Положение Ливанова было нелегким. От расспросов прессы он спасался в антрактах на галерке. Астров – Оливье был нарочито непривлекателен, даже нечистоплотен, вплоть до сапог, забрызганных грязью. Как же тогда могли его любить сразу две женщины?
Последние годы жизни Борис Николаевич занят был мыслями о «Короле Лире». В 1962 году, давая интервью журналу «Смена», он говорил: «Я давно мечтаю поставить шекспировскую трагедию о короле Лире и, думается мне, по-своему вижу самого Лира. Как? Об этом говорить сейчас не хотелось бы. Не потому, что суеверен, а потому, что замысел до конца формируется только в работе над спектаклем».
Оформителем спектакля «Король Лир» Ливанов предложил быть чешскому художнику Иржи Трнке – одному из «четырех Портосов», как они себя называли. А это – Иржи Трнка, поэт Витезслав Незвал, артист Ян Верих и Ливанов.
Дружба «четырех Портосов» началась с знакомства с Незвалом. Мы встретились с ним в 1951 году в Москве, у Пастернака. Позвонил Борис Горбатов со Второго съезда писателей и сказал, что Незвал хочет видеть Пастернака и во что бы то ни стало просит его приехать. «У меня друзья, я не могу. Если Незвал захочет, приезжайте ко мне».
Страшно шумный, темпераментный, неожиданный, Витезслав сразу же попросил Пастернака прочесть его новые стихи. «Я сейчас читать не могу», – сказал Пастернак и передал рукопись Горбатову.
Свеча горела на столе,
Свеча горела… —
читал Горбатов. Незвал плакал восторженными слезами, пока весь цикл этих стихов не был прочитан.
Ставить «Лира» Борис Николаевич думал в переводе Пастернака. Вновь, как и во времена работы над «Гамлетом», много было правки, споров. Борис Леонидович в 1953 году писал:
«…Боря, Лир с середины, где со сцены уходит шут и его начинает заменять прикидывающийся сумасшедшим Эдгар, – очень по тебе. Его бушевание и безумие отсюда – это вылитый ты за столом, твое гениально-величественное красноречие с грозным, подкапывающимся под умничающих лицемеров простодушием. Тебе будет очень легко играть его… Начни с Лира, а продолжай Гамлетом…».
Борис Николаевич привез мне после гастролей из Таллина кожаный альбом, зеленый, с тисненым рисунком. Подарил и сказал:
– Пусть это будет твой альбом для друзей, когда они у нас бывают дома. Если кто захочет – напишет.
Я попросила Пастернака начать его.
«Об этом альбоме.
Какое обилие чистых неисписанных страниц, бесподобно переплетенных! Их хватило бы на целую Божественную комедию. Вот и надо, наконец, начать ее писать, трудами многих рук, сборно, явочно…
Б. Н. Ливанов и Витезслав Незвал.
В том же альбоме 6 января 1951 года Борис Леонидович написал мне стихи, и там были строки:
Как самый завзятый
Простой семьянин,
Я чествую дату
Твоих именин.
Она мне внушила
«Звезду рождества»
И всех нас скрепила
Печатью родства.
Борис Леонидович бывал всегда у нас в сочельник. В один из таких дней и родилась «Рождественская звезда».
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали все пришедшее после,
Все мысли веков, все мечты, все миры.
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны детворы,
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры…
Этот по машинописи, подаренной автором, текст несколько отличен от окончательного, как было это и с другими стихами Бориса Леонидовича, которые он нам дарил.
Потом Борис Леонидович вспоминал:
«6 янв. 1960
С днем ангела тебя, дорогая Женя.
Помнишь, как следовали из года в год вечера твоих зимних именин, озаренные звездочками елочных огоньков, свечками сочельника. Благодаря им и на весь год ваш дом становился и оставался зимней и праздничной городской достопримечательностью…
Еще свежа и так бодра была твоя мама, и Чагины, и Ивановы сидели вокруг стола, когда я за этим столом задумал и тут же начал сочинять про себя “Рождественскую звезду”. И вы первые заговорили об Индии, о том, что надо прочитать “Открытие Индии” и “Биографию” Неру… Я почему в эту вашу Индию в письме заехал? У меня была мысль в первое мгновение подарить тебе к именинам записку Неру к профессору Бостонского ун-та А. Чахраварти, которую мне тот переслал в фотокопии, где Неру радуется моему хорошему мнению о нем и удивляется, чем он его заслужил. Но потом я передумал.
Ах Женя, Женя, Женя! Как все хорошо, но в какую муку и каторгу я послан себе в смысле работы. Как хочется всегда немыслимого, недостижимого! Как необходимо мне сейчас, во все новых и новых набросках пьесы, чтобы естественная человеческая речь во всей прозвучавшей свежести, как нечто цельное, легла на все страницы рукописи, сразу, как может упасть легкое шелковое платье на пол или как падают и покрывают землю осенние листья…
Посылаю тебе В. Шекспира в переводе, у меня больше ничего оригинального не осталось.
К письму был приложен шекспировский сонет.
Купив в букинистическом магазине «Две книги» Пастернака, мама сделала мне подарок. Когда мы поехали в Переделкино, я взяла книжку с собой попросить автограф.
– Хорошо, когда следующий раз увидимся, ты ее получишь, – обещал Пастернак.
В этот день он был в необычайном для него настроении. В разговоре коснулись проблемы – хорошо ли быть знаменитостью. На это я сказала… Но остальное уже будет перефразировкой известного стихотворения.
Все, кроме Бориса Леонидовича, пошли гулять, а он, извинившись, остался дома. Мы вернулись часа через два. Пастернак сказал, что вместо того, чтобы отдыхать, он писал мне в книгу. И прочел:
«А теперь о себе, то, что ты сегодня говорила:
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Как кутает туман окрестность
Так, что не различить ни зги,
Таинственная неизвестность
Пускай хранит твои шаги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
Чтоб в жизни ни единой долькой
Не отступиться от лица
И быть живым, живым и только,
Живым и только до конца».
12 апреля 1952 года Борис Леонидович нам написал:
«Дорогие Боря и Женя!
Спасибо вам обоим, как стройно все у нас сложилось! Какой большой благотворною силой вошли вы в состав моей жизни! По месту, которое вы в ней заняли, вы стали в ней наравне с природой, искусством, со сводной совокупностью всего пережитого и воспоминаниями о родительском доме. Каким хорошим ходом прошли эти два десятилетия с вами: вы играли для меня роль современного действенного мира, вы олицетворяли для меня московское городское одухотворение зимою, вы были тем моим обществом, в лице которого вся жизнь говорила со мной таким покоряющим языком, так родственно и так понятно!
И вы теперь поймете, как горячо и крепко целуем и обнимаем мы оба, я и Зина, вас обоих, и как желаем друг другу, чтобы это так всегда осталось!»…
В 1959 году 6-го января – в традиционный наш семейный день – Борис Николаевич снимался, поэтому у нас гостей не было. Пастернаки пригласили меня к себе. Борис Леонидович старался заменить мне всех отсутствующих, обычно бывавших в этот день в нашем доме. Вспоминаю этот день как один из самых счастливых.