сти, что он должен сделать реальной бесконечную мощь его идеального я. Более того, эти ожидания касаются не только цели анализа, но и способа ее достижения. Редко встречается (если оно вообще есть) у пациентов неприятное предчувствие, что придется работать. Здесь замешано несколько факторов. Конечно, любому, кто только читал об анализе или пытался анализировать себя или других, трудно предвидеть тяжелую работу, с ним связанную. Но, как это бывает со всякой новой работой, со временем пациент усвоил бы ее содержание, если бы не вмешивалась его гордость. Захватнический тип недооценивает свои трудности и переоценивает свою способность их преодолеть. При его могучем уме или всесильной воле, он Должен суметь моментально напрячь их. «Ушедший в отставку», скованный ленью и параличом инициативы, ждет от аналитика волшебного ключика к его проблемам, и с терпеливым интересом постороннего наблюдает за ним. Чем более преобладают в пациенте элементы смирения, тем больше он ждет, что аналитик, поглядев, как он страдает и умоляет о помощи, просто возьмет, да и взмахнет волшебной палочкой. Все эти верования и надежды скрыты, конечно же, под слоем разумных ожиданий.
Тормозящий эффект таких тайных ожиданий достаточно очевиден. Неважно, возлагает ли пациент надежды на то, что желанный результат получится силой волшебства аналитика или его самого: слабеет его побуждение собрать необходимые для работы силы, и анализ становится, скорее, магическим процессом. Излишне говорить, рассудочные объяснения тут бесполезны, потому что нисколько не затрагивают внутренней необходимости волшебства, определяющей Надо и стоящие за ними требования. Пока эти тенденции действуют, требования быстрого излечения необычайно сильны. Пациент отворачивается от факта, что в сообщениях о мгновенных исцелениях говорится только об изменении симптоматики, и воодушевляется тем, что он принимает за легкий переход к здоровью и совершенству.
Формы, в которых может во время анализа проявляться действие этих обструктивных сил, бесконечно разнообразны. Хотя аналитику важно их знать, чтобы быстро их определять, я упомяну только о немногих из них. И я не буду обсуждать их, поскольку нас здесь интересует не аналитическая техника, а суть процесса терапии.
Пациент может спорить, стать саркастичным, вести себя оскорбительно; может спрятаться за фасадом вежливой уступчивости; может стать уклончивым, терять тему, забывать о ней; он может говорить со стерильной рассудительностью, будто все это касается не его; может отвечать вспышками ненависти или презрения к себе, тем самым предостерегая аналитика заходить дальше – и так далее. Все эти трудности могут проявиться в непосредственной работе над проблемой пациента или в его отношениях с аналитиком. В сравнении с другими человеческими отношениями, аналитические в одном аспекте легче для пациента. Аналитик меньше вступает с ним в игру, поскольку сосредоточен на том, чтобы понять проблемы пациента. В других аспектах они труднее, поскольку расшевеливают конфликты и тревоги пациента. Тем не менее, это человеческие отношения, и все трудности, какие только есть у пациента в отношениях с людьми, проявляются и здесь тоже. Упомянем только самые выдающиеся: компульсивная потребность пациента во власти, любви или свободе во многом определяет течение аналитических отношений и делает его сверхчувствительным к руководству, отвержению или принуждению со стороны аналитика. Поскольку его гордость обречена быть задетой в процессе анализа, он склонен легко чувствовать себя униженным. Из-за своих ожиданий или требований он часто разочарован и оскорблен. Поднявшиеся в нем самообвинения и презрение к себе вызывают в нем чувство, что его обвиняют и презирают. А когда его охватывает порыв саморазрушительной ярости, он легко становится бранчливым и держится оскорбительно по отношению к аналитику.
Наконец, пациенты регулярно переоценивают значимость аналитика. Он для них не просто человек, который в силу обучения и знания себя может помочь им. Неважно, насколько искушен пациент, втайне он относится к аналитику как к врачу, наделенному сверхчеловеческими способностями к добру и злу. И страхи, и ожидания, сливаясь, создают эту установку. Аналитик властен причинить им боль, раздавить их гордость, вызвать презрение к себе – но ведь и чудом исцелить! Короче говоря, это маг, во власти которого швырнуть их в ад и вознести на небеса.
Мы можем понять значение этих защит, взглянув на них с разных точек зрения. Работая с пациентом, мы поражаемся, как они затягивают аналитический процесс. Они затрудняют, а иногда делают невозможным для пациента самоизучение, самопонимание и изменения. С другой стороны, как признавал Фрейд, говоря о «сопротивлении», – они указывают нам прямую дорогу. В той степени, в которой мы постепенно понимаем те субъективные ценности, которые пациенту нужно защитить или приумножить, и ту опасность, от которой он ограждает себя, мы понемногу узнаем о том, какие силы движут им и каково их значение.
Более того, хотя защиты создают многосложные помехи лечению, и (наивно говоря) аналитику иногда хочется, чтобы их было поменьше, но если бы не они, процедура анализа требовала бы куда большей осторожности. Аналитик старается избегать преждевременных интерпретаций, но поскольку у него нет божественного всеведения, то не получается избежать и того, что иногда он задевает в пациенте гораздо больше того, с чем тот может справиться. Аналитик может сделать замечание, которое кажется ему безобидным, но пациента оно встревожит. Или, даже без всяких замечаний, в силу собственных ассоциаций или сновидений, пациенту могут открыться перспективы, которые лишь напугают его, не давая каких бы то ни было указаний. Следовательно, неважно, насколько обструктивно влияют защиты, в них есть позитивные факторы постольку, поскольку они являются выражением интуитивного процесса самозащиты, необходимого из-за хрупкости внутреннего состояния, созданного гордыней.
Любая тревога, возникающая в процессе аналитической терапии, обычно вызывает у пациента новую тревогу, поскольку он склонен расценивать ее как признак ухудшения. Но чаще это, на самом деле, не ухудшение. Значение тревоги можно оценить только в контексте ее возникновения. Она может означать, что пациент подошел к своим конфликтам или к своей ненависти к себе ближе, чем он может вынести в данный момент. В этом случае его привычный способ успокоить тревогу обычно помогает ему справиться с ней. Перспектива, которая, казалось, открывается перед ним, закрывается; у него не получилось ею воспользоваться. С другой стороны, возникновение тревоги может иметь глубокий положительный смысл. Она может указывать, что пациент теперь уже чувствует достаточно сил, чтобы отважиться на риск открытой встречи со своими проблемами.
Аналитическая терапия следует древним путем, нахоженным за века истории человечества. Словами Сократа и индийской философии, это путь к изменению через самопознание. Нов только метод самопознания, которым мы обязаны гению Фрейда. Аналитик помогает пациенту осознать все силы, действующие внутри него, обструктивные и конструктивные, и первые – победить, а вторые – мобилизовать. Хотя разрушительная деятельность обструктивных сил идет одновременно с созидательной деятельностью конструктивных, мы обсудим их по отдельности.
Когда я читала курс лекций по предмету этой книги,* после девятой лекции меня спросили, когда же, наконец, речь пойдет о лечении. Я ответила, что о нем речь и шла. Вся информация о возможных психологических осложнениях дает каждому шанс разобраться с самим собой. А когда мы спрашиваем здесь, что пациент должен осознать, чтобы искоренить гордыню и все, что из нее вытекает, мы так же можем ответить, что он должен осознать каждую грань того, что мы обсуждали в этой книге: свою погоню за славой, свои требования, свои Надо, свою гордость, свою ненависть к себе, свое отчуждение от себя, свои конфликты, свое особое их решение – и влияние, которое все эти факторы оказывают на его отношения с людьми и способность к творческой работе.
* В Новой школе социальных исследовании, в 1947 и 1948 гг.
Более того, пациент должен осознать не только эти индивидуальные факторы, но их связи и взаимодействия. Самое главное в этом плане – осознать, что ненависть к себе неразлучна с гордостью, и нельзя иметь только одну из них, без другой. Нужно увидеть каждый отдельный фактор в контексте всей своей невротической структуры. Например, пациенту придется увидеть, что его Надо определены особыми видами гордости и что их невыполнение влечет самообвинения, а те – потребность защититься от их бешеной атаки.
Осознать все эти факторы – это не получить информацию о них всех, а узнать их, приобрести о них знание. Как говорит об этом Макмюррей:
«Такую концентрацию на объекте, такое безразличие к обсуждаемому человеку, какие характерны для „информационной“ установки, часто называют объективностью. Но на самом деле – это только обезличивание... Информация – всегда информация о чем-то, а не знание этого. Наука не может сделать так, чтобы Вы знали свою собаку, она может только рассказать о собаках вообще. Вы можете узнать ее, нянчась с ней во время чумки, уча ее, как положено вести себя в доме, играя с ней в мячик. Конечно, Вы можете использовать научную информацию о собаках вообще, чтобы лучше узнать свою собаку, но это другой разговор. Науке есть дело до общего, до более или менее универсальных характеристик предметов вообще, а не до отдельного случая. Но все реальное – всегда отдельный случай. Странно, но наше знание о вещи зависит от нашего личного к ней интереса». (Д.Макмюррей. «Рассудок и чувство».)
Но такое знание о себе включает следующие два фактора. Пациенту ничем не поможет общая идея, что в нем есть много ложной гордости, или что он сверхчувствителен к критике и неудачам, или что он склонен упрекать себя, или что у него есть конфликты. Поэтому, первый фактор – это осознание