«Подсказке», но я отчасти рада, что это так и не получилось. Я хотела быть миссис Уайт.
«Ромео и Джульетта» — мой последний шанс, — был моим последним шансом — чтобы показать, на что я способна, прежде чем меня неизбежно отвергнет театральный факультет Дартмута.
Я слышу, как хлопает тяжелая дверь сцены, последние несколько членов труппы выходят, и единственным звуком во всем театре остается постоянное движение кондиционера в воздуховодах наверху.
Мой телефон в сумке. Нужно позвонить Айрону, чтобы он забрал меня, но я пока не готова ехать домой.
Направляясь за кулисы, я бреду по коридору, толком не зная, куда иду, пока не замечаю стеллажи с костюмами, извлеченными из склада, находящегося за пределами гримерных. Следует подшить некоторые, а также кое-что переделать для актеров, которые носят их в этом году, но я не могу не перебирать одежду, сдвигая каждую вешалку влево, когда беру одно и то же устаревшее дерьмо. Не то чтобы мои идеи такие уж новые. «Ромео и Джульетту» уже несколько раз переосмысливали в «Вестсайдской истории», «Китаянке»…
Была бы версия Леонардо Ди Каприо номером один в прокате в первые выходные, если бы он оделся в трико?
Ладно, возможно, но гениальность этого фильма заключалась в том, что его переделали для меняющейся аудитории. Перестрелки, автомобильные погони, рок-музыка, запретная любовь. Я не предлагаю многого из того, что еще не было сделано.
Я замечаю длинное черное пальто — викторианское, с облегающим торсом и юбкой до икр — вперемешку с костюмами эпохи Возрождения, и останавливаюсь, чтобы получше изучить его.
Снимая его с вешалки, я поднимаю его, замираю только на мгновение, а затем хватаю оборку на левом плече и срываю ее. Делаю то же самое с правой стороны и просовываю в него руки. Застегиваю пальто, лиф идеально облегает, а затем снимаю резинку с запястья и стягиваю волосы в высокий хвост. Я ныряю в примерочную, наношу еще немного подводки и рисую темные тени вокруг глаз, представляя сцену в своей голове. Нью-Йорк. Холодная ночь. Белый снег падает с черного неба.
Принц Парис в своем особняке где-то в городе, и вдалеке, за парком, гудят клаксоны, а волосы Ромео развеваются на ветру, пока он идет рядом со мной.
Мой друг. Я иду по сцене, останавливаюсь посередине и закрываю глаза.
Мой лучший друг. Истинная вторая половина его души.
Я кружусь по сцене, знаменитый монолог Меркуцио слетает с моего языка, потому что я заучивала его годами. Меркуцио — объемный персонаж, — и партия для одного человека — и он доминирует в каждой сцене, в которой участвует, пальто кружится вместе со мной, моя голова откинута назад, а глаза все еще закрыты, пока герой медленно обретает форму у меня внутри.
— Коням она же заплетает гривы, — продолжаю я, чувствуя, как мои глаза загораются огнем, когда смотрю на своего друга, — А людям насылает колтуны, Которые расчесывать опасно.
Пот стекает по мне, я тяжело вдыхаю и выдыхаю.
— Все это — Меб, — кричу я, — Все это — Меб…
— Ты хороша, — раздался чей-то голос.
Я замираю, у меня перехватывает дыхание, и когда я поворачиваюсь, то вижу перед собой Каллума Эймса. На нем облегающие черные брюки и темно-синее поло, его светлые волосы свисают набок.
Я прищуриваюсь.
— Уж получше, чем ты.
Он ухмыляется и убирает руки в карманы.
— Я белый богатый мужчина. Я добьюсь успеха несмотря ни на что.
— Ты мужчина, — повторяю я. — Ты добьешься успеха несмотря ни на что.
У него нет никакого интереса к этой пьесе и ни капли таланта. Нет других причин, по которым она дала ему эту роль?
Он наклоняет голову, изучая меня.
— Ты действительно думаешь, что это то, что стояло у тебя на пути? — спрашивает он и медленно приближается ко мне. — Ты не думаешь, что Ламберт отдала бы эту роль, например… Клэй, если бы она попросила?
Я расстегиваю пальто, но не спускаю с него глаз, пока он продолжает приближаться. Каллум и Клэй заслуживают друг друга. Оба гнилые человеческие существа, которые не видят змею друг в друге, пока отвлекают себя тем, как они прекрасны вместе.
Каллум продолжает:
— Я не сомневаюсь, что ты вытащишь себя из болота и действительно будешь жить жизнью, которая сделает тебя счастливой, Лив, потому что ты этого заслуживаешь, — отмечает он, останавливаясь в паре футов от меня. — Правда. Ты лучше нас, и не думай, что я не знаю этого.
Я рада.
— Но это будет не здесь, — добавляет он. — И не скоро.
Я продолжаю молчать, позволяя своим глазам бегать влево и вправо, чтобы убедиться, что он один. Кажется, Каллум всегда ходит с кем-то, и, хотя он никогда ничего не пробовал, не сомневаюсь, он способен на что угодно.
— Почему, ты думаешь, Клэй так сильно ненавидит тебя? — с нажимом произносит он, но не ждет ответа. — Потому что она знает, что это последний раз, когда она может быть больше, чем ты.
— Она никогда не была больше или лучше.
— Клэй бы получила роль Меркуцио, — парирует он.
Я стискиваю зубы, и он это видит, потому что его улыбка становится шире.
Каллум прав. Они бы не отказали ей или, возможно, кому-то еще в этой школе.
И я могу лгать себе сколько угодно и говорить, что мне нужна эта роль, чтобы получить некоторый опыт, прежде чем я подам заявление на театральную специальность в колледже, но правда в том, что я испытываю жуткий голод. Я хочу, чтобы меня заметили, прежде чем я покину это гребаное место.
Своих братьев. Эту школу. Я не могу покинуть Мэримаунт или Сент-Кармен никем.
Когда-нибудь я стану голосом для других и расскажу, как у меня почти не было друзей. Как Клэй Коллинз сделала так, что для меня здесь никогда не было места. Как ее мать отремонтировала чертовы душевые в раздевалке три года назад, чтобы я не пялилась на их голых дочерей.
— Ты хочешь роль? — спрашивает он.
Я поднимаю на него глаза.
Каллум вздергивает подбородок.
— Она твоя.
— Если я рассмотрю твое предложение, — добавляю я недосказанное, потому что точно знаю, к чему он клонит. У нас уже когда-то состоялся подобный разговор.
Но он лишь тихо смеется, опуская взгляд и придвигаясь ближе.
— О, у тебя было время подумать об этом, — поддразнивает он. — Теперь мне нужен ответ.
Я дам тебе ответ.
— Она симпатичная, — внезапно шепчет он.
Я замираю.
— Нежная, светловолосая, молодая… Губы, которые на вкус, как молочный коктейль, и это даже вполовину не так хорошо, как вкус ее языка.
Мой желудок скручивается и завязывается узлом, а я желаю, чтобы мой ботинок попал ему в лицо. Представляю себе эту улыбку, покрытую кровью.
— И она захочет всего, что ты с ней сделаешь, — продолжает он.
Я бросаю пальто на ближайший стул и начинаю обходить его, но он встает передо мной и достает из кармана листок бумаги, протягивая его мне.
— Ты сделаешь это, — уточняет он. — И ты получишь свою роль.
Он протягивает мне бумагу, и я колеблюсь, ни на секунду не соглашаясь на его предложение, но любопытство берет надо мной верх.
Разворачиваю листок и вижу, что это чек. От Гарретта Эймса.
Для школы.
В записке говорится, что это для школьного театра.
Я смотрю на пожертвование в двадцать пять тысяч долларов, которое, как я полагаю, имеет отношение к Каллуму. Ламберт получит немного денег на спектакли на следующий учебный год, если позволит мне получить роль, которую я хочу. И Каллум позаботится об этом, если я дам ему то, что хочет он.
Значит, так работает мир? Я устраиваю секс-шоу с какой-то незнакомой цыпочкой для группы слюнявых парней из братства и буду жить долго и счастливо?
Или вся моя тяжелая работа, время и благие намерения действительно сведутся к тому, насколько хорошо я всегда буду получать роли через постель?
Чувствую, как Каллум двигается вокруг меня, пока я изучаю чек дольше, чем мне хотелось бы. Он настоящий. Он подписан.
Для Эймсов это легкие деньги. Они даже не заметят, что они пропали.
Сцена твердеет под моими ботинками, и я ощущаю жар прожектора, который даже не светит, и взгляды невидимых зрителей со всех кресел устремлены на меня.
Я могу себе это представить. Премьера. Снег падает мне на голову, и я умру одной из самых сильных смертей, когда-либо написанных для сцены.
Боже, как я хочу этого. Я хочу много чего.
Но ты знаешь, чего я хочу больше всего? Я очень хочу, чтобы Клэй и Каллум и все остальные начали платить по своим сраным счетам.
— Больше никого из нашей школы там не будет? — спрашиваю я, подыгрывая.
Но он не отвечает. Я слышу, как он выдыхает позади меня, внезапно взволнованный тем, что я действительно соглашаюсь.
Идиот.
— Оливия, — выдыхает он, и я думаю, что он вот-вот кончит.
— И только она? — Я спрашиваю и поворачиваюсь к нему. — Никого больше, верно?
Он кивает, в его глазах загорается трепет.
Внезапно он поднимает медный ключ перед моим лицом.
— Фокс Хилл, — поясняет он. — Не потеряй его и будь готова. Я возьму тебя своим дублером, затем отдам роль, а потом ты заплатишь. Поняла?
Фокс Хилл — их загородный клуб, но, по-видимому, там еще находится и секретный клуб, где Каллум Эймс хочет использовать меня, чтобы устроить шоу и произвести впечатление на своих приятелей.
— Не могу дождаться, когда увижу, как ты начнешь работать над ней, — он расплывается в той улыбке, которой одаривает всех девушек. Той, которой он одаривает Клэй. — Сделай это жестко. И горячо. Но если ты не появишься, — его голос внезапно становится жестким, — тогда сезон охоты на тебя, Джэгер, и всю твою семью будет открыт.
— Откуда мне знать, могу ли я доверять тебе в выполнении твоей части сделки? — спрашиваю я.
Он отступает.
— Когда у тебя ничего нет, тебе нечего и терять, верно?
Он улыбается этой чертовски самодовольной ухмылкой «я-владею-миром-и-ты-знаешь-это», а потом разворачивается и направляется вниз по лестнице со сцены.