[10]доктор Эрнест Джонс (Лондон)
Противников психоанализа всегда смущало, что психоаналитической теории неврозов не могла быть противопоставлена никакая другая серьезно обоснованная теория. По-видимому, было невозможно удовлетворить всем невротическим явлениям с помощью двух ключевых слов – «наследственность» и «суггестия». Хотя понятие наследственности может иметь большое значение в этой связи в будущем, когда о ней станет известно больше, но сегодня оно все еще слишком расплывчато, чтобы его можно было использовать для объяснения сложных психологических феноменов. А суггестия ставит перед нами новую проблему, нисколько не способствуя решению старой.
Теперь знание вызванных войной невротических аффектаций позволило критикам психоанализа утверждать, что упомянутые Фрейдом для объяснения неврозов факторы вовсе не обязательно должны присутствовать и, следовательно, не могут иметь того основополагающего значения, которое он им приписывает. Вместо этого они устанавливают другой набор безусловно действующих факторов и настолько удовлетворены их наличием, что считают любые дальнейшие исследования излишними. В частности, некоторые противники психоанализа, которых больше заботит борьба с неугодной теорией, чем отыскание истины, утверждают, что опыт войны доказал несостоятельность и неправильность всех взглядов Фрейда. Хотя мне было бы легко раскритиковать данную точку зрения, это ни в коем случае не входит в мои намерения. Я лишь хочу уточнить два момента. Если, как утверждают некоторые авторы, чрезмерные требования войны сами по себе, без вмешательства других факторов достаточны для возникновения психоневрозов, то как тогда все-таки объяснить единичные случаи возникновения военных неврозов? Невротические симптомы, достаточно выраженные для представления определенной клинико-патологической картины, отнюдь не так распространены, как иногда считается. Мне не известно никаких статистических данных о происхождении этих состояний, но я был бы очень удивлен, обнаружив их более чем у двух процентов нашей дислоцированной во Франции армии. Уже одно это соображение показывает нам, что, помимо требований войны, должны действовать и другие моменты, берущие свое начало от более ранней диспозиции заболевших. Решение нашей проблемы совпадает с указанием этих моментов.
Теперь обратимся к догматическому утверждению, что теория неврозов Фрейда неприменима к военным неврозам. Основным положением психоаналитической теории является то, что психоневрозы возникают в результате бессознательных душевных конфликтов. Для доказательства ее действенности в каждом отдельном случае необходимо использование метода, например психоанализа, открывающего доступ к бессознательному. Полагаю, нет никаких сомнений в том, что авторы, отрицающие участие этих бессознательных конфликтов в формировании военных неврозов и противоположных им неврозов мирного времени (назовем их так), считают использование такого рода метода излишним. Таким образом, они ведут себя как исследователь, априори отрицающий детали и в целом существование гистологии, даже не взглянув в микроскоп (а это единственный способ увидеть). Я выбрал именно это сравнение, так как мне кажется, что отношение психоанализа к клинической психиатрии можно удачно сопоставить с отношением гистологии к анатомии[11]. Но аналогии можно найти и в чисто медицинской области. Если бы врач, который несколько раз лечил туберкулез, напоминающий корь или брюшной тиф, собирался использовать данную этиологию в качестве доказательства несуществования палочки Коха и несостоятельности теории возникновения туберкулеза, то мы, конечно, чувствовали бы себя вправе задать ему вопрос, искал ли он в данных случаях палочку в принципе и понимал ли разницу между причиной и поводом для болезни. При отрицательном ответе мы вряд ли восприняли бы опровержение теории Коха слишком серьезно. Но ход мысли такого врача точно такой же, как и у исследователей, утверждающих, что теория неврозов Фрейда опровергнута, так как оказалось, что неврозы могут развиваться и под сильным влиянием войны.
Тем не менее я не намерен утверждать обратное, а именно сказать, что истинность теории Фрейда доказывается в случае военных неврозов так же, как, по моему мнению, и в случае с неврозами мирного времени. Я считаю, что вопрос просто все еще не решен окончательно и должен оставаться таковым до тех пор, пока он так или иначе не решится с помощью обстоятельных исследований. Даже в мирное время по случайному стечению обстоятельств область травматических неврозов была исследована с помощью психоанализа меньше, чем любая другая психопатология, а возможности для психоаналитического исследования военных неврозов были, по крайней мере у нас, настолько редки, что из результатов еще нельзя сделать никаких общих выводов. Я, в свою очередь, исследовал достаточное количество случаев поверхностно, как обычно и происходит в госпитале, но также имел возможность тщательного изучения около полудюжины случаев. Другие случаи использования психоаналитического метода на военных неврозах мне неизвестны. Несмотря на такую скудность материала, критики психоанализа справедливо требуют от психоаналитика, который, как правило, приписывает себе довольно глубокое понимание невротических аффектаций, формирования по крайней мере понятного представления об отношении психоаналитической теории к наблюдаемым в военных неврозах явлениям. Далее я попытаюсь отдать должное этому требованию, даже если, как упоминалось выше, пока не может быть речи об окончательном решении бесчисленных, еще не вскрытых проблем, обусловленных военными неврозами.
Для начала будет полезно прояснить некоторые недоразумения. Задача приведения военного опыта в соответствие с более ранними теориями неврозов определенно осложнилась из-за поведения тех исследователей, чей интерес к этим проблемам проистекает только из настоящего. Вместо более знакомых и лучше понимаемых феноменов они акцентировали внимание на их новых, пусть и более сенсационных формах проявления. Некоторые заходят в этом стремлении настолько далеко, что можно подумать, что кораблекрушения, землетрясения и железнодорожные катастрофы никогда не случались до войны и люди никогда не ломались психически под давлением лишений, переутомления и надвигающихся опасностей. Хорошо известные симптомы, такие как истерическая слепота или паралич, показаны у них практически новшествами в психиатрии, заслуживающими подробного описания. Но если некоторые симптомы, такие как, например, страх гранаты, оказываются по своей форме детерминированными полученным на войне опытом, то, по моему опыту, у военных неврозов не существует ни одного симптома и вряд ли группы симптомов, которым нельзя было бы найти аналогии у неврозов мирного времени. Это обстоятельство уже само по себе указывает на то, что в обоих случаях должны действовать весьма похожие триггеры.
Еще одно широко распространенное недоразумение, вошедшее в обиход благодаря повсеместному употреблению злополучного модного словосочетания «снарядный шок», включает мнение, что военные неврозы представляют собой более или менее однородные образования. Слишком часто забывается, что «снарядный шок» изначально означал лишь один этиологический фактор, а не само заболевание.
Я предпочитаю использовать менее двусмысленное и более четкое этиологическое название «военный шок»[12], которое, как мне кажется, было придумано Эдером. Однако если избегается словосочетание «снарядный шок», вместо него слишком часто употребляется всеобъемлющее понятие неврастении, особенно во всех случаях отсутствия соматических симптомов истерии. Истинная неврастения в чистом виде, напротив, крайне редкое заболевание, я сам ни разу не смог доказать ее в связи с войной. Последствия военных потрясений далеко не однородны, можно наблюдать почти все разнообразные формы неврозов и психоневрозов, и если не пытаться отличить их друг от друга – невозможно будет проникнуть в патологию отдельных форм болезни удовлетворительным образом. Другим моментом, еще чаще игнорируемым и, возможно, еще более важным, является обстоятельство, что не только последствия различны, но и этиологические факторы гораздо сложнее, чем это обычно предполагается. Тщательное изучение отдельных случаев часто показывает нам, что важнейший, вызвавший болезнь момент у одного пациента не оказал влияния на невроз другого, хотя также присутствовал. Так, например, зрелище гибели друга в бою может сильно потрясти солдата и быть тесно связано с появившимся впоследствии неврозом, но у другого пациента то же самое переживание невроз не вызовет; это же относится и к другим мучительным ситуациям войны: к невыносимому ожиданию во время артиллерийского обстрела, к контузии и т. п. Эти соображения показывают нам большое значение индивидуальной диспозиции по отношению к конкретным невротическим способам реакции и в ряде случаев указывают на необходимость тщательного разделения различных вызывающих болезнь факторов, прежде чем мы сможем сделать обобщения относительно того, каким образом могут активизироваться различные классифицированные как военные потрясения влияния.
Если теперь заняться поиском точек соприкосновения между теорией Фрейда и военным опытом, прежде всего бросается в глаза соответствие обстоятельств самой войны с взглядом Фрейда на то, что душевная жизнь людей скрывает массу не полностью контролируемых, стремящихся к своему выражению влечений, которые по самой своей природе расходятся с требованиями цивилизации. Находящимся на войне мужчинам любого народа не только разрешается, но даже предписывается вести себя высмеивающим любое требование культуры образом, совершать аморальные поступки и быть свидетелями сцен, глубоко оскорбляющих наши эстетические и нравственные чувства. Все прежде запрещенные и глубоко запрятанные жестокие, садистские и смертоносные импульсы подстрекаются к еще большей активности, и прежние внутрипсихические конфликты, которые, по Фрейду, составляют главную причину всех невротических расстройств и прежде разрешались путем вытеснения, теперь усиливаются и при полностью изменившихся обстоятельствах должны разрешаться заново.