– Владимир Владимирович, как вы объяснялись во Франции? Гимназическое образование плюс местное ознакомление с языком?
– Местное ознакомление с языком минус гимназическое образование!
Когда кончилась игра, Борис Николаевич с Владимиром Владимировичем пошли в ресторан. Маяковский заказал красное вино, как всегда. Потом позвал официанта, уже выходящего в дверь. Тот не услышал. В это время кто-то поспешно спросил: «Что вы, Владимир Владимирович?», думая, что Маяковский окликнул его.
– Я не вас, я – официанта.
Борис Николаевич посмотрел на него – он был сосредоточенно мрачен.
Потом вдруг Маяковский встал и, покрывая шум, стал читать:
Слушайте, товарищи потомки…
Тишина была… Впечатление очень сильное – от стихов и его настроения. Эту вещь Маяковский прочел тогда впервые.
Последнюю ночь Маяковского Ливанов провел с ним. У Катаева было много народу[31]. Маяковский развивал идею нового журнала, в котором будут печататься не только литературные произведения, но и научные труды, достижения во всех областях жизни, что нужен такой клуб, где бы встречались люди разных профессий. Вообще был полон планов. Там же были Яншин с Полонской, они ушли довольно рано. Маяковский был спокоен.
Разошлись под утро. Борис Николаевич пошел провожать Маяковского. На углу улицы они попрощались: Маяковский пошел, пересекая площадь по диагонали. Памятника Дзержинскому еще не было. Борис Николаевич стоял, пока Маяковский не дошел до угла Мясницкой. Было уже совсем светло. Ничего не предвещало в его поведении трагического конца этого утра.
Много лет спустя Сергей Юткевич пригласил Бориса Николаевича на заглавную роль в биографическом фильме о Маяковском. Фильм так и не получился, однако в своей книге «Из истории кино» Сергей Юткевич говорит, что Борис Николаевич «был необычайно похож на поэта и очень интересен». Фотопробу Бориса Николаевича увидел его друг – драматург и стал просить для своей коллекции портретов Маяковского. Даже узнав, что это – Ливанов в роли Маяковского, он все равно оставил фото в своей коллекции среди подлинных снимков поэта.
Еще два слова о Маяковском – от себя.
«Женские глаза», – говорит Валентин Катаев в мемуарах о нем. Нет, у него были глаза демона.
У меня была возможность спросить его:
– Владимир Владимирович, вы любите Лилю Юрьевну?
Ответил спокойно и серьезно:
– Любил.
1935 год. Высокий берег Москва-реки. Вдали виден белый дом с колоннами, в нем жил Алексей Максимович Горький.
Правее дома с колоннами – конюшни конного завода. Выход с луга прямо к ним. На лугу пасутся заводские лошади – матки с жеребятами и молодняк – одно– и двухлетки. За рекой видно село Иславское и поселок Николина Гора.
Приехали мы к двенадцати часам. Так передал нам Исаак Бабель, что к двенадцати нас приглашают. Сам он в это время жил у заводского наездника.
Алексей Максимович вышел навстречу в переднюю. Поздоровались, пошли погулять. Горький рассказывал о конном заводе, и что Николина Гора называется по имени мужского монастыря, стоявшего здесь когда-то; что село Иславское – это бывшая вотчина Архарова; что монахи дрались с мужиками Архарова из-за карпов, водившихся в озере, оно было в конце Николиной Горы, там, где теперь торфяное болото. Монастырь считал озеро своей собственностью, мужики – своей. Вот отсюда и пошло «архаровцы» как нарицательное: разбойники…
Алексей Максимович показывал нам особенно старые деревья в парке, сравнивая их с собой.
– Я люблю свое старое тело, – сказал он, похлопывая себя по груди и плечам. – Каждую весну оно возрождается.
Горький был очень элегантен в своей пластике.
Стали съезжаться гости к обеду.
За столом было человек двадцать. Среди них братья Корины – Павел и Александр, такие, как на портрете Нестерова; жена Павла – Прасковья.
Домоуправительница Олимпиада Черткова, рыжая, ходила вокруг стола, следя за убывающей едой, и распоряжалась, чего не хватает, подавать.
Алексей Максимович как бы подбивал Бориса Николаевича рассказывать.
Торопясь на репетицию, рассказывал Ливанов, держась за поручни переполненного трамвая, он стоял на подножке. Перед ним, в том же положении, находился и некий гражданин. На крутом спуске между Сретенскими воротами и Трубной площадью гражданин разжал руки, рискуя столкнуть Бориса Николаевича и свалиться самому. Оказывается, он был совершенно пьян.
– Я стал поддерживать его, подталкивая на площадку, наконец, мы вошли. Чтобы взять билеты, я отпустил его, и тот чуть не свалился на мостовую. Опекая его, стараясь ввести в вагон, я поддерживал сзади. Пассажиры одобрительно смотрели на меня. А пьяный вдруг сказал: «Вот уж по карманам-то лазить не надо!».
Борис Николаевич рассказывал, показывая в лицах, все хохотали, особенно Горький и Бабель.
– Вот-вот, – сказал Алексей Максимович. – Со мной тоже была подобная история.
И рассказал:
– В Нижнем Новгороде, давно это было, я шел через мост ночью. Слышу крик: «Спасите! Спасите!». Внизу, с реки. Я сбежал, влез в воду, схватил человека и стал тянуть его на берег. Не двигаясь с места, он сказал: «Давай рубль!» – «Так как же?… Ты просил о спасении…» – «А ты погляди, мы стоим по колено в воде, какое спасение! Давай рубль!».
И Алексей Максимович предложил всем выпить за донкихотство.
Когда вышли из-за стола, Алексей Максимович позвал меня в другую комнату и, пригласив сесть на диван, сам сел рядом.
– Я хочу вам сказать. Самая прекрасная, самая лучшая женщина, какую я знал, это Екатерина Павловна, моя первая жена. А знаете, почему я с ней расстался?… Она всегда была права. Мужчина этого не терпит. Вот это я и хотел вам сказать.
Гастроли по городам Советского Союза Художественного театра, приехавшего из заграничной поездки. (Это я возвращаюсь назад, в 1925 год.)
Первые гастроли, в которых Борис Николаевич участвует.
Он занят в «Царе Федоре», играет Шаховского, Мстиславскую – Л. М. Коренева.
Едут основные исполнители. Массовку набирают в городах, где проходят спектакли.
Сам Станиславский репетирует.
Город Киев. Дали объявление, что приглашаются мужчины всех возрастов для исполнения бояр в массовых сценах спектакля.
На этот раз пришли мясники.
Константин Сергеевич доволен их видом. Он долго, «по системе» объяснял их сверх-сверхзадачу, как они должны ненавидеть Шаховского и, воспользовавшись случаем, в драке убить его, действуя «по системе» вполне искренне.
Началась репетиция сцены. Потом драка. Эти бояре-мясники навалились все вместе на Ливанова действительно искренне.
Станиславский кричал из зала:
– Очень хорошо!.. Действуйте!..
Ливанов стал отбиваться:
– Думаю: сейчас убьют, здоровенные, кулачищи – во! А Константин Сергеевич все подначивает – доволен. Вдруг крик: Коренева, прятавшаяся за моей спиной, что соответствовало сцене. Я, отбиваясь, задел ее, не заметив этого. Станиславский остановил репетицию, спросил: что случилось?
Коренева сказала:
– Борис Николаевич больно ударил меня по виску.
И, почему-то хромая, ушла в кулису, Станиславский гремел ей вдогонку:
– Вы не артистка Художественного театра! Как вы могли помешать, репетиция шла так прекрасно!..
1936 год. День лета. Станиславский зовет нас к себе. И вот мы на балконе его дома – стол, плетеная мебель. Станиславский работает, пишет.
Константин Сергеевич, расспросив о театре, о нашем житье-бытье, предложил Ливанову пойти поздороваться с Марией Петровной Лилиной, сказав, что он должен со мной поговорить. Именно так и сказал: «должен».
– Вы понимаете, вы держите в своей руке громадный, невиданный бриллиант. Что бы вы с ним делали? Боялись бы его потерять. Я о Ливанове говорю, Борисе Николаевиче. Держите крепче, будьте внимательнее. Жалко, что я стар, и что у меня не хватит уже времени сделать из него такого артиста, каким я его вижу. Я хотел ставить «Отелло» и уже распределил роли: Ливанов – Отелло, Хмелев – Яго. Но Владимир Иванович говорит, что сейчас он будет ставить «Любовь Яровую», где Ливанов занят, должен играть Шмундю (то есть Швандю. – Е. Л.). Ну что же делать! Шмундя так Шмундя.
Пришла Мария Петровна Лилина, жена Константина Сергеевича, пригласила пить чай. Константин Сергеевич отказался, сказал, что он давно обещал Борису Николаевичу подписать фотографию и сейчас хочет это сделать. Он остался один, а мы ушли в дом. «Подписать фотографию»! Это было завещание, которым открывается эта книга.
Если Станиславский открывал вам врата своего внутреннего мира, такой красоты, такой духовности, чистоты и высоты помыслов, то вы жили словно в раю. Любовь, преклонение Ливанова перед Константином Сергеевичем естественны. Но в раю корысти быть не может. А люди, которые были рядом с ним, часто хотели получить от этого выгоду для себя. В этом, по-моему, была трагедия Станиславского.
Константин Станиславский и Владимир Немирович-Данченко. Дружеский шарж Бориса Ливанова
Юрий Михайлович Юрьев прислал письмо Станиславскому. Прочтя его, Константин Сергеевич сказал: «Прекрасное письмо и так интересно об искусстве… От кого это? Здесь написано: десять рублей, десять рублей…» (Юрий Михайлович подписывался: Юр. Юр.).
Юрий Михайлович Юрьев – народный артист СССР. Двоюродный брат жены Качалова. В 1917 году играл Арбенина в «Маскараде» М. Ю. Лермонтова, поставленном Мейерхольдом на сцене Александринского театра. «Был лучшим Арбениным в наше время», – говорил М.М. Тарханов. Это был волшебный спектакль, даже при возобновлении – я видела.
Личность очень яркая. Книги, написанные Ю. М. Юрьевым о театре, Ливанов высоко ценил. Женщинам Юрьев отводил исключительное место в бытии человеческом. Это редчайшее понимание, рыцарское отношение, тонкость, доброта и преданность. Как описаны, охарактеризованы им женщины-актрисы: Комиссаржевская, Ермолова!..