Лейтенант с треском перекинул страницу, продолжая записывать. Но тут произошло неожиданное.
— Хватит, комбат, в кошки-мышки играть!
Осипов стоял, опираясь на руку вестового, — гневный, в полушубке нараспашку.
— Я комиссар батальона и сам за себя отвечу! Так и запишите, лейтенант. Что вы так уставились — я не привидение! А расшибиться, к вашему, капитан, сведению, может каждый. И добросердечие в армии не порок! А что касается игры, то я и комбат тут ни при чем. Игра штабная, и за батальон играет наш начальник штаба, ему и карты в руки. Запишите фамилию, товарищи посредники: старший лейтенант Лапшин. И до свиданья!
Посредники молча удалились.
— Накормленными ушли, — усмехнулся Осипов им вслед. — Это же для них хлеб — обнаружить нескладицу. А я своим превращением им целый каравай подкинул… «Обозник»! — тут же вспомнил Осипов. — А ловко ты меня оформил, маскировщик! — И он захохотал.
Подхватило и меня. Стоим и хохочем, глядя друг на друга, до слез насмеялись.
Пошли мы с комиссаром вперед, к маячившему за снежной целиной берегу. Ясное морозное небо, солнце… благодать! Но как подумаешь о том, что обозначает этот переход через Неву, — вскипаешь от протеста, а ноги словно чугуном наливаются…
Проворство проявляли только посредники. Явно заинтересованные в игре, они мелькали тут и там.
— Слушатели какой-нибудь эвакуированной академии, — заметил комиссар. — Как считаешь?
— Стажеры? Вполне вероятно, — согласился я. — Обстановка на Ленинградском фронте исключительно интересна для теоретических обобщений, будущих диссертаций.
Тяжелые раскаты стрельбы за спиной сотрясли воздух.
Комиссар взглянул на часы:
— Пообедали фрицы. Не откажешь им в пунктуальности.
Фашисты что ни день били из дальнобойных по Ижорскому заводу. На старинной плотине перед заводом мы установили сеть с лоскутками, окрашенными по сезону. Но маскировка не вводила в заблуждение вражеских артиллеристов. Все здесь было давно пристреляно, а корректировку с большой высоты вели самолеты, едва достижимые для наших зенитчиков.
Снаряды неслись в воздухе, пришепетывая, — звук, характерный для крупных калибров. Фашисты клали на завод, что называется, «чемоданы».
Стены цехов от обстрелов с каждым днем становились все ниже и ниже — даже те, крепостной толщи, что были сложены еще петровскими мастерами. Но странно — крыши, хотя и продырявленные, оставались крышами, только оседали. Создавалось впечатление, будто завод-гигант стремится уйти под землю, избавиться от издевательств современных варваров.
И все-таки завод хоть и по закоулкам, а действовал. Ремонтировал поврежденные в бою танки, артиллерийские орудия. Мы, саперы, получали на Ижорском броневые колпаки.
Комиссар вздохнул:
— Опять сейчас там кровь в цехах, а мы с тобой в игру играем…
Но внезапно артиллерийский залп ударил с нашей стороны. С острым свистом понеслись снаряды. Среди гостей — переполох. «Прекратите стрельбу! — раздались крики. — Отставить… Вы же по своим!..» Непривычным людям показалось, что огонь настильный и что снаряды вот-вот оборвут головы.
А я ликовал:
— Живем, комиссар? — Так стало легко на душе, да и в ногах тоже.
— Эге, живем! — И Осипов, приветствуя наших артиллеристов, помахал рукой в сторону берега. — Да здравствуют морячки!
Стреляли эсминцы. Стремительные и яростные по своей природе, эти боевые корабли, если можно так сказать, были «спешены», включены в полевые войска. Стояли они здесь, в верхнем течении Невы, и давали огонь по вызову с КП нашей армии. Сейчас эсминцы, видимо, в ответ на варварский обстрел завода произвели артиллерийский налет на пехотные позиции фашистов. А снаряд морской артиллерии — не шутка!
Случалось видеть эсминцы в разное время года — и всякий раз я огорчался сначала: «Пустынно на Неве. Ушли кораблики, покинули нас». Но протрешь глаза, и, как на загадочной картинке, по черточке складывается облик кораблей — одного, другого… Нет, не ушли, все с нами! Спасибо, верные друзья! И уже смеешься над собой, восхищенный изобретательностью моряков. Великолепный камуфляж! Встав у берега, эсминцы утратили свой суровый шаровый цвет, уместный в открытом море. Сделались как бы частью ландшафта, меняя по сезону окраску. Сейчас корабли стоят во льду. Кругом сугробы снега, и среди них эсминец — словно тоже сугроб… Искусство маскировки делало корабли для врага невидимками.
Крепко, видать, всыпали они в этот раз фашистам! Обстрел Ижорского прекратился.
Слух о прошедшей военной игре с быстротой степного пожара облетел войска. Воспринята игра была как репетиция отступления внутрь города и даже сдачи Ленинграда. Что тут поднялось… У Козик опустели койки, больные добровольно возвращались в роты. «Стояли насмерть и будем стоять! Не бывать врагу в Ленинграде!»
А тут подоспело радио — да какое. Немецкие фашисты, подбиравшиеся уже к Москве, биты! Легенда, родившаяся в поверженных странах Европы, что коричневые орды непобедимы, лопнула, треснула, растоптана советскими танками!..
Укрепился зимник через Ладожское озеро, и нам прибавили хлеба. Ликование вызвало появление в пайке квашеной капусты. Ели с наслаждением, открывая в этой более чем простой пище множество дотоле неведомых достоинств. К столу изголодавшихся это была целебная добавка.
Стала Ладога доставлять и другие продукты. Повеселели бойцы. Оживилась заглохшая было художественная самодеятельность. Завязались шефские отношения с городом. Тут потрудился член комсомольского бюро батальона сапер Болотников. Ополченец из учителей, Аркадий Львович умело подготовлял встречи. Дружба установилась со швейной фабрикой имени Володарского. Шефство было обоюдным: то к нам приезжала делегация работниц, то саперы во главе с комиссаром отправлялись на фабрику.
Однажды приглашение с фабрики озадачило бойцов: «Ждем вас в саперном снаряжении». Было это в канун Восьмого марта (1942), и бойцы изготовили для подарков всякого рода самоделки. Поехали, а потом с восторгом рассказывали, в какое грандиозное событие вылился этот женский праздник. На улицы и на площади вышло все население Ленинграда. Людям раздали лопаты, метлы, совки, кирки, ломы… Началась очистка города. Саперы работали бок о бок с «володарками». Не отставали и наши медички: Ольга Павловна Сергеева, Аля Калинкина, Мария Крупина-Смирнова, Нина Чебан, Днепровская, Дубовицкая.
Болотников предусмотрительно захватил из батальона музыкальные инструменты, так что состоялся и концерт.
Мы с Осиповым сидели в промороженной комнатушке барака, где прежде жили рабочие близлежащего кирпичного завода. Под землей жить надоело, а здесь хоть и опасно при обстрелах, зато белый свет в окошке. Комиссар за столиком, с кружкой кипятка, а я напротив, и тоже с полной кружкой. Кипяток хоть немного, но утоляет чувство голода. А то сосет и сосет под ложечкой, а в желудке будто кол переворачивается. Схватывает тупая боль, а во рту полно слюны — поташнивает… Отвратно!
Комиссар отхлебнул глоток, крякнул и улыбнулся: «Эх, хорошо! Самое вкусное на свете, убеждаюсь, не чаи, не кофеи, а кипяточек из свежей колодезной водицы…»
С мороза забежал Чирок, Как всегда, быстрым своим взглядом он оценил обстановку, глянул на стол и сокрушенно вздохнул:
— Дожили. Командование отдельного армейского пробавляется кипяточком.
— Так ведь согревает и тело, и душу! — возразил комиссар. — Налить кружечку?
Но помпохоз солидно изрек:
— При ослабленном организме научная медицина не рекомендует пить лишнее.
— Ишь ты… — Комиссар усмехнулся. — По-научному стал жить. То-то все худеют, а ты ядреный, как репка.
Я вгляделся в помпохоза. Доходили до меня слухи о каких-то якобы темных его комбинациях, но узнать что-нибудь толком не удалось. Решил: наговоры. Но и бойцов нельзя винить — голодают, оттого и болезненная подозрительность.
— Предлагаю, — сказал я, — поставить лекцию товарища Чирка для бойцов на тему: «Научный способ не пить, не есть, но быть сытым».
Чирок мои слова пропустил мимо ушей. Открыл полевую сумку и выложил на стол два пакета.
— Получены командирские пайки. — И поспешил убраться.
Раскрыв пакет, комиссар, человек некурящий, как всегда, отдал мне свою пачку папирос.
— Гляди-ка, а печенья больше — ведь четверть пачки в месяц давали… И карамелек уже десять… А это что? — Осипов и рот разинул. — Корейка!
Я поспешил развернуть свой пакет.
— И у меня!
Комиссар покачивал драгоценный кусок на ладони.
— Грамм двести пятьдесят, а то и триста вытянет… Вот это подарок… Старается Ладога!
— А может быть, старается Чирок? — сорвалось у меня с языка.
Осипов глянул на меня — в глазах испуг.
— Ты что это… — прошептал он. — Чирок в партию подал.
Я достал блокнот.
— Пишу, Васильич, в приказ: «Назначается комиссия для проверки батальонного хозяйства в составе…» Подсказывай.
Комиссар залпом допил кипяток, уже остывший.
— Пиши председателем Хралова.
Это был не молодой уже инженер. В прошлом конник корпуса Котовского. Благодарственной грамотой за подписью Григория Ивановича гордится не только он сам, но и вся вторая рота, где он политруком. Ввели в комиссию Гулевского, ввели Сашу Днепровскую…
В штабе в присутствии комиссара я спросил Лапшина:
— Командирский паек получили?
— Получил.
— Что в нем?
— А как всегда, — усмехнулся старший лейтенант. — На один укус. Тут же и съел.
В батальоне комсомольцы создали плакат-газету «Динамит». Ее не назовешь стенной. Стенная газета живет прочно на стене, оттого и «стенная». «Динамит» и не многотиражка — готовят его регулярно, но в одном экземпляре. И тем не менее свежий номер «Динамита» успевают прочитать во всех подразделениях батальона. А ведь батальон, напомню, армейский, роты обычно разрознены, каждая работает на боевом участке какой-нибудь дивизии из входящих в армию.
Это и определило характер газеты. В основе — это складень из трех фанерных створок, так что газету можно повесить, а можно и поставить. Удобно и то, что материал можно менять по частям и в любое время. Это сделало газету злободневной.