Языкова я искал семь лет. За эти годы я ни разу не встретил человека, который бы мне сказал: «Я знаком с Языковым и знаю, где он живет». Найти его помог опять же Витя.
Алексей занимал маленькую комнату в коммуналке на окраине города. Мы приехали к нему на ЖБИ с Витей и Костей Патрушевым. С нами была одна легкомысленная девица с большой грудью. Витю она очень вдохновляла.
В своей маленькой чистой комнатке Алексей показал нам сотни фотографий и эскизов, но добавил, что картин у него не больше пятнадцати. Мы спросили, почему так мало. И он честно ответил, что на одну большую картину у него уходит не меньше года. Я был несказанно рад узнать, что «Пастухи» не проданы, а находятся у него. Договорились, что завтра Алексей привезет нам с Костей все работы. Я боялся поверить своему счастью. Еле дождавшись, побежал на работу. Языков приехал к нам на Толмачева и привез восемь живописных работ, запросив за них двадцать тысяч долларов. Мы осторожно предложили ему пять, на что художник легко согласился. «Пастухов» я сразу же забрал себе, остальные работы мы с Костей разделили. Разделили удивительно, потому что до сих пор завидуем друг другу.
На эти деньги Алексей купил себе квартиру и сейчас там живет. Он написал еще двенадцать картинок. Однажды я спросил у него, почему он нигде не показывается и не любит выставляться. Он, улыбнувшись, рассказал мне грустную историю. В 1985 году он выставлялся в Доме художника. Возле его картины «Три имени» собралось много народу, и одна тетушка, известный в городе искусствовед, встав за спиной многочисленных зрителей, хорошо поставленным голосом громко изрекла: «Такое мог нарисовать только шизофреник!..»
Чтоб ты понимала, старая перешница!..
Языков обиделся. Он вообще как ребенок.
А через пятнадцать лет я сделал выставку Языкова в резиденции губернатора Свердловской области. Все гости губернатора, известные политики, артисты, бизнесмены, многие жители города и искусствоведы, увидели эти работы. Никто из них и не представлял, что в Екатеринбурге живут такие замечательные художники.
Приехал Кобзон. Надо сказать, что со вкусом у Иосифа Давыдовича все в порядке. Ему очень понравилась «Масленица» («Масленица», как и «Пастухи», сделана темперой на дереве). Он сказал об этом губернатору.
Губернатор попросил министра культуры, чтобы поговорили со мной. Ситуация действительно щекотливая: гость похвалил!.. Я уперся. Типа, легче потерять ум, честь и совесть…
Я жил на пятом этаже. Соседские дети играли в войну. На чердаке, прямо над моей головой, у них был штаб. Штаб освещался керосиновой лампой. Случился пожар. Я оставался в квартире до последнего. Горело очень сильно. Горящую квартиру я покидал с двумя картинками в руках — «Масленица» и «Пастухи».
Пожар потушили. На квартиру вылили двадцать тонн воды. Было затоплено все, вплоть до подвалов. Обвалилась штукатурка, вспучились полы. Ни библиотека, ни картины, ни иконы не пострадали (на них не попало ни одной капли воды). Пожарных с тех пор я уважаю еще больше.
От меня не отпускались. Я поехал к Языкову. Говорю:
— Алексей, такая ситуация… Кобзону очень понравилась твоя картина.
Алексей обрадовался:
— Как же! Иосиф Давыдович! Я его так уважаю!
— Копию можешь сделать?
— Нет.
Я попытался договориться с очень сильным копиистом, художником Ренатом Базетовым. Ренат сказал, что не возьмется.
— Ты пойми, это слишком трудоемко. У него даже все кружево по периметру рельефное — наплавлено белилами.
Слава Богу, Иосиф Давыдович, человек вежливый и понимающий, больше эту тему не поднимал.
После того как Алексей купил квартиру на Уралмаше, мы виделись часто. Он сделал блестящую этнографическую серию: двенадцать работ на холстах. В 98-м году написал последнюю картинку. И все.
Однажды я приехал к нему. Он говорит:
— У меня умер сын.
— Сколько ему было?
— Двадцать. Сердце.
Я ничего не сказал.
С тех пор за шесть лет он ни разу не встал к мольберту. Глаза его потускнели, и жить ему стало незачем.
Я иногда заезжаю к нему. Просто проведать. Но разговаривать он не может.
Я издал его альбом. Он его все время листает.
ОТЦЫ И ДЕТИ
После окончания биофака университета Салават по распределению уехал в Гагарку. И там в местной школе он преподавал все. Вплоть до физкультуры и рисования. Дети Салавата любили, потому что он был веселым и добродушным. И лишь один здоровый второгодник, сын местного кузнеца, невзлюбил Салавата, дразнился, обзывался и срывал уроки. Салават терпел, сколько мог, но однажды случилось непоправимое.
Парень вконец распоясался и стал Салавата просто задирать. Что делать в такой ситуации? Сорок пар глаз смотрят, как ты себя поведешь. Салават ему говорит: «Выйди из класса!». Обнаглевший юнец ему в ответ: «Сам выйди!» В общем, Салават надавал ему подзатыльников, вытолкал взашей, а в дверях еще от всей души пнул под жопу. Вот так вот запросто своему ученику от выпускника Уральского государственного университета, биолога между прочим…
На следующий день в школе тишина. А в классе так просто мертвая тишина. Салават рисует на доске свой огурец или еще что-то там, а в это время кто-то приближается тяжелой поступью. Просто шаги командора. Все замерли. Открывается дверь — и еле протискивается здоровенный мужик. Оглядывает весь класс, останавливает взгляд на Салавате и спрашивает медленно: «Это вы били моего сына?» Салават понял, что сейчас произойдет, глубоко вздохнул и честно сказал: «Да». Мужик шагнул навстречу, неожиданно протянул Салавату руку и с чувством сказал: «Спасибо!».
«ГОЛУБАЯ ЛУНА»
Собирались на открытый чемпионат Азии.
Андрей Стихии говорит своему штурману Вове:
— Слышишь, Вова, на гонку до фига телеканалов аккредитовалось, в базовом лагере будет куча молодых журналисток.
— Наши действия? — спрашивает рассудительный Вова.
— Презиков купи побольше. Мало ли что.
Уже перед стартом:
— Вова, ты презиков купил?
— Купил, купил.
— Много купил?
— Достаточно.
— А куда дел?
— Да здесь, в машине. Да чего это с тобой?
— Так, предстартовый мандраж.
Гонка не пошла с самого начала. Через несколько часов после старта утонули в реке. Не могли выехать. Лопатами сровняли высокий обрывистый берег. Выбрались. Через некоторое время нырнули в унылое болото. Погрузились. Сожгли сцепление. Пытались вытащиться на лебедке, сожгли. Вонь стоит. Дождик накрапывает, смеркается. Устали смертельно. Шансов добраться до базового лагеря нет. Дождь разошелся. Боковое стекло выбито. Заткнули карематиком. Допили водку. Сидят такие Дон Жуаны…
— Слышишь, Вова, а презики-то взял?
— Да вон, полный бардачок.
Достает, как будто вытягивает пулеметную ленту. Начинают хихикать. А потом уже просто хохочут.
На презервативах красуется печальная надпись: «Голубая луна»…
ОБРЯД ХОМУТАНИЯ
Музейное дело — это не бизнес.
Это приобщение народа к национальной и мировой культуре.
В Ярославле живет Джон Мостославский. В прошлом артист оригинального жанра. Джон всю жизнь коллекционировал все. И, закончив выступления, решил открыть музей. Как-то сумел договориться с администрацией, и ему дали помещение на набережной. Джон снес туда все. Музей называется «Музыка и время».
Но музей — дело хлопотное и затратное. Сам знаю. И Джон долго искал выход. И нашел. Он изобрел… древнерусский обряд хомутания. И воплотил. Пока что в масштабах Ярославля. Джон сумел донести доверчивым ярославцам, что хомутание делает брак более крепким и долговечным.
Обряд не сложен. Приблизительно это выглядит следующим образом. Невеста надевает на жениха старый потертый хомут. И пока он смирно стоит в этом хомуте, ей дают колокольчик, и она этим колокольчиком над женихом трясет. И все. Вроде как охомутались. И за все про все семьсот рублей. Просто даром. А потом идут к Джону, пьют чай и фотографируются. Все включено.
И так ярославцам полюбилось это нехитрое действо, что просто жениться через ЗАГС уже вроде бы и не канает. Можно, конечно, и обвенчаться. Но без хомутания оно как-то несерьезно получается…
Представляете, пылкий юноша, пока родители на даче, склоняет юную подругу. А она шепчет устало: «Нет, не сейчас. Я не такая. Только после хомутания…»
И, надо сказать, очередь стоит. Хомутаются с утра до вечера. По записи.
Ну а что, людям нравится. Молодец, Джон.
ПОСТУПОК
Гвозди бы делать из этих людей…
В Москве, в «Гостинке», была ежегодная ювелирная выставка. Приехали основные производители со всей страны. Я зашел своих проведать да со всеми повидаться, поздороваться. Ходил по стендам, смотрел. И вдруг вижу знакомый бренд. Работает семья, все на месте. Сын здесь, невестка здесь, а старшего, основателя, нету. «Где сам?» — спрашиваю. Они потупились. И вдруг до меня дошло. Этот парень когда-то работал у нас в «Ювелирном доме». Реально один из лучших ювелиров России, подготовил нам несколько очень талантливых молодых. Непьющий, трудяга, работать с ним было одно удовольствие. Но…
Каждый год в мае перед праздниками он начинал ерзать. У него как-то странно блуждали глаза и на лице появлялась застенчивая улыбка. Ему говорили: «Витя, перестань! Витя, це надо, не делай этого!». Он молчал и продолжал улыбаться. Ему говорили: «Нет, нет! Только не это!». Но остановить его было невозможно. Он бросал заказы любой важности и срочности, двигал все и уезжал сажать картошку. Работа вставала, клиенты выли, ученики сиротели. И вот он возвращался довольный, с огрубевшими руками и, не торопясь, втягивался в работу. А зарплата, надо сказать, у него была фантастическая. Ему говорят: «Витя, зачем ты это делаешь?» Он вздыхал и говорил: «Нет, вы не понимаете…» И действительно было непонятно.