— Ты отвратительная.
— А ты жалкая, — она снова хлопает рукой по стене рядом с моей головой. — Ты жалкое существо, Клэй.
— По крайней мере, я не трахаюсь со всем, что движется. — Я пристально смотрю ей в глаза, в двух дюймах от ее носа. — Ты действительно думаешь, что счастлива? Ты бросаешься на кого попало, просто чтобы скоротать время? Ты тоже ненавидишь меня. И знаешь почему? Потому что мне никто не нужен. Я могу быть стервозной, избалованной и вредной, но мне никто не нужен!
— Тебе нужно это, — парирует она.
Это? Борьба или?..
— Нет, не нужно.
— О, тебе нужно это, — шепчет Лив, но ее голос тверд. — Тебе так сильно это нужно, что ты сломалась, когда я ушла из школы, не так ли? Тебе больше не с кем развлечься, и именно поэтому я и ушла!
Я качаю головой.
— Нет, я…
— Я не позволила тебе выиграть, — объясняет она. — Я просто ушла от людей, которых ненавидела. Тех, что не заслуживают меня. Тех, что не принесли мне никакой пользы.
На мои глаза наворачиваются слезы, и я вижу, как дрожит ее подбородок.
— Мне поставили зачеты, — продолжает Лив, сдерживая слезы. — Я поступила в Дартмут, и мне больше не нужно разбираться со всем этим дерьмом. Ты не стоила борьбы. — Она хватает меня за воротник. — Ты ничего не стоила!
Я толкаю ее, но она не ослабляет хватку.
— Никто из нас ничего стоит, верно? Джэгер сама за себя, верно? Тогда проваливай. Свали отсюда! Уходи!
— И уйду! — кричит она. — Я ухожу, Клэй. И больше не вернусь!
Я делаю резких вдох, но у меня перехватывает дыхание, мои колени подкашиваются, и я соскальзываю по стене.
Она наклоняется ко мне.
— Я ухожу.
Нет. Слезы застревают у меня в горле.
— Покидаю это место, — говорит она.
Я качаю головой. Нет…
— И я никогда не вернусь!
Ее крик звенит у меня ушах, и через мгновение она встанет, выйдет за дверь и никогда не вернется, потому что Лив не лжет. Упрямая и сильная, она выживает при любых обстоятельствах и никогда не лжет.
Узлы скручиваются так сильно, что разрываются у меня в животе, тошнота поднимается к горлу, и я закрываю глаза, слезы текут по моему лицу. Я отталкиваю ее и бросаюсь в ванную, падаю на колени и наваливаюсь на унитаз. Я кашляю, отплевываюсь и задыхаюсь, чувствуя желчь во рту, но единственное, что происходит, — это крик, слишком мучительный, чтобы его услышать.
О, Боже.
Она не может уйти. Она не может. Я не могу…
Положив локти на сиденье унитаза, я обхватываю голову руками, когда что-то заполняет мое горло, а желудок дрожит.
А затем… Я чувствую, как что-то теплое накрывает мою спину, руки обхватывают мое тело, а пальцы приподнимают мой подбородок и убирают волосы с моего лица.
Я напрягаюсь, инстинкт подсказывает мне оттолкнуть ее, но все, чего я хочу, — это она. Я падаю в ее объятия и плачу.
— Ты не должна уходить, — бормочу я. — Ты не должна бросать меня.
— Ш-ш-ш… — Лив убирает мои волосы назад.
Я не открываю глаза, напряжение постепенно исчезает, голова кружится, когда тепло и нежность ее прикосновения убаюкивают меня.
— Ты не должна была уходить.
Все остальные сдались.
Она обнимает меня некоторое время, и я не знаю, она это или я, но мы прижимаемся друг к другу все крепче.
— Что ты делаешь? — шепчет она мне в ухо, и я чувствую слезы на ее щеках. — Что ты со мной делаешь, Клэй?
И я понимаю, что она не держит меня. Лив держится за меня, потому что не я одна так одинока.
— Что тебе нужно? — спрашивает она. — Скажи мне, что тебе нужно.
— Только это, — отвечаю я. — Просто не двигайся, Лив. Пожалуйста, не уходи.
Мои родители дают мне все, что бы я ни пожелала, потому что не хотят ссор. У мамы больше нет сил воспитывать меня, а отец считает, что лучше проводить время в другом месте. Лив была всем, что у меня осталось. Я старалась причинить ей боль, чтобы иметь значение.
Я жила ради нее, моего врага, которого никогда не хотела победить. Борьба, которую я не хотела заканчивать.
Но, Боже, ее руки. Ее прикосновения. Ее ровный голос.
Больше.
Открыв глаза, я смотрю на нее и вытираю слезы.
— Я передумала, — говорю ей, когда мы встречаемся взглядами. — Думаю, мне нужны углеводы.
Четырнадцать
Оливия
Я жую пиццу, поглядывая на Клэй. Она только что вышла из душа, одетая в шорты для сна с изображенными на них синими осьминогами и белую рубашку хенли [13], ее волосы все еще мокрые. Несмотря на то, что в комнате есть маленький круглый столик с двумя стульями, мы сидим на ковре, около окна гостиничного номера на шестом этаже, между нами лежит открытая коробка из-под пиццы.
Наши взгляды встречаются, но мы почти ничего не сказали с тех пор, как она сломалась в ванной час назад.
Сейчас мы наслаждаемся неловкой тишиной, но это не борьба, а что-то другое.
Может, это игра. Способ заманить меня, чтобы не потерять свою любимую игрушку для битья.
Но все-таки мне кажется, что произошедшее в ванной было настоящим. Просто сложно поверить во что-то искреннее от нее. Хотя мне так сильно этого хочется.
Но почему мне этого хочется?! Я пытаюсь найти в ней что-то хорошее. Зачем?
— Мне жаль твоего отца, — тихо произносит Клэй.
Оглядываясь, я вижу, как она берет кусочек пиццы и кладет его в рот.
Я пожимаю плечами:
— Это случилось восемь лет назад.
Я откусываю от своего кусочка. Она заказала пеперони. Мою любимую.
Она кивает:
— Я знаю. Он хотя бы ушел быстро.
В отличие от ее брата. Коллинзы могли позволить себе бороться с лейкемией, но это только продлевало его страдания. Хотя, думаю, они должны были попытаться.
— Сожалею о Генри. — Мой голос похож на скрежет, и я не понимаю почему. — Я иногда видела вас вместе. Ты была хорошей сестрой.
Мой отец умер задолго до того, как мы с Клэй познакомились, но Генри ушел всего несколько лет назад.
Она все еще не смотрит на меня, только кивает, и я вижу, как она сглатывает.
Клэй берет еще один кусочек пиццы. Что происходит у нее в голове?
— Тебе нравится? — спрашиваю я.
Она поднимает взгляд, ее глаза все еще красные от слез.
— Да, а что?
— Обычно ты выбираешь полный набор.
Оливки, перец, лук, колбаски… Она любит, когда начинки много. После стольких лет совместной игры в лакросс я в курсе, какую пиццу она заказывает.
Клэй подносит кусочек ко рту.
— Эта вкусная.
Я улыбаюсь сама себе. Я ценю эту жертву. Пеперони — моя фишка.
— Почему ты ненавидишь меня? — почти сразу же интересуюсь я. Не пойму, почему хочу это узнать. Может, так у меня наконец появится возможность поговорить с ней. — Точнее, почему ведешь себя так, словно ненавидишь меня?
Она смотрит на меня, открывает рот, но ничего не отвечает. Потом опускает взгляд, и на глаза наворачиваются слезы.
Но Клэй незаметно смахивает их и прочищает горло.
— Ты не обязана возвращаться в школу.
Она меняет тему, но я не возражаю.
— Знаю.
— Но я буду скучать по тебе, — добавляет она, и ее голос такой же тонкий, как игла, и так же легко проникает в мою кожу.
Мне нужен воздух. Она зациклилась на мне, верно? Потому что у нее больше ничего нет. Только и всего, так ведь? Она больше не может меня контролировать, потому что я начала давать отпор. Она нуждается во внимании, и, если для этого потребуется переспать со мной, она сделает это. Вот на что она рассчитывает?
Ты не должна уходить.
— Никто не оставлял тебя, Клэй, — говорю я. — Твоего брата забрали. У него не было выбора.
Она не одна.
— А твои родители… — продолжаю я. — Возможно, у них много проблем, но они здесь. Они любят тебя.
Требуют твоего внимания так же, как ты моего. Почему нет?
— Ты чувствовала, что твоя мама любила тебя? — спрашивает Клэй. — Ты помнишь ее?
Я кладу кусочек пиццы в рот, напрягаясь от того, как она так ловко уклоняется от темы.
— Да, помню. И нет, не думаю, что она любила своих детей.
Мама всю жизнь боролась с психическими расстройствами, но мой отец изо всех сил старался помочь ей справиться с ними. Но после того, как он ушел, ей просто не за кого было держаться.
— Ты не скучаешь по ней? — продолжает расспрашивать она.
— Нет.
Она поднимает брови, ее вызывающий взгляд говорит, что я вру.
— Мне бы хотелось, чтобы она была другой, — поясняю я. — Но я бы не хотела, чтобы она вернулась такой, какой была раньше. Лучше не иметь матери вообще, чем иметь плохую мать.
Чувство вины окутывает меня. Возможно, это жестоко. Мамины проблемы не были ее виной. Я знаю это, но просто сложно по-настоящему поверить в это. Трудно поверить, что пренебрежение нами она не могла контролировать. Все вокруг учат, что наше поведение на сто процентов зависит от нас самих.
— Если бы я могла вернуться в прошлое и снова прожить эту жизнь, я не уверена, что родила бы детей, — цитирую я для Клэй. — Вот что она написала в письме.
Я бросаю пиццу обратно в коробку и отряхиваю руки, прежде чем прижать колени к груди.
— Теперь это звучит ужасно, но в то время это не причинило настоящую боль. — Я смотрю на нее. — В любом в случае, тогда все было дерьмово, и я не ожидала большего. Братья пытались решить свои проблемы, совершали глупые поступки, из-за чего отец постоянно испытывал стресс во время болезни. Но на самом деле тогда я чувствовала себя намного счастливее, чем сейчас. За закрытой дверью моей комнаты с музыкой и книгами существовал идеальный мир. Мне не нужно было ни с кем иметь дело. Они просто оставили меня в покое.
— Жизнь такая маленькая, когда ты ребенок, — Клэй не отрывает взгляд от пиццы. — Мы привязываемся к тому, что можем контролировать, и сопротивляемся тому, что не можем.
— Да, — точно. Я удивлена, что она так легко выразила это словами.
Моя маленькая комната была моей территорией, и я искала там убежище. Из-за слабеющего здоровья отца, из-за слабеющего здоровья матери, из-за того, что никто в доме не понимал меня, и из-за денег, в которых мы, казалось, всегда нуждались