Тахар представил Раня, стоящего перед ларцом в полутемной комнате, чутко прислушивающегося, не поднимается ли кто по лестнице, не скрипит ли дверь, не раздаются ли снизу голоса. Тахар почти видел, как эльф раз за разом протягивает и отдергивает руку, как уговаривает себя: уйти, развернуться и уйти, не трогать ларец, нельзя, нечестно, опасно – нет же, нет, он не защищен, заезжий маг просто пугал поселковых жителей, нужно посмотреть, узнать, понять…
Потому что не будет другой возможности, другого мага, другой списки!
И, перестав метаться, Рань делает глубокий вдох и решительно шагает к ларцу. Протягивает к нему руку со слегка дрожащими пальцами, кладет ладонь на прохладную, тускло поблескивающую крышку – и осыпается кучкой праха, не успев даже понять, что происходит.
Или успев.
Цепенея в тщетной попытке отдернуть ладонь, в последний вздох своей жизни желая только одного – выбежать из комнаты, отчаянно обещая себе, что больше никогда, никогда он не станет вести себя так неосмотрительно…
Алера, прислонившись боком к спине Тахара, наблюдала, как медленно переползает по небосводу луна. Словно нехотя, временами прячась за облачко, лениво разливает мутный желтоватый свет на улицы ночного поселка.
Где-то хлопали двери, слышался стук и приглушенные голоса. Многие односельчане не спят, обсуждают случившееся. Вроде бы Суджам тоже куда-то умчался, пробежал мимо них, оступился на ступенях и вперевалку порысил по улице, прижимая руку к груди.
Магистр Дорал, не дожидаясь утра, отбыл в Школу, до того успев переговорить с Хобуром. Слов друзья не слышали за прикрытыми ставнями, но тон был возмущенный, причем с обеих сторон. Хобур после этого вылетел из дома как ошпаренный, споткнулся об ноги Элая (Алера и Тахар успели отодвинуться) слетел с крыльца, назвал эльфа ослом и понесся куда-то по улице.
Алере казалось, что Рань, припозднившийся к общему сбору, вот-вот выскочит из кузницы или из-за угла, примется сбивчиво и увлеченно рассказывать, какой удивительный меч он почти выковал сегодня, что осталась совсем небольшая последняя доводка, а потом можно будет продать этот меч охотнику на кикимор, что направляется прямиком в тролий лес Пизлык, и охотник непременно купит этот меч, не торгуясь, и убьет им много-много кикимор, а потом поведает всем своим друзьям про мастерство Раня, и тогда…
Алера улыбнулась, почти увидев, как эльф будет все это рассказывать, горячиться и обиженно сопеть на перемигивания и усмешки друзей.
Алера прикрыла глаза, прижалась к плечу Тахара щекой, поежилась, то ли от ночной прохлады, то ли еще отчего.
– Аль, я не понимаю.
– Здесь начало сердцевины. Осторожней, расколешь!
– Я не вижу.
– Конечно, не видишь, это шестигранник или что? Его чувствовать нужно!
– Во, теперь надпил, да?
– Рань!
– Ой.
– …
– Аль?
– Четвертый Кристалл, Рань. Ты не чуешь их. Ну вот хоть тресни.
– Да просто рука дрогнула!
– Чушь собачья! Брось эту затею, не работать тебе с Кристаллами, не ломай ни их, ни себя, ладно?.. Рань, ты слышишь меня вообще?
Когда над домами легли первые солнечные проблески, Элай поднялся.
– Давайте собираться. Встретимся у конюшни.
Привалившись к дверному косяку, Орим смотрел, как внучка бегает по комнате, а хатник бегает за ней. Казалось бы, какой-никакой опыт странствий у нее есть, пусть и ограниченный Мирами и двумя ближними городами, но сей вздох она носится туда-сюда, бестолково выгребает из сундука вещи, тут же запихивает их обратно, скомканными, никак не может сообразить, что нужно взять с собой. А Истри – нет бы помочь – еще больше мешает, путаясь под ногами и причитая:
– Смертоубить ребенка насмерть! Да как такое можно сделать и не утопиться!
– А ну-ка, оба сели! – гаркнул Орим и шагнул в комнату, как герой из детской сказки: «Расступитесь, воды синие!»
Внучка и хатник где были, там и замерли, дико таращась на деда.
Орим покачал головой. Новость, конечно же, с вечера разлетелась по Лирме, до рассвета во многих домах горели лучины, звучал встревоженный шепот. Изредка хлопали двери. Иногда кто-нибудь скребся к Ориму. Он, однако, до утра пробыл с Анаэн: как услышал от Суджама новость – так сразу и отправился к эльфийке. Элаю-то в голову не придет никогда тетку поддержать – та, прямо скажем, не из нежных барышень, которые чуть что – валятся лапками кверху и беспомощно ждут, кто их спасет, но в такой день любому нужно опереться на чье-то плечо. Вот Орим свое и подставил. Внучку он до утра не ждал: понимал, что не отойдет от друзей. Им троим такие же плечи для опоры нужны нынче не меньше, чем эльфийке. А то и больше.
Анаэн, надо сказать, держалась крепко. Впрочем, эльфы к своим детям относятся совсем не так, как люди, у которых дитя не считается полностью взрослым, пока не заведет своей семьи, и уж подавно не так, как гномы, у которых и сорокалетние дети могут сходить за малюток.
Эльфы же считают, что самое главное – не мешать ребенку расти, учить всему, что он пожелает взять, и отпустить, как только начнет проявлять малейшую самостоятельность. И Анаэн, по меркам эльфов, была даже немного клушей, потому как продолжала по-своему опекать Элая и Раня, хотя в возраст первой взрослости они вступили еще два года назад.
Орим понимал, что эльфийке не так легко дается внешнее спокойствие, что на самом деле она не спокойна. Но Анаэн вроде как ждала от Раня чего-то похожего, она не говорила этого вслух, но у нее был в точности такой вид, какой бывает, когда приходит давно и смиренно жданная дурная весть. Если уж Орим видел желание Раня выделяться, то воспитавшая его тетка не замечать этого и подавно не могла.
И понимала, до чего это желание может довести совершенно обычного, но упрямого и беспокойного парня, не желающего радоваться малости, которую имеет, стремящегося к каким-то вершинам, что вроде бы мельтешат неясно вдалеке… хотя, быть может, это не вершины вовсе, а грозовые тучи или пыль столбом.
– Ты куда собралась, ясочка? – строго спросил Орим.
– В Эллор, – скупо бросила Алера.
Зачем ей ехать в Эллор, Орим спрашивать не стал, и так ясно, с кем она поедет и что туда повезет. О-ох, не надорвались бы! Ну и пусть, не дети уже, но ведь хоронить близких им не доводилось, а уж друзей-то, с которыми выросли в связке, переплелись корнями и побегами, вросли друг в друга так, что попробуй раздели…
Впрочем, не сам ли Орим давеча объяснял Алере, что разделять придется? И разве не потеряли они все родителей? Хотя, конечно, все это – не то же самое, что гибель близкого друга, прах которого тебе нужно доставить в жуткие дали… ну, положим, не в такие уж жуткие, но им предстоит проделать путь в десятки переходов.
Втроем. С прахом в котомке.
Бдыщевый хвост.
Известная поговорка, конечно, уверяет, что трудности, не сломавшие человека, делают его крепче, и Орим знал, что друзья не сломаются – но ему много раз доводилось видеть, как люди, крепчая от трудностей, становятся вместе с тем еще и злее, и грубее, и развязней, и вовсе он не желал Алере обрести бравую бесчестность вместо той немногой доброты, что в ней была.
– Отпустить ребенка в странствия! – зашелся Ис-три. – Да как у тебя духу хватает, пень замшелый! Ах ты, дите мое малое, как же ты одно там справишься, пропаде-ешь, костей не собере-ешь, сожрут нашу ясочку тролли ненасытные, погубит ее поветрие беспощадное, по кусочкам растащат нашего ребенка лиходеи дорожные, бесстыжие!..
Орим цыкнул на хатника, взял внучку за руки, заставил сесть. Подцепил пальцами за подбородок, посмотрел в глаза. Выругался. Вздохнул.
– Одежда. Деньги. Повтори.
– Одежда. Деньги, – послушно отозвалась Алера. Моргнула. Встала: – Спасибо.
– Сиди, – рявкнул Орим. – Одеяло. Кресало. Нож. Теперь вставай и собирайся.
Проверил, чтобы все перечисленное оказалось в котомке. Остановил от попыток затолкать в несчастную торбу толстое одеяло, нашел в сундуке другое, из козьего пуха— тонкое, как паутинка, и теплое, словно печь. Поднял руку.
– Стоять. Теперь мелочи всякие. Кружку, ложку, гребень. Что там у тебя еще. Баклагу возьми. И воды набери. Соль есть? Если Тахар котелок забудет – возьмете в таверне, скажете, я велел.
Алера затолкала последние мелочи в раздувшуюся котомку, затем, порывшись в сундуке, достала небольшой холщевый мешочек. Подкинула на ладони, кивнула каким-то своим мыслям.
– Если Суджам будет спрашивать про Кристалл – скажешь, я с собой увезла. От бдыщева веленья подальше.
Орим кивнул. Подумал.
– Денег хватит?
– Хватит.
– Алера?
– Да?
Дед помялся.
– Чуйка у меня. Странная. Если через семь дней к дому не повернете – пусть Тахар птаха пришлет.
Девушка кивнула, крепко обняла деда. Тому в голову лезли всякие дурацкие наставления вроде «В тавернах не напивайся, у самого костра не засыпай, на драки не напрашивайся». Говорить всего этого Орим не стал: в самом деле, дите она, что ли? А даже если бы да – глупых детей в этой семье не растили.
Петри, причитая вполголоса, взобрался Алере на плечо, обхватил ручонками за шею.
– Мое дите-е! – и зашелся ревом.
– Прекрати сей вздох, – прошептала Алера. Глаза ее наполнились слезами. – А то я тоже сяду и буду реветь. А мне нельзя реветь, мне в Эллор ехать надо!
– Не блажи, – строго сказал хатнику Орим. – Случись что – друзья ее рядом будут, и нечего мне дом слюнявить, не на войну они уходят, всего-то в Эллор съездят. Эльфы вон сколько уже туда-назад катались – с ними разве чего случилось?
– А может, случилось, – плаксиво пререкался Ис-три. – Душу они тебе открывали, что ли?
– Не открывали, но домой всегда возвращались целыми, а вовсе не по кускам. Да и Раня смерть нашла в родном поселке в мирное время, а вовсе не в эльфийских далях!
– Пень ты старый, бездушный, вот чего!