменьшается до разумной величины, а то и оказывается вовсе не злом, как только он видит свой вклад в обсуждаемую ситуацию и может взглянуть на вещи трезво, то есть без самоосуждения.
Пассивное вынесение вовне ненависти к себе может зайти гораздо дальше чувства обиды. Он может провоцировать на плохое обращение с собой, таким образом перенося во внешний мир происходящее во внутреннем. Так он становится благородной жертвой, страдающей в лишенном благородства и жестоком мире.
Все эти могущественные источники сливаются, чтобы поддерживать его чувство понесенного ущерба. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что он не только чувствует себя обиженным по той или иной причине, но что-то в нем радуется этому чувству, жадно хватается за него. Это подсказывает нам, что его чувство обиды должно нести важную функцию. Оно позволяет ему дать выход своим подавленным захватническим влечениям (почти единственный, который еще терпим для него) и в то же время скрыть их. Оно позволяет ему тайно чувствовать свое превосходство над другими, свой мученический венец, позволяет быть враждебным к людям на законной основе и, наконец, позволяет замаскировать свою враждебность, потому что, как мы сейчас увидим, большая часть его враждебности подавлена и выражена в страдании. Чувство обиды поэтому является величайшим препятствием к тому, чтобы пациент увидел и ощутил свой внутренний конфликт, псевдорешением которого и стало смирение. А конфликт никуда не исчезнет, пока пациент не повернется к нему лицом, несмотря на то, что анализ каждого отдельного фактора и помогает снизить его остроту.
Пока его чувство обиды сохраняется (а обычно оно не остается постоянным, возрастая с течением времени), оно создает нарастающее мстительное возмущение окружающими. Какой объем у этой мстительной враждебности – остается бессознательным. Она должна быть глубоко вытеснена, поскольку подвергает опасности все субъективные ценности, которыми он живет. Она марает его идеальный образ абсолютной доброты и великодушия, она заставляет его чувствовать себя недостойным любви и приходит в конфликт со всеми его ожиданиями от других, она насилует его внутренние предписания быть понимающим и всепрощающим. Поэтому когда он приходит в негодование, он недоволен не столько другими, сколько собой. Понятно, что такое негодование – разрушительный фактор первой величины для данного типа.
Несмотря на стоить полное подавление возмущения, иногда он все же будет упрекать окружающих в мягкой форме. Только когда он почувствует себя доведенным до отчаяния, плотина рухнет и наружу хлынет поток яростных обвинений. Хотя в них может быть выражено в точности то, что он чувствует в глубине души, после он обычно отказывается от них, говоря, что был слишком расстроен, и на самом деле все не так. Но самый характерный для него путь выражения мстительного возмущения – это все тот же путь страданий. Страдание, впитав в себя ярость, растет и выражается через психосоматические симптомы, через ощущение прострации или депрессию. Если в процессе анализа что-то возбуждает у такого пациента мстительность, он не станет открыто гневаться, а ухудшится его состояние. Он придет на сеанс с усиленными жалобами и скажет, что от анализа ему, кажется, не лучше, а хуже. Аналитик, возможно, знает, что задело пациента на предыдущей сессии, и попробует довести это до сознания пациента. Но пациент не заинтересован в том, чтобы увидеть нужную связь, ведь это могло бы уменьшить его страдания. Он просто вновь и вновь будет расписывать, как ему было плохо, словно желая удостовериться, что до аналитика полностью дошло, как глубока была его депрессия. Не сознавая того, он всеми силами стремится к тому, чтобы аналитик почувствовал себя виноватым за то, что заставил его так страдать. Это точная копия того, что происходит с ним дома. Здесь страдание приобретает еще одну функцию: оно впитывает в себя ярость и заставляет других чувствовать себя виноватыми, а это единственный верный путь им отплатить.