— Го-го-го! — загоготали горичане. — Вот так благословил!
Федор Кобельков, рассердившись, бросил в снег треух, скинул тулуп и сам вышел против силача дьякона. Но и он выстоял не больше минуты. Ударом наотмашь отец Григорий и его смел с моста.
Кара-Малай решил, что теперь настал его черед. Он понимал, что силой дьякона не одолеть. С таким богатырем Кара-Малаю пришлось встретиться впервые. Но что сила против удивительных приемов бокса! Нет, недаром часами тренировался Кара-Малай.
— Гляньте-ка, — загудела толпа, — чужой! Откуда?
— Наш дьякон и вашим и чужим накостыляет, — похвалялись горичане.
Отец Григорий смерил взглядом рослого, но по веду не очень-то сильного противника, тряхнул длинными волосами, крякнул и, нагнув голову, сделал два шага вперед. Кара-Малай чуть-чуть отклонился в сторону, и удар пришелся мимо. Hyp не торопился. Он избегал ударов противника, но и сам не спешил наносить их. Со стороны это казалось игрой. Это и впрямь была игра, похожая на детские пятнашки. Дьякон старался «осалить» своего проворного противника, но тот не давался. Дьякон рассвирепел. Впервые он встретился с противником, который так долго водит его за нос. Перекрестившись, он поднял оба кулака и бросился на Кара-Малая. Но ударил не он, а Кара-Малай. Дьякон рухнул в снег.
— Ур-ра! — закричали дуниловцы и стенкой двинулись на горичан. Горичане дрогнули, медленно попятились с моста, затем побежали. Последним, подобрав полы рясы, бежал отец Григорий.
Вечером охмелевший отец Григорий хлопал Кара-Малая по спине, сокрушенно качал головой и все спрашивал:
— Как тебе удалось, чадо мое, содеять такое? Еще никто не сшибал меня наземь, а ты сумел.
— Хотите еще раз покажу? — предлагал Кара-Малай. — Может быть, тогда поймете?
Дьякон смеялся и тряс хмельной головой.
— Вот уж нет! Никак не хочу.
1918 год. В Казани неспокойно. Зашевелилось офицерство. Притаившаяся было буржуазия открыто грозила расправой с большевиками. На фабриках и заводах поспешно создавались рабочие дружины. На защиту Советской власти становились все, кто способен был держать оружие.
В начале августа Казань была объявлена на осадном положении. 6 августа на рассвете над городом прогремел первый выстрел. Белочехи обстреливали Казань со стороны Волги и Нижнего Услона и вскоре высадили с пароходов ниже устья реки Казанки десант. Защитники города храбро сражались за каждую улицу, за каждый дом.
Одну из своих рот Алимов послал к Волге в тыл белочехам, а другую по Тукаевской улице повел в бой против основных сил мятежников. Редкими цепями перебегали красноармейцы комендантского взвода, слева их поддерживали латышские стрелки, красноармейцы первого советского полка и отряд моряков, прибывший из Петрограда. Выстрелы щелкали со всех сторон. Пули впивались в стены домов, под ногами похрустывал щебень, осколки стекла. Вдруг позади часто застрочил пулемет, сухо защелкали револьверные выстрелы. С чердаков, с крыш, с верхних этажей офицеры стреляли в спины красноармейцам.
— Ложись! — подал команду Hyp. Бойцы залегли вдоль тротуаров. Одни отстреливались, другие так и остались лежать неподвижно, скошенные вражеской пулей. Внезапно хлынул ливень. Раскаты грома были похожи на орудийные выстрелы. По мостовой, смывая кровь, текли мутные дождевые потоки.
Остатки роты отходили в сторону Арска. Прикрывая отход, Кара-Малай залег у водосточной трубы и сквозь косые струи дождя посылал из нагана пулю за пулей в перебегавшие цепи белогвардейцев. Когда не осталось ни одного патрона, он сунул револьвер в карман и проходным двором выбрался на безлюдную улицу.
К ночи стрельба стихла. Город казался вымершим. Пустынно стало на улицах, безмолвно в Щетинковских номерах, где еще утром размещался штаб Восточного фронта. Врывавшийся в раскрытые окна ветер шевелил пепел сожженных бумаг.
На рассвете из ворот приземистого домика вышел широкоплечий человек в шляпе и в поношенном пиджаке. Это был Алимов. Он переоделся у своего друга Керима и теперь закоулками выбирался из города. Если повезет, он проберется к своим в верховье Волги.
Навстречу попался монах. Его узенькие заплывшие глаза блестели.
— Слава богу, взяли! — радостно повторял он. — Еще вчера взяли! Кончилась власть сатаны.
Белогвардейцы вместе с купечеством праздновали победу. Гремела музыка. Буржуазия, толпившаяся на тротуарах, восторженно встречала офицеров. Откуда-то появились блестящие экипажи. По улицам толпами шатались пьяные солдаты. На перекрестках патрули проверяли документы у прохожих.
На окраине города Hyp наткнулся на баррикады. Сваленные ларьки, телеграфные столбы со спутанными, словно волосы, проводами. Рядом, разметав богатырские руки, лежал на тротуаре матрос. Лицо разбито прикладом. В луже дождевой воды — бескозырка. На Георгиевской, Воскресенской улицах опять трупы. Многие в одном белье, лица изуродованы, у некоторых глаза выколоты штыками. Любопытные осматривают убитых, трогают их зонтиками и тросточками.
Потянулись домики окраин, покосившиеся заборы, не мощеные улицы. Еще несколько шагов, и город останется позади.
— Стой!! Документы!
Двое конных подозрительно оглядывают Алимова. Медленно, словно нехотя он шарит в карманах, наконец говорит:
— Нету у меня документов, — а сам думает, как бы уйти. Узнают, кто такой, — пощады не жди.
Конные привели Нура на площадь. Там полно арестованных — рабочие, красноармейцы, какие-то люди в штатском. Среди них Алимов увидел двух работников губкома, но не подал вида, что узнал их. Они также сделали вид, что не знают его.
Допрашивал белогвардейский офицер.
— Большевик? Комиссар?
Hyp молчал. Какой-то юркий, с лисьей мордочкой человек подбежал к офицеру, что-то стал наговаривать ему.
— Так вот ты какая птица! — обрадованно протянул тот. — Командир Первого мусульманского полка?
Hyp не ответил. Он молчал и тогда, когда в тесной каморке караульного помещения его допрашивал контрразведчик. Потеряв терпение, офицер ударил его ногайкой по лицу и бросил солдатам короткое, как выстрел, слово:
— В расход!
Подталкиваемый штыками, Hyp вышел на улицу. Один солдат шел сзади, другой — впереди. «В Черную балку ведут», — догадался Кара-Малай.
Вечерело. Умытая дождем земля дышала свежестью и прохладой. На листьях деревьев, на траве поблескивали крупные блестящие капли. Догорающий луч блеснул и погас за вершиной одинокой сосны. Трудно, ох как трудно шагать по родной земле навстречу смерти! Еще десять, пятнадцать минут, и грянут выстрелы. Все будет кончено — борьба, надежды…
«Борьба, конечно, будет продолжаться, — думает Hyp. — Не сегодня-завтра наши отобьют Казань, выбросят врагов из города, из России, и тогда начнется счастливая жизнь, о которой говорил товарищ Ленин. Как хочется дожить до этой счастливой норы! Ну что ж, видно, не судьба! В последний свой путь идет чемпион России Кара-Малай, красный командир Алимов! В последний?!»
Солдаты шагают молча. Впереди — высокий, рыжеватый, позади — крепыш с черными усиками. Во рту папироса.
— Братцы, покурить бы перед смертью, — просит Hyp.
Он никогда не курил, даже дыма табачного не мог переносить, но как-то надо выиграть время, отвлечь внимание конвоиров.
— Молчать! — острие штыка кольнуло в лопатку.
И снова тягостное молчание и похрустывание гравия под сапогами. Вот уж дорога спускается в низину. А вот и мост через небольшой, но глубокий овражек. Шаги гулко бухают по дощатому настилу.
«Теперь пора», — решает Hyp.
Он чуть сдерживает шаг и вдруг резко отпрыгивает в сторону. Кулак, словно молот, обрушивается на голову идущего позади. Удар пришелся в висок. Солдат мешком свалился на мост. Винтовка глухо стукнулась о доски. Конвоир, шедший впереди, сделал выпад штыком, но промахнулся, лишь ребро штыка задело рукав. Hyp схватил солдата за руку и за ногу, поднял над головой и бросил в овраг. Солдат пронзительно закричал и затих. Hyp туда же сбросил и второго, лежащего без памяти. Позади послышался топот копыт. Тревожно замигали фонарики.
Подхватив винтовку убитого, Hyp щелкнул затвором, прицелился в мелькнувший огонек, нажал курок. Осечка. Раздумывать некогда. Он бросил винтовку в овраг. Впереди в лунном свете желтеет полоска ржи. Пригнувшись, бежит он в рожь. Сердце колотится в груди. «Скорее, скорее, — торопит он себя. — Только бы миновать поле».
Вдали слышатся сухие винтовочные выстрелы. Они становятся все глуше и глуше. На рассвете Hyp встретил красноармейский разъезд. Бойцы узнали его, обрадовались. Через несколько дней Алимов собрал из добровольцев небольшой отряд, присоединился с ним к регулярным частям Красной Армии. Шла подготовка к наступлению на Казань.
…Ровно через месяц Казань была освобождена. Алимов по заданию партии вновь формирует Первый мусульманский социалистический полк. Пополнялись роты, батальоны, бойцы учились владеть оружием, готовились к новым боям в защиту молодой Советской республики.
Михаил ЛьвовДВАЖДЫ КАПИТАН
В ночь с 21 на 22 июня 1941 года я летел на «У-2» (теперь он по имени конструктора Поликарпова называется «ПО-2») с молодым пилотом на крайний по побережью аэродром в истребительную эскадрилью. На Балтике властвовали белые ночи, и было светло почти как днем, только разве солнечной яркости не хватало.
Самолет шел на малой высоте, и первое, что нам открылось за сосновым бором на границе аэродрома, была волейбольная площадка, окруженная болельщиками — летчиками, техниками, младшими авиационными специалистами. Мы приветственно качнули крыльями и пошли на посадку. Через пять минут я уже присоединился к зрителям. Оказалось, что играется полуфинальный матч. Завтра определится чемпион отдельной Краснознаменной эскадрильи Балтфлота.
Счет несколько раз был равным. И, пожалуй, команда техников могла бы победить, но летчики были собранней и самоотверженней. Капитан команды Петр Сгибнев, красивый и ловкий лейтенант, взял несколько, казалось бы, безнадежных мячей. Невысокий, он и в обороне и в нападении был одинаково опасен. В высоком прыжке, нападая, гасил, а в обороне удачно блокировал. Подачи его были резки, мяч пролетал над самой сеткой, стремительно, как ядро.