Следует признать, что они ближе к природе, чем наше противодействие им, для которого еще предстоит найти объяснение. Возможно, у вас сложилось впечатление, что наши теории – это своего рода мифология, в данном случае не слишком обнадеживающая. Но разве не любая естественная наука покоится на мифологии? Разве в физике дела обстоят иначе?
Из всего вышесказанного для наших целей полезен следующий вывод: невозможно искоренить в людях агрессивные наклонности. В счастливых уголках планеты, где природа в изобилии дает человеку все необходимое, говорят, существуют племена, ведущие кроткую жизнь, не зная ни насилия, ни агрессии. Однако я в это не верю и хотел бы узнать побольше об этих счастливчиках. Вот и большевики надеются, что искоренят человеческую агрессию, удовлетворив материальные потребности и установив равноправие между членами общества. Я думаю, что это иллюзия.
На данный момент они вооружены до зубов и обеспечивают единство своих приверженцев не в последнюю очередь за счет разжигания ненависти ко всем, кто не с ними.
Кроме того, как вы отметили, речь не идет о полном устранении человеческой склонности к агрессии; можно лишь попытаться отклонить ее далеко в сторону, чтобы ей не нужно было находить выражение в войне. Из нашего мифологического учения о влечении мы легко можем извлечь формулу для опосредованного способа борьбы с войнами. Поскольку готовность воевать является следствием воздействия влечения к разрушению, напрашивается такое решение: привлечь для борьбы с ним его антагониста, Эроса. Все, что создает эмоциональные привязанности между людьми, по идее должно противодействовать войне. Эти привязанности могут быть двух типов. Во-первых, это отношение как к объекту любви, но без сексуального подтекста. Психоаналитику нечего стыдиться, когда он употребляет слово «любовь» в таком контексте, ведь религия говорит то же самое: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Легко потребовать, но тяжело выполнить. Другой тип эмоциональной привязанности – через идентификацию. Все, что порождает значимые сходства между людьми, вызывает такие чувства общности, идентификации. Человеческое общество во многом строится на них.
Из вашей жалобы на злоупотребление авторитетом я вывожу вторую возможность опосредованной борьбы с наклонностью к войнам. Врожденное и неустранимое неравенство между людьми заключается в том, что они делятся на предводителей и на ведомых. Последних подавляющее большинство; им нужен авторитет, принимающий за них решения, которым они обычно безоговорочно подчиняются. С этого и следует начинать: нужно приложить больше усилий, чем до сих пор, и воспитать верхнюю прослойку самостоятельно думающих, не поддающихся запугиванию, борющихся за правду людей, к которым перейдет управление несамостоятельными массами. То, что злоупотребления государственной властью и запрет на мышление со стороны церкви не благоприятствуют подобному воспитанию, вряд ли требует доказательств.
Идеальным государством, конечно, было бы сообщество людей, подчинивших свои влечения диктатуре разума. Ничто другое не способно создать столь совершенное и прочное единение, даже невзирая на эмоциональные привязанности. Однако это почти наверняка утопические надежды. Другие косвенные способы предотвращения войны, безусловно, более доступны, однако они не обещают быстрого успеха. Люди не любят думать о мельницах, которые мелют так долго, что можно умереть с голода, прежде чем дождешься муки. Как видите, от обращения за советом касательно решения неотложных практических задач к чистому теоретику мало толку. Лучше пытаться противостоять опасности в каждом конкретном случае с помощью подручных средств. Однако я хотел бы затронуть еще один вопрос, который вы не поднимаете в своем письме и который представляет для меня особый интерес. Почему мы так восстаем против войны, вы, я и многие другие, почему мы не миримся с ней, как с любым другим из многих жизненных бедствий? Ведь она сообразна природе, биологически хорошо обоснована и практически неизбежна.
Не ужасайтесь моему вопросу. В исследовательских целях мы можем надеть маску превосходства, которым в действительности не обладаем. Ответ будет таков: потому что каждый человек имеет право на собственную жизнь, потому что война разрушает его надежды на лучшую жизнь, ставит людей в ситуации, которые лишают их человеческого достоинства, заставляет их убивать других, чего они не хотят, уничтожает ценные материальные блага, результаты человеческого труда, и многое другое. А также потому, что война в своем нынешнем виде не дает возможности воплотить старый героический идеал и будущая война будет означать истребление одного или обоих противников в результате усовершенствованных способов уничтожения. Все это правда и кажется настолько неоспоримым, что остается только удивляться, что война еще не отринута всеобщим единодушным согласием. Некоторые из этих пунктов дискуссионны. Например, должно ли общество иметь право на жизнь отдельного индивида или нет? Или: нельзя проклинать все виды войн в одинаковой степени – пока существуют государства и нации, готовые к безоглядному уничтожению других, эти другие должны быть готовы к вооруженной защите. Но мы не будем на этом останавливаться, ведь это не та дискуссия, о которой вы меня просили. Моя мысль нацелена на другое; я думаю, что нас возмущает война по той причине, что мы иначе не можем. Мы – пацифисты, потому что должны ими быть по органическим причинам. Тогда нам легко подготовить аргументацию для нашей позиции.
Здесь я вынужден пуститься в объяснения. Я имею в виду следующее: с незапамятных времен длится процесс культурного развития человечества. (Я знаю, что другие предпочитают называть его цивилизацией.) Всем самым лучшим в нас мы обязаны этому процессу – но и многими страданиями тоже. Его истоки и предпосылки туманны, исход неизвестен, а некоторые его характерные черты легко опознаваемы.
Возможно, он приведет к вымиранию человеческого рода, поскольку отрицательно воздействует на сексуальную функцию во многих аспектах, и уже сегодня нецивилизованные народы и отсталые слои населения размножаются активнее, чем высокоцивилизованные. Возможно, этот процесс сродни одомашниванию определенных видов животных; вне сомнения, он влечет за собой физические изменения; мы еще не свыклись с мыслью о том, что культурное развитие тоже органический процесс. Сопутствующие этому культурному процессу психические изменения очевидны и недвусмысленны. Они заключаются в смещении целей влечений и ограничении инстинктивных импульсов. Ощущения, дававшие наслаждение нашим предкам, стали нам безразличны или даже невыносимы; изменения наших требований к этическому и эстетическому идеалу имеют органические обоснования. Из психологических характерных черт культуры две представляются мне наиважнейшими: усиление интеллекта, начинающего господствовать над сферой влечений, и интериоризация склонности к агрессии со всеми отсюда вытекающими позитивными и негативными последствиями. Психическим установкам, которые диктует нам культурный процесс, вопиющим образом противоречит война, поэтому мы должны восставать против нее, мы просто не можем ее больше выносить, это не просто интеллектуальное и аффективное неприятие, это конституциональная непереносимость у нас, пацифистов, идиосинкразия в ее крайней форме выраженности. Кажется, эстетическое безобразие войны играет ничуть не меньшую роль в нашем протесте, чем ее ужасы.
Сколько придется нам ждать, пока остальные станут пацифистами? Это неизвестно, но, возможно, это не утопическая надежда и под влиянием обоих факторов, культурной установки и обоснованного страха перед последствиями будущей войны, будет положен конец ведению войн в обозримом будущем. Какими дорогами или окольными путями это произойдет, нам знать не дано. Лишь одно мы осмелимся утверждать: все, что способствует культурному развитию, работает и против войны.
Сердечно вас приветствую и прошу прощения, если мои рассуждения вас разочаровали.
Ваш Зигмунд Фрейд