части свободы действий, то есть суверенности, и должно быть бесспорным, что другого пути достичь этой безопасности нет.
Один взгляд на безуспешность, несомненно, всерьез предпринятых в последнее десятилетие усилий достичь этой цели отчетливо дает почувствовать, что действуют могущественные психологические силы, парализующие эти усилия. Некоторые из этих сил представляются очевидными. Потребность во власти у правящей прослойки государства противится ограничению ее суверенных прав. Эта потребность в политической власти часто подпитывается стремлением к власти другой прослойки, которое проявляется материально-экономическим образом. Я имею в виду прежде всего небольшую, но целеустремленную группу людей, которая есть в любой стране. Эта группа недоступна для социальных призывов и запретов и рассматривает войну, производство оружия и торговлю оружием как возможность извлечь личную выгоду и получить больше власти.
Этот простой постулат – всего лишь первый шаг к пониманию взаимосвязей. Незамедлительно встает вопрос: как возможно, чтобы вышеупомянутое меньшинство подчиняло своим интересам народные массы, хотя последним войны несут страдания и потери. (Говоря о народных массах, я не исключаю тех, кто, как военные всех рангов, сделали войну своей профессией, будучи убежденными в том, что защищают высшее благо своего народа, и в том, что иногда лучшая защита – нападение.) Самым очевидным кажется такой ответ: меньшинство власть имущих держит под контролем школьное образование, прессу и, как правило, религиозные организации. Таким образом, меньшинство направляет чувства народа и превращает его в безвольное орудие в своих руках.
Но и этот ответ не исчерпывает всех взаимосвязей, поскольку встает вопрос: как возможно, чтобы народные массы с помощью названных средств распалялись вплоть до остервенения и самопожертвования? Ответ может быть лишь таким: в людях живет потребность ненавидеть и уничтожать. Эта предрасположенность пребывает в латентной форме в обычное время и проявляется только в анормальных ситуациях; однако ее легко спровоцировать и довести до массового психоза. По-видимому, здесь кроется глубочайшая проблема всей трагической совокупности воздействий. Вот место, осветить которое способен только великий знаток человеческих влечений. Это приводит к последнему вопросу: есть ли возможность таким образом направлять психическое развитие людей, чтобы они становились устойчивыми к психозам ненависти и уничтожения? Я ни в коем случае не имею в виду только так называемых необразованных людей. По моему жизненному опыту, именно так называемая интеллигенция легче всего поддается губительному массовому внушению, поскольку она творит, не опираясь на непосредственное переживание, и ее проще и в полной мере можно охватить посредством напечатанного слова. В заключение еще одно: до сих пор я говорил только о войне между государствами, то есть о так называемых международных конфликтах. Я осознаю, что человеческая агрессивность выражается и в других формах, и при других обстоятельствах (например, в виде гражданских войн, которые ранее велись по религиозным причинам, а сегодня по социальным, или преследования национальных меньшинств). Но я намеренно выделил самую показательную и гибельную – поскольку самую безудержную – форму конфликта в человеческих сообществах, так как на ней проще всего показать, как можно избежать военных конфликтов.
Я знаю, что в ваших работах вы частично прямо, частично косвенно ответили на все вопросы, связанные с интересующей нас насущной проблемой. Однако будет весьма полезно, если вы представите проблему пацификации мира в свете ваших новых познаний, так как из подобного представления могут возникнуть плодотворные усилия.
Искренне ваш, А. Эйнштейн
Письмо Зигмунда Фрейда Альберту Эйнштейну[Неизбежна ли война]
Вена, сентябрь 1932 года
Уважаемый господин Эйнштейн!
Когда я узнал, что вы намерены предложить мне обменяться мнениями по теме, которая вам интересна и которую вы считаете достойной интереса других, я с готовностью согласился. Я ожидал, что вы выберете проблему, лежащую на границе познаваемого в современной науке, к которой каждый из нас, и физик, и психолог, смог бы найти особый подход, чтобы они сошлись с разных сторон на одном поле. Своим вопросом, что можно сделать, чтобы освободить людей от фатума войны, вы застигли меня врасплох. Сперва, будучи под впечатлением своей – чуть не сказал «нашей» – некомпетентности, я испугался, ибо мне казалось, что это практическая задача, которой должны заниматься государственные мужи. Но затем я понял, что вы поднимаете вопрос не как ученый-натуралист и физик, а как гуманист, откликнувшийся на призыв Лиги Наций, подобно тому, как полярный исследователь Фритьоф Нансен взял на себя труд помогать голодающим и бездомным жертвам Мировой войны. Я осознал также, что от меня ждут не практических советов, а всего лишь предположений о том, как проблема предотвращения войн выглядит с психологической точки зрения.
Но в своем письме вы уже сказали все самое главное. Вы перехватили у меня инициативу, но я охотно останусь в вашей тени и удовольствуюсь тем, что подтвержу все вами сказанное, дополнив тему в меру своих знаний или предположений.
Вы начинаете с отношений между законом и властью. Это, безусловно, верная отправная точка для нашего исследования. Могу ли я заменить слово «власть» на более резкие и жесткие слова – «сила», «насилие»?[23] Сегодня для нас «закон» и «насилие» – противоположности. Легко показать, что одно развилось из другого, и, если мы обратимся к истокам и проследим, как это произошло в первый раз, решение проблемы придет само собой. Простите, если я буду излагать известные и признанные факты, как будто они новые, – к этому вынуждает меня причинная взаимосвязь.
Конфликты интересов среди людей главным образом разрешаются путем применения силы. Так происходит во всем животном царстве, из которого человек не должен себя исключать; у людей существуют еще конфликты мнений, которые могут доходить до высочайших уровней абстракции и, вероятно, требуют другой техники решения. Но это более позднее усложнение. Первоначально, в маленьком человеческом племени, физическая сила решала, кому что принадлежит или чья воля должна быть исполнена. Физическая сила растет, а затем вскоре заменяется использованием инструментов; побеждает тот, кто обладает лучшим оружием или искуснее умеет им пользоваться. С появлением оружия интеллектуальное превосходство начинает занимать место грубой физической силы; конечная цель сражения остается прежней: вынудить противника отказаться от своих притязаний или возражений вследствие нанесенного ему урона или паралича его сил. Надежнее всего этого достичь, окончательно устранив, то есть убив, соперника. У такого образа действий есть два преимущества: соперник не сможет снова начать враждовать, а его судьба устрашит остальных, кто мог бы последовать его примеру. Кроме того, убийство врага удовлетворяет инстинктивную склонность, о которой мы непременно поговорим ниже. Намерению убить может противодействовать соображение, что врага можно привлечь к выполнению полезных работ, если оставить его в живых и запугать.
Тогда сила довольствуется тем, что покоряет себе врага, а не убивает. Врагов начали щадить, однако с тех пор победителям приходится учитывать, что враг может задумать месть. Так победители частично отказались от собственной безопасности.
Таково первоначальное состояние, господство большей власти, грубой или интеллектуально поддерживаемой силы. Мы знаем, что этот режим изменился в ходе развития, некий путь привел от насилия к закону, но какой именно? Думаю, был возможен только один. Большая сила одного может быть компенсирована за счет объединения нескольких слабых. L'union fait la force[24]. Насилие разрушается единением, сила объединившихся представляет собой закон в противовес насилию отдельных индивидов. Как мы видим, закон это власть сообщества. Но это все еще насилие, готовое обернуться против любого, кто будет ему противостоять; оно использует те же средства, преследует те же цели. Различие в том, что это сила, утверждаемая не одним человеком, а сообществом. Чтобы переход от насилия к новому закону состоялся, должно быть выполнено одно психологическое условие. Единение многих должно быть стабильным, прочным. Если оно возникает только ради борьбы с одним могущественным человеком и распадается после победы над ним, то ничего не достигнет. Следующий, считающий себя сильнее прочих, снова будет стремиться захватить власть, и так до бесконечности. Сообщество должно поддерживать себя, самоорганизовываться, устанавливать правила для предотвращения вызывающего опасение неповиновения, назначать органы, которые следили бы за соблюдением правил – законов – и обеспечивали осуществление законных актов применения силы; для признания подобного объединения между членами сплоченной группы людей устанавливаются эмоциональные связи, возникает чувство общности, на котором покоится их реальная сила.
В этом, как мне кажется, уже заложено все необходимое: преодоление насилия путем передачи власти более крупной общности, которая существует за счет эмоциональных связей между ее членами. Все прочее – лишь пространные объяснения и повторы. Отношения просты, пока общество состоит из одинаково сильных индивидов. Тогда законы подобного союза определяют, до какой степени каждый индивид должен отказаться от своей свободы применять силу в качестве насилия, чтобы было обеспечено безопасное сосуществование. Но такое спокойное состояние возможно лишь теоретически; в реальности дело усложняется тем, что общество состоит из неравных по силе элементов мужчин и женщин, родителей и детей, а в результате войн и порабощения – из победителей и побежденных, которые превращаются в господ и рабов. Тогда юридическое право сообщества становится выражением неравноправного соотношения сил, законы пишутся правителями и для них, а подчиненным предоставляется мало прав. С этого момента в обществе возникает два источника правовых волнений, но и правового развития тоже. Во-первых, правящая верхушка пытается подняться над действующими для всех ограничениями, то есть перейти от господства закона к господству насилия, во-вторых, угнетенные постоянно стремятся получить больше власти и закрепить эти изменения в законе, то есть, наоборот, перейти от неравного закона к равному закону для всех. Последняя тенденция становится особенно значимой, когда происходят реальные изменения в соотношении сил внутри сообщества, что может случиться в результате различных исторических событий. Тогда закон либо постепенно подстраивается под новое соотношение сил, либо, что происходит чаще всего, правящий класс не готов признать эти изменения, и поднимается восстание, разражается гражданская война, что ведет к временному отказу от закона и новому насилию, после которого устанавливается новый правовой порядок. Есть еще один источник правовых изменений, который манифестируется то