– Сядьте.
Я послушно опустился на диван у стены, медсестра присела рядом, и дальше ее слова вбивались в мой мозг обрывками, словно осколки битого стекла.
– Два часа назад… резкое ухудшение… кровоизлияние в мозг… врачи делали что могли… Я и Светлане звонила, но у нее тоже вне доступа.
Кровоизлияние, кровоизлияние, кровоизлияние – страшно, как зацикленная пластинка, стучало у меня в голове. Как же хрупка и несовершенна человеческая жизнь, способная, как полет бабочки, оборваться в любую секунду. И почему мы начинаем ее по-настоящему ценить только тогда, когда все уже кончено…
Осип Валерьянович снял свою шерстяную кепочку и тяжело вздохнул. Мы не успели.
– Она уже в морге, – тихо сказала медсестра. – Документы будут готовы завтра.
– Завтра, – автоматически повторил я и, посмотрев на нее, беспомощно спросил: – А что теперь делать?
– Больше ничего. Идите домой.
– Степа, мне очень жаль, – тихо проговорил Осип Валерьянович.
Я медленно поднялся на негнущихся ногах. Силы покинули меня, словно в мгновение ока я постарел на много десятков лет.
– Я подожду в машине, – сказал Осип Валерьянович и неторопливо пошел по коридору назад. Я смотрел ему вслед.
– Соболезную, – произнесла медсестра.
– Да, – тупо ответил я.
– Вас проводить?
– Спасибо. Дойду.
Но на улицу идти не хотелось. Даже Осип Валерьянович, силы которого не пригодились, вылетел у меня из головы.
Найдя в недрах коридоров пустую курилку, я закрыл за собой стеклянную дверь. Тело била дрожь.
Грузно, тяжело, со всей силы накатило ощущение бесконечного одиночества и тоски. «Это же мама!» – хотелось заорать во все горло.
Как сказать Свете? Как теперь изменится наша жизнь? У мамы была небольшая квартира в доме девятнадцатого века, в которой они жили вместе с сестрой, и пока она училась, за жилье платила мама. Теперь у девушки не хватит средств выделять на коммуналку из стипендии. Значит, мне придется помогать. Я теперь вообще остался единственным для нее защитником.
Да и волокита с правами на квартиру предстояла еще та, хоть мне и было известно, что мама предусмотрительно оставила завещание. От в одночасье навалившихся проблем хотелось выть и хвататься за голову.
Я машинально вытащил сигарету.
Совершенно неожиданно зазвонил старенький дисковый телефон, стоявший на подоконнике. Я тупо смотрел на дребезжащий пластиковый аппарат, осознавая, что торчащие из его корпуса огрызки проводов намекают на тот факт, что звонить и работать он не должен. На расстоянии оживить неработающий кусок пластика мог только один маг, которого я знал.
– Мои соболезнования, Степан, – сказал Геннадий Петрович.
– Не успели, – чувствуя подкативший к горлу ком, с запинкой сказал я. – Ее ведь можно было спасти. Если бы вы не тянули с поисками хулигана, если бы эта чертова ведьма сдала нам его логово сразу…
Драгомыслов некоторое время молчал, словно обдумывая, что сказать.
– Ты еще молодой, Степка, – наконец со вздохом сказал он. – Терять – удел и смертных, и Иных. Ничего не поделаешь.
Я слышал в динамике его тяжелое дыхание. Он был прав.
– Не мы придумали эти законы, Степа. Но нам по ним жить. Отгул бери на сколько потребуется, – переходя на деловой тон, сказал шеф. – Да и премию на непредвиденные я тебе выпишу.
– Спасибо, Геннадий Петрович, – мусоля между пальцами так и не закуренную сигарету, почти шепотом поблагодарил я.
– Держись там. – Драгомыслов нажал отбой.
Хороший все-таки мужик. Осознав, что плачу, я сломал сигарету и бросил ее в урну.
К черту законы! К черту всех!
Иные не верят в Бога. Он им не нужен. После развоплощения мы уходим в Сумрак. Единственный параллельный мир, с которым мы живем и который принимает нас в час, когда приходит время уйти.
А мама верила. Ходила в церковь, носила крестик и хранила дома иконки с изображениями святых. Это была ее спасительная ниточка в этом дурацком, неправильном, кем-то и когда-то зачем-то придуманном мире. Я это уважал. У каждого должна быть своя надежда. Каждому нужно во что-то верить. Для нее, как и для большинства смертных, существовали Ад и Рай, четко разграниченные Тьма и Свет, описанные в многочисленных книгах, куда обычные люди должны были отправиться после смерти каждый кто куда. И воздастся каждому по делам его – так когда-то, крестясь, говорила моя суеверная бабушка.
Свет и Тьма были и у Иных. Но они не ждали нас за неведомым Стиксом, а являлись нашей реальностью, после которой наступала неизвестность. Наш мир был антиподом этому. Хотя, по сути, все было одно и то же.
Я прижался горевшим лбом к холодному, запотевшему от моего дыхания стеклу и посмотрел на спящий подо мной город, которому было все равно. В голове моей всплыли строчки из песни любимой курьером Пашей «Метлы»:
Мама – она хорошо меня обучила,
Сказала мне, когда я был мал:
«Сын, твоя жизнь – открытая книга,
Не закрывай ее до того, как она будет завершена».
«Ярчайшее пламя сгорает быстрее всего», —
Это то, что я слышал от других,
Сердце сына принадлежит матери,
Но я должен найти свой путь[17].
Мама, где ты теперь?
Я отвез Осипа Валерьяновича домой. Всю дорогу мы молчали. Впервые заговорили только тогда, когда на прощанье пожелали друг другу доброй ночи.
Хотелось побыть одному. У Вельдикяна как раз никого не было. Я забился в самый темный угол и просто сидел, тупо уставившись в одну точку перед собой. Самого хозяина тоже не было видно.
Как? Почему? Я, Светлый маг, стоящий на стороне Добра, не смог помочь близкому человеку! Не успел! Кому теперь нужно это чертово воздействие?
Как же сказать Свете…
Нахлынули детские воспоминания, в которых мама была жива и улыбалась. От бушевавшей внутри бури у меня в сознании наступило какое-то оцепенение, и я обессиленно уронил голову на руки.
С улицы донесся рокот мотоциклетного двигателя «Кавасаки Ниндзя» и сразу стих.
– Что-нибудь принести? – спросила бесшумно подошедшая Юля.
– Водки неси, – ответил за меня возникший позади девушки Миша. – Две бутылки. Любой. Для начала.
– А закуска?
– Обойдемся.
Юля направилась к бару.
– Не помешаю?
– Садись.
Миша опустился на стул напротив меня. Расстегнул крутку, некоторое время хмуро смотрел.
– Знал, что найду тебя здесь.
Я не ответил.
– Ты как? Ладно, не отвечай. Денек у тебя тот еще. Соболезную, мне Драгомыслов сказал. Наши все за тебя переживают.
Вернулась Юля и аккуратно составила с подноса две бутылки «Русского стандарта» и пару рюмок. Я подумал о припаркованной снаружи машине. Да плевать, как буду возвращаться домой. Хоть здесь под столом останусь.
– С Темным этим хрень какая-то. – Миша откупорил бутылку и разлил водку по рюмкам. – Откуда он эту «катушку» достал, непонятно. И куда она в итоге подевалась, тоже неясно, мы с Ильей весь двор на четвереньках облазили, но так и не нашли. Чует мое сердце, что без Инквизиции дело не обошлось. Короче, разбираемся. Давай…
Мы, не чокаясь, выпили. Алкоголь обжег пищевод, я поморщился, а Мишка тем временем уже разливал по новой. На самом деле я был рад, что он сейчас рядом. С того самого момента, как помог ему в первый раз войти в свою тень, тогда, в Купчино, когда помог ему отбиться от банды оборотней. С того момента, как впервые зачитал ему Договор:
Мы – Иные.
Мы служим разным силам,
Но в Сумраке нет разницы между отсутствием Тьмы и отсутствием Света.
Наша борьба способна уничтожить мир.
Мы заключаем Великий Договор о перемирии.
Каждая сторона будет жить по своим законам.
Каждая сторона будет иметь свои права.
Мы ограничиваем свои права и свои законы.
Мы – Иные.
Мы создаем Ночной Дозор,
Чтобы силы Света следили за силами Тьмы.
Мы – Иные.
Мы создаем Дневной Дозор,
Чтобы силы Тьмы следили за силами Света.
Время решит за нас.
С тех пор мы стали крепкими друзьями. Он был резкий, угловатый, не очень общительный, но хороший.
Теперь мы были чем-то похожи.
Молча выпили еще. И Миша налил по третьей.
– Куда гнать? – удивился я, хотя водка уже начинала делать свое дело, я немного успокоился и согрелся.
– Пей, – твердо приказал друг.
Я заметил, что он что-то хочет сказать, но никак не может решить как, и поэтому налегает на спиртное. Внезапно я понял, что Миша появился здесь не просто так, посочувствовать другу и помянуть усопшую. Его привело сюда что-то еще. И такое обилие водки было не случайно. Меня к чему-то готовили.
– Насчет Светланы… – начал Миша, но запнулся и махнул рюмку.
– Ей хуже? – встревожился я.
– Ты только горячку не пори. Выпей еще.
Первая бутылка постепенно подходила к концу. Я с трудом послушался. Миша молча смотрел на меня.
– В общем, Светлана беременная была, – наконец рубанул он. – На втором месяце. Ты когда у нее силы взял… Она же слабенькая, сам знаешь. Короче, умер ребенок. Вот.
Несколько секунд я тупо смотрел на него как громом пораженный. Водка меня действительно спасла, притупив первое впечатление от услышанного.
– Как… ребенок?
Неожиданно я ощутил, что все выпитое сейчас резко пойдет наружу, прямо на стол.
– Так, ребенок, – тяжело вздохнул Миша. – Мальчик.
Этот проклятый, бесконечно длинный день продолжал добивать меня, втаптывать, рвать изнутри на части. Я вдруг почувствовал, что пространство вокруг начинает крениться, ломаться, лететь в какую-то зияющую, чернеющую пустоту.
Беременная… Светлана носила ребенка! Наверняка от Вити. А нам, видимо, боялась сказать. Или ждала удобного момента. И теперь его нет…
По моей, Светлого Иного, вине!
Мне стало трудно дышать. Недавно пережитой ужас от потери матери навалился на меня с новой, такой чудовищной силой, что у меня чуть не остановилось сердце.