«Любимый и лучший актер страны – Борис Ливанов – это мало: гордая сила актерского мастерства и театрального искусства.
С чувством творческого восторга
Благодарный друг
А. Дикий
Одним из близких, даже не по числу встреч, а внутренне близких Ливанову друзей, был Алексей Дикий. Они сходились на требованиях к театру. Конечно, выдающегося дарования и ума актер. Но всегда напряжен, как взведенный курок. Общаться с ним было трудно, даже мучительно. Себя мучил и окружающих. Я его просто избегала.
Когда Николай Погодин прислал пьесу об Эйнштейне, Борис Николаевич, как обычно, стал собирать материалы. Я позвонила по его поручению Коненковым, сообщив, что мы хотели бы прийти к ним.
В назначенный день мы – у Коненковых. Сергей Тимофеевич, роскошный человек, сидел в своем кресле, буквально – в своем: он вырезал его из корня. Маргарита Ивановна – красивая и, как обычно в присутствии Сергея Тимофеевича, настороженная.
Надписи Бориса Пастернака Василию Ливанову 1947–1949 гг.
Борис Николаевич спросил Сергея Тимофеевича, может ли он рассказать об Эйнштейне, поскольку мы знали: они дружили в Принстоне.
– Это Маргарита Ивановна расскажет – она дружила.
– Видите ли, сыграть его невозможно – другого такого человека быть не может. Нет, нет, не приводите актера, который собирается играть. Мне это будет крайне неприятно. Я вам расскажу, Борис Николаевич, какой был это человек…
Мы долго с интересом слушали.
– Но, Сергей Тимофеевич, ты же можешь хоть что-нибудь рассказать об Эйнштейне; мне это так важно – услышать твое определение.
– Расскажу тебе один эпизод. Эйнштейн любил катать дам на парусной лодке. Однажды лодка перевернулась – и оказалось, что он не умеет плавать… Когда его вытащили из воды, он судорожно сжимал в руке трубку: «Я боялся, что она утонет».
– Ну вот видишь – замечательно! Спасибо, – сказал Ливанов.
Немного погодя: «Борис, а зачем ты ставишь пьесу об Эйнштейне? Зачем тебе Эйнштейн? Ставь Шекспира. Ты хотел “Короля Лира”. Я сделаю декорации».
Когда вышла в свет книга «Василий Теркин», Александр Трифонович Твардовский подарил ее Борису Николаевичу с такой надписью:
«Любимому артисту, создателю бессмертного Ноздрева на сцене и многих других образов, Борису Николаевичу Ливанову.
Гастроли в США. Мы были вместе. В свободное от спектаклей время Бориса Николаевича постоянно приглашали в различные театральные школы и студии, мастерские. В центре Нью-Йорка, на Мэдисон-сквер находилась студия Ли Страссберга. В эту студию обращались актеры, приглашенные на роль в один из театров на Бродвее. Играть на Бродвее – значит быть актером первой величины. На Бродвее билет в театры стоит дорого, и, соответственно, артистам платят больше, чем в театрах других районов Нью-Йорка. Ли Страссберг считался знатоком системы Станиславского, и поэтому актеры обращались к нему, хотя это стоило в среднем десять тысяч долларов за подготовку одной роли. Расчет в том, что эта роль будет постоянно в репертуаре этого актера.
Мы познакомились со Страссбергом еще в Москве, когда он был приглашен на столетний юбилей Станиславского. Теперь Страссберг попросил Ливанова побеседовать, как он выразился, в его студии с людьми искусства Нью-Йорка.
Зал в виде амфитеатра. В центре стол и два стула. Над столом спущенный сверху микрофон. Актриса, игравшая на Бродвее (Страссберг готовил с ней роли) и говорившая по-русски, взялась переводить. Зал был переполнен артистами, писателями, режиссерами.
Ливанов предложил задавать ему вопросы. Отвечал на них метко, остроумно, вызывая бурю аплодисментов. Например, был вопрос:
– Такой художник, как вы, должен верить в бога. Что вы на это ответите?
– Говорить об этом не будем, – ответил Борис Николаевич, – вы, американцы, любите Христа из-за его мировой популярности.
За этим последовала просто овация.
А серьезный разговор был об искусстве, русском, советском, его влиянии на мировое искусство и, конечно же, о Станиславском.
Ливанов, в свою очередь, задал им вопрос, чтобы проверить, насколько они знают Станиславского. Они стали цитировать Станиславского, ведь первое издание книги «Моя жизнь в искусстве» вышло в Америке: Станиславский дописал ее во время американских гастролей в 1924 году.
Для истинных людей искусства, особенно театра, там это – библия.
Уайтхед, тогда руководитель культурного Линкольн-центра, рассказал, что в их комплексе строится и драматический театр на девятьсот пятьдесят мест, по Станиславскому, и пригласил Ливанова посмотреть его.
Действительно, ничего лишнего. В зрительном зале, фойе, в буфете все в приглушенных тонах, чтобы не отвлекало. Потом на своей книге Уайтхед написал Ливанову: «Вы должны играть Томаса Мора, в этой роли вы были бы великолепны». Это – пьеса Болта «Человек на все времена», по которой был поставлен фильм с Полом Скофилдом.
Ливанов всегда был в курсе того, что совершается в мире искусства.
Знал литературу, артистов, композиторов всех направлений, все талантливое, значительное или модное. Разговор продолжался около трех часов без перерыва, пока Ливанов не сказал: «Господа, я устал». Все стоя аплодировали и потом еще долго не расходились, обмениваясь впечатлениями, просили автограф. Водили Ливанова к окну показать ему единственный, быть может, во всем мире пейзаж. Окно выходило в парк, окруженный небоскребами с разноцветными окнами. Внизу неосвещенный парк выглядел пропастью. Все ждали, затаив дыхание, что скажет Ливанов.
– Ад! – это было принято с восторгом.
Мы познакомились с Теннесси Уильямсом. Позднее он прислал письмо:
«Февраль 1965
Дорогой господин Ливанов.
Встреча с вами, выдающимися русскими актерами Художественного театра, была истинным событием в моей жизни. Чувство тепла и счастья до сих пор сохраняется у меня. Сегодня я звонил своему издателю, чтобы достать мои пьесы, которые бы Вы могли взять с собой в Москву, но издательство (“Нью Дайрекшенз”) закрыто по случаю нашего праздника в честь Георга Вашингтона. Завтра они откроются, и я, получив книги, доставлю их Вам в гостиницу, которая находится совсем рядом от дома, где я живу. Книги я передам Анне Мацыной (наша сопровождающая. – Е. Л.), поскольку она знает английский и, может быть, выполнит перевод некоторых из пьес на русский язык. Тогда на следующий год я буду иметь счастье видеть свои пьесы на русской сцене. Замечательно!
С душевнейшим приветом
Познакомились и с директором драматической мастерской Карнеги-Холл доктором Солом Колином. Потом он писал: «Дорогой Борис Ливанов, какой актер, какой очаровательный человек, какой знаток истории и, должно быть, какой постановщик, и все это – Вы. Спасибо Вам за теплоту, дружбу, за содержательное знакомство. Я приеду в Москву смотреть Вашего “Лира”…».
У Джона Митчела была студия другого плана. Бралась пьеса какого-нибудь иностранного драматурга, из этой страны приглашался режиссер, художник, артисты набирались разные по желанию режиссера. Постановке отводилось полтора месяца. Потом этот спектакль играли в Нью-Йорке, возили по городам Америки и за границу. Ю.А. Завадский в этой студии ставил «Вишневый сад».
Ливанова Митчел приглашал ставить «Егора Булычова», которого он видел в Москве. Борис Николаевич согласился, а художником предложил А.Д. Гончарова. Только временем он не мог распорядиться из-за нагрузки во МХАТе. В течение трех лет Митчел осаждал Ливанова письмами, посылал рецензии на спектакли, которые шли в Лондоне, Париже, стараясь соблазнить его. Между прочим, у Джона Митчела есть полотна Гойи, полученные его женой в приданное.
Продюсером, пригласившим МХАТ в Америку, был Сол Юрок. Его контора насчитывала семьдесят служащих, не считая двух сыновей, работающих с ним на паях.
– Меня так запугали, говоря, что драматический театр без знания языка не будет иметь успеха, что я, боясь обанкротиться, не снял театр на Бродвее, потерял громадные деньги.
Билет на Бродвее стоил десять долларов, а в «народном» театре, где МХАТ играл, имея громадный успех, – три доллара.
Сол Юрок давал ужин труппе МХАТа. Там была звезда Бродвея того сезона Кэрролл Чаннинг, имевшая успех в «Хелло, Долли!». Все стали просить ее спеть. «Если Ливанов после меня споет». После того, как она спела, оркестр заиграл «А я иду, шагаю по Москве». Ливанов пел[42].
Чаннинг пришла смотреть «Мертвые души» – утром, единственный день, когда она сама была свободна. Мы условились, и я ее встретила у артистического подъезда. У дверей дежурил молодой негр. Увидя Кэрролл Чаннинг, он опустился перед ней на колени. Тогда вся Америка пела «Хелло, Долли»… На ее спектакле Ливанов был поражен, как она в музыкальной комедии «работала» по Станиславскому. Борис Николаевич сказал ей об этом, когда она пришла к нему за кулисы после «Мертвых душ». Кэрролл встала перед ним на колени – «За Ноздрева и за это мнение обо мне».
С режиссером Аланом Шнайдером мы познакомились на его спектакле «Маленькая Элис» в театре на Бродвее. Пьеса Эдварда Олби. Главную роль играл Джон Гилгуд, приглашенный из Англии. Спектакль был поставлен в реалистической манере, не очень понятно о чем, но – красиво, и Гилгуд хорош.
Ливанов и Гилгуд встретились на квартире, которую в Нью-Йорке снимал Гилгуд. Ливанов тогда был буквально одержим «Лиром». И Гилгуд подарил ему свой портрет с надписью – «Лучшие пожелания», имея в виду «Лира», так же, как когда-то записал он на пластинке гамлетовский монолог, посвятив это чтение Борису Николаевичу, работавшему в то время над «Гамлетом».
В Англию МХАТ приехал, когда Лоуренс Оливье сделал постановку «Дяди Вани» и сам играл в ней Астрова. На программе спектакля были фотографии постановки мхатовской и Астрова – Ливанова. Оливье пригласил Бориса Николаевича в театр и очень хотел слышать его мнение.