Невротический круг может разрастаться только в экзистенциальном вакууме, и терапию можно считать удачной лишь в том случае, когда удастся заполнить экзистенциальный вакуум, как это делает логотерапия. В этом случае она представляет собой ноэтическое дополнение соматопсихической терапии.
Логотерапия ни в коем случае не игнорирует биологическое, физиологическое; она лишь хочет одного: чтобы, помимо физиологии и психологии, не забывали о ноологическом. Когда при завершении строительства дома кровельщик кладет крышу, никто не упрекнет его в том, что он не занимался подвалом.
В случаях, о которых речь шла выше, едва ли можно сказать, что экзистенциальный вакуум, в котором может разрастись невротический круг, был патогенным; однако заполнение этого экзистенциального вакуума оказало антипатогенное действие, если использовать слова Манфреда Пфланца и Туре фон Икскюля. Значит, и в таких сомато-психогенных случаях, которые ни в коей мере не возникли из духовного, показана терапия, восходящая из духовного, то есть логотерапия. В отношении этих случаев справедливы слова Парацельса, что, хотя болезнь и возникает из природы, ее лечение происходит из духа. Неврозы не были ноогенными, и все же при них тоже была показана логотерапия, совмещенная с соматопсихической симультанной терапией. В таких случаях можно говорить о логотерапии как о неспецифической терапии.
В этом отношении мне представляются необычайно точными слова Эдит Вайскопф-Джоэльсон из Университета Джорджии: «Хотя традиционная психотерапия настаивает на том, что терапевтическая практика должна основываться на данных этиологии, вполне вероятно, что определенные факторы могут вызывать неврозы в раннем детстве, а совершенно другие – во взрослом возрасте… Помощь пациенту в разработке эффективных и социально приемлемых способов защиты от тревожности – таких, как поддерживающая система этических ценностей, – кажется более реалистичной, хотя, возможно, и менее амбициозной целью терапии, чем “докапываться до корней” какого-то расстройства». Следующий пример из практики послужит этому иллюстрацией.
Элеонора В. (Неврологическая поликлиника, амб. 3070/1952), 30 лет. Пришла с тяжелейшей психотофобией, криминофобией, гомицидофобией и суицидофобией. Ее психотофобия основывается на гипнагогических галлюцинациях. Вероятно, пациентка эйдетик. Помимо этого, она выраженный ананкаст, и ее ананказм составляет психопатическую сторону конституциональной основы ее невроза, в то время как невропатическая сторона выступает в форме симпатикотонии (в легитимности которой мы вместе с Гоффом и Куртиусом не сомневаемся) или пересекающегося с ней гипертиреоза: щитовидная железа увеличена, экзофтальм, тремор, тахикардия (частота пульса 140 в минуту), потеря веса (5 кг), основной обмен +72 %. К этой конституциональной базе добавляется диспозициональный момент: вегетативное расстройство вследствие проведенной два года назад струмэктомии и, наконец, кондициональный фактор – вегетативный дисбаланс. Однажды пациентка против обыкновения выпила крепкий кофе, и у нее произошел вегетативный приступ страха, на который она начала реагировать страхом ожидания («После первого приступа одна мысль о нем вызывает у меня страх»). Позже страх ожидания сконденсировался, как нам уже известно, вокруг ананкастических навязчивых мыслей. Это все, что касается конституциональных, диспозициональных и кондициональных моментов, или сомато- и психогенеза.
Кроме того, выяснилось, что пациентка пребывает в экзистенциальном вакууме: «Я ощущаю духовную пустоту, мне все кажется бессмысленным, больше всего мне всегда помогала забота о ком-то, но теперь я одна; мне бы снова хотелось обрести смысл жизни!» Мотивация, которая привела пациентку к нам, заключалась не в ее экзистенциальной фрустрации, но эффект терапии наступил только тогда, когда ей был указан путь к заполнению экзистенциального вакуума и к устранению невротических наслоений.
Ввиду широкого спектра возможных показаний и сочетаемости экзистенциально-аналитической логотерапии становится понятна решительность слов Арнольда: «Всякая терапия должна быть в какой-то степени логотерапией, пусть и в усеченном виде».
Глава 5. Парадоксальная интенция и дерефлексия
5.1.1. ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ МЕТОД
В своем предисловии к книге о логотерапии Оллпорт называет логотерапию одним из направлений, которые в США классифицируются как экзистенциальная психиатрия. Роберт Лесли, однако, утверждает, что логотерапия именно в этом отношении занимает «заслуживающее внимания исключительное положение», поскольку она, в отличие от других экзистенциальных психиатрических направлений, смогла породить реальный метод. Аналогичные представления мы находим в работах Дональда Твиди, Аарона Унгерсма, Годфрида Качановски и Крамбо. Речь идет о парадоксальной интенции, как она была описана в моей работе 1939 года «О медикаментозной поддержке психотерапии при неврозах»[205].
Далее я хочу представить парадоксальную интенцию. Но мы будем действовать не с помощью индукции, то есть исходя из терапии неврозов, а дедуктивном способом, то есть выведем парадоксальную интенцию из теории неврозов.
С этой целью мы возвращаемся к неврозу страха. Мы постоянно наблюдаем, что страх у пациентов, страдающих неврозом страха, усиливается до страха перед страхом, который мотивируется коллапсофобией – инфарктофобией или инсультофобией, в зависимости от того, чего пациент боится. Из опасения перед страхом пациент подается от него в бегство; проще говоря, он убегает от страха и парадоксальным образом остается на том же месте, потому как мы имеем дело с первой из описанных нами типичных реакций – агорафобной реакцией.
По-иному обстоит дело с неврозом навязчивости: пациент боится навязчивости. При этом его страх мотивирован опасением, что то, от чего он страдает, может выйти из своих рамок, быть предвестником или даже признаком душевной болезни (психотофобия), что он сам может что-то натворить (криминофобия), причинить зло себе (суицидофобия) и другим (гомицидофобия). В то время как тревожный невротик спасается бегством от страха, невротик с навязчивостью вступает в борьбу с ней. Реакция пациента заключается в том, что он борется против навязчивых мыслей, атакует и штурмует их, в отличие от тревожного невротика, который бежит от приступов страха. Речь идет об особом типе навязчиво-невротической реакции на психопатический ананказм, причем реакция, характерная для навязчивого невроза, потенцирует ананкастическую психопатию и превращает ее в реактивный невроз навязчивости.
По-другому обстоит дело и с сексуальным неврозом. Борьба за удовольствие – это характерная черта типичной сексуально-невротической реакции. Человек с сексуальным неврозом преследует удовольствие, и именно потому оно от него ускользает. Он охотится за удовольствием, но удовольствие – это эффект, который нельзя «подкараулить», удовольствие должно оставаться побочным эффектом, который нельзя получить, вознамерившись. Охота за счастьем отпугивает счастье, борьба за него гонит его прочь. К форсированной интенции сексуального удовольствия присоединяется форсированная рефлексия сексуального акта, но чрезмерное внимание не менее патогенно, чем чрезмерное намерение.
На примере страха ожидания становится ясно, что боязнь осуществляет то, на что она направлена. По такой же логике форсированное желание делает невозможным то, на что оно направлено. Логотерапия использует это в той мере, в которой старается побудить пациента парадоксальным образом желать или предпринять то, чего он так боится.
Как при тревожно-невротической боязни страха, так и при навязчиво-невротической боязни навязчивости мы имеем дело с боязнью чего-то ненормального, в то время как форсированная интенция мужской потенции и женского оргазма, которую мы встречаем в случаях сексуального невроза, не является боязнью чего-то ненормального, а представляет собой форсированное желание чего-то нормального. Что же произойдет, если мы свяжем желание с чем-то ненормальным и таким образом перечеркнем его планы (рис. 16)?
Рис. 16
Что было бы, если бы мы побудили и подвели пациента с фобией к тому, чтобы он попробовал захотеть именно того, чего он боится (пусть даже это удастся лишь на мгновение)? Предположим, что я страдаю расстройством потенции и подчеркнуто хочу соития, то есть испытываю форсированную интенцию, и как раз поэтому делаю его невозможным. Что, если я, страдая агорафобией, так же подчеркнуто захотел бы потерять сознание? Когда нашим пациентам с фобией удается парадоксальным образом направить свою интенцию на то, чего они боятся, эта психотерапевтическая мера оказывает на них удивительно благотворное действие. В тот момент, когда пациент становится способным подменять страх на (парадоксальное) намерение, он как бы лишает свои опасения силы.
Все это можно объяснить на конкретном примере. Обратимся снова к случаю молодого коллеги, страдавшего тяжелой гидрофобией.
Изначально пациент вегетативно лабилен. Однажды он протянул своему начальнику руку и при этом заметил, что сильно вспотел. В следующей аналогичной ситуации он уже со страхом ожидал потливости, и страх ожидания ее активировал. Мы посоветовали нашему гидрофобному коллеге при случае (при тревожном ожидании потливости) почти что вознамериться хорошенько попотеть перед тем, с кем он встретится. «До сегодняшнего дня из меня вылился 1 литр пота, – так он говорил себе (как впоследствии нам признавался), – а теперь это будет 10 литров!» И каков результат? После четырех лет фобии с помощью рекомендованного нами способа он смог полностью освободиться от нее за одну неделю (после единственного сеанса).
Такие результаты терапии доказывают не в последнюю очередь то, что так называемая краткосрочная терапия в итоге может быть эффективной даже тогда, когда она не претендует на то, чтобы быть глубинной психологией. Из этого не следует, что она должна быть психологией поверхностной. Впрочем, противоположностью глубинной психологии является вовсе не поверхностная, а вершинная п