Тахар проснулся среди ночи, будто от пинка. В ушах звенело, сердце колотилось, наваливалась вязкая черная жуть, перед глазами мельтешила мошкара, хотелось куда-то бежать. Маг поднялся на локте, несколько вздохов сонно таращился во тьму, потом попытался разогнать мошек и понял, что на самом деле их нет. Ужас сжимал голову, бился в висках, першил в горле.
«Магия», – понял Тахар.
Дикая, страшная, сумбурная магия. Рядом.
Очень осторожно он перегнулся через Алеру и ткнул Элая в бок. Тот сразу же открыл глаза, несколько вздохов пялился в насупленное тучами небо, потом повернул голову, нащупывая взглядом мага. Тахар приложил палец к губам и попытался объясниться знаками.
Эльф ничего не понял, кроме того, что творится неладное. Медленно потянулся за луком.
Тахар скривился (толку в этой темени от лука, да еще и со снятой тетивой!), потряс за плечо Алеру. Несколько вздохов, растянутых в вечность, она не хотела просыпаться, потом сразу села, оглянулась, уставилась на друзей. Тахар снова приложил палец к губам.
Эльф оглядывался, упрямо сжимая бесполезный лук. Верно, даже не понял, что он в руке, или забыл, что снята тетива.
Ни он, ни Алера не чуяли той жути, которая отдавалась зудом в висках Тахара, а он все оглядывался по сторонам, хотя пасмурная ночь была невозможно темна. Руки мага начали плести заклятие спешки, потом он сбился и стал взамен выплетать Сеть – и в этот вздох заржали, захрипели скрытые темнотой лошади, привязанные к молодым деревцам.
Друзья вскочили, переглянулись – куда бежать, к лошадям или наоборот? Каждый что-то схватил, даже не поняв этого, – котомки, мечи, колчан… Что делать?
В испуганное ржание ворвался торжествующий вопль-рев, и топанье копыт, и фырканье, и треск дерева, и еще один рев, и хруст, и крик. В темноте ничего не было видно, кроме метания темных теней.
Тахар схватил друзей за руки.
– Оборотень! – выдохнул придушенно.
Ему поверили сразу и без дурных вопросов («А что, они правда есть?»), которые непременно задали бы в другое время. И сделали единственное, что можно сделать, когда на опушке оборотень рвет лошадей – развернулись и помчались, сломя голову, в пизлыкский лес, в ночи не видя, не понимая и не желая знать, какие там сосны темные и какие не темные.
Хотя оборотень, в общем, не собирался нападать на этих людей: как ни малы ортайские лошадки, а мяса в них уж куда больше, к тому же они не отмахиваются острыми железками и за привязанными лошадками бегать никуда не надо. И вообще, одной-единственной коняшки оборотню бы с лихвой хватило, чтобы обожраться на несколько дней вперед, а двух других вообще не обязательно было рвать.
Но очень уж они шумели.
Друзья остановились лишь тогда, когда сил бежать уже просто не осталось. Перешли на шаг, сгибаясь, добрели до ближайших деревьев, постояли, тяжело дыша, и дружно сползли на слой сухой хвои.
– Ну… – через какое-то время смог произнести Элай, – от оборотня мы ушли. Вопрос в том… сколько еще их шляется по этой чаще.
Алера повернулась на спину, посмотрела вверх. Кроны деревьев тут были такими густыми, что полностью закрывали небо. Непонятно, сколько времени осталось до утра, или, быть может, оно давно уже наступило, потому что они бежали очень-очень долго и просто утро никак не может добраться до лесной чащи, у которой свое небо из плотной листвы, быть может, оно не доберется сюда никогда, потому что под небом из плотной листвы не бывает рассветов.
– Может быть, стоило попытаться его… того?
– Иди… под конский хвост, – с чувством пожелал Тахар, разваливаясь рядом. – Один укус – и… нет у меня друга. Зато есть… собачка. Более или менее.
– Байки, – без уверенности пропыхтел Элай.
– Ага… На самом деле все еще… хуже. Если слюна попадет в маленькую… ранку, она лишит тебя… разума. То есть нет, тебя-то не лишит, ты можешь не опасаться.
– Чушь, – повторил Элай. – Если бы они вот так множились – давно бы пережрали весь Ортай.
Он теперь жутко досадовал, что они помчались в лес, как перепуганные детишки. Неужели втроем они бы не одолели оборотня? А теперь вот поди пойми, где находятся, как отсюда выбираться и кто еще может сожрать их по дороге.
Да и коней лишились почем зря.
– Они не множатся. – Тахар отер лоб рукавом. – Оборотнем надо родиться, от укуса им не станешь, но с ума свихнешься непременно. То есть, если выживешь, конечно.
– Ну, тогда весь Ортай был бы полон безумцами, – препирался Элай.
– Эльф, не вынуждай меня лютовать. Оборотни не охотятся на нас, не жрут нас, и делить им с нами нечего. Да они вообще из чащи не выходят.
– Тогда какого демона этот оборотень делал вблизи тракта?
Тахар ткнул пальцем вверх.
– Хотел удавиться на сосне?
– Гон у них, – раздраженно объяснил маг. – Перелом лета, все дикие звери дуреют, вот его и занесло к опушке. Может, самки ему не нашлось. Может, за волчицей гнался.
– Они с волками паруются? – поразился Элай.
– Ну, – Тахар пожевал губу, – где-то с тем же успехом, что тролли с людьми: ничего не получится, но хотеть никто не мешает. Отстань, эльф. Не знаю я, почему он вылез из чащи. Хочешь – вернись и спроси.
– Подождите. – Алера села, поглядела на Тахара, потом на Элая. – Мы сей вздох сидим в пизлыкской чаще.
– Точно, – хмуро бросил эльф. – Можем поискать тебе симпатичного тролля, если хочешь.
– А из его штанов соорудим тебе кляп, наконец, – устало вздохнул Тахар. – Доставай карту, посмотрим, как выйти отсюда.
Алера подтянула колени к лицу, уткнулась в них лбом и затихла. Маг осторожно погладил подругу по плечу. Плечо раздраженно дернулось. Элай недоуменно посмотрел на котомку, которую сжимал в руке, на лук в другой. Окинул взглядом друзей и нервно рассмеялся.
– Мы так здорово убрались от опушки, что забыли только одеяло.
– И котелок, – тоже улыбнулся Тахар.
– Восхитительно! – Алера подняла голову. – Божиня видит, я б до слез расстроилась, если бы мне пришлось быть съеденной троллями, не имея гребешка в котомке!
Элай обернулся к Тахару:
– Вот что она все время воет, а?
– Наша злыдня, – развел руками маг.
Алера фыркнула и снова уткнулась лицом в колени.
В самом деле, и почему она ноет? А почему бы ей не поныть, если который день она трясется в седле, отбивая зад и не зная, будет ли вечером крыша над головой?
Не говоря уже о корыте с водой. И об умывании в студеных ручьях. И попытках выстирать в них одежду.
Подозрительные таверны, отвратительные обворожительные эльфийки, ночевки под открытым небом, бесконечная грязь дорог, беснующиеся толпы в городах, оборотни в лесах, тролли где-то неподалеку… и друзья вот еще чему-то удивляются! Тут не то что ныть, тут и правда повеситься на сосне захочется!
Тем временем Элай и Тахар определили стороны света по лиственному небу, слегка подсвеченному зарей, и теперь спорили, как далеко в лес они забежали и сколько времени придется добираться до тракта.
Интересно, что они собираются делать на тракте без лошадей?
Не так легко торопиться и осторожничать одновременно, и трудно было сказать, что удавалось путникам хуже. При каждом шаге под ногами громко-громко хрустели листья и ветки, приближение чужаков заставляло птиц оглушительно умолкать, невиданные красные ящерки разбегались из-под ног с топотом, даже пауки, завидя их, казалось, принимаются разматывать свою паутину как-то слишком громко. Тропы в Пизлыке, как ни странно, были, широкие, извилистые.
– Тролли вытоптали, – приговаривала Алера. – Прямиком к своим гнездам.
Гнезд на деревьях и правда оказалось много, но самых обычных, птичьих. Зато друзьям попалась по дороге пещера, по виду жилая, с расчищенным входом и аккуратно сгребенными в сторонке косточками – некоторые обглоданы, на других еще оставались ошметки мяса. Вокруг лениво жужжали жирные и липкие с виду мухи. Мимо пещеры путники прошли на цыпочках, так внимательно вглядываясь в ее открытый рот, что едва не свалились со склона на новом крутом повороте тропы.
В одном месте разглядели брошенную стоянку, не иначе – троллью, с огромнейшей костровой ямой и хорошо утоптанной землей вокруг. Казалось, со стоянки на них уставились десятки чужих глаз. Казалось, весь лес смотрит на них чужими глазами, птичьими, жучиными, змеиными.
– Долго еще? – шепотом спросила Алера.
Тахар посмотрел вверх, в густую темную листву. Солнце светило на нее как-то вполсилы и очень издалека, потому везде листва выглядела одинаково темной, и ни одного лучика сквозь нее не пробивалось. Демон его знает, далеко или нет! Демон знает, есть ли небо над этим лесом вообще, потому что вокруг – сосны и ели, ясени и дубы, а когда смотришь вверх – видишь не иглы и не дубовые листья, а плотный потолок из неведомой зеленой растительности.
Разумеется, никто не мог знать, идут ли они в нужном направлении, не углубляются ли в лес, но никто не говорил об этом вслух. Друзья даже не понимали, долго они идут или нет. Наверное, да, раз ноги гудят, а лямки котомок уже понемногу натирают плечи.
И вдруг среди нарастания и умолкания этих щебетаний, шорохов и шелеста прорезалось пение, нежное, пробирающее, бессловесное. Сначала друзья лишь замотали головами в недоумении и решили, что чудится, но пение становилось все слышнее – не громче, а именно слышнее, точно ухо нарочно выделяло его из других звуков древнего леса. Печальная и пронзительная песня, которую невозможно перестать слушать.
За новым изгибом тропы кто-то сидел к ним спиной. Путники остановились.
Женщина? Девочка? Она сидит и поет, чуть покачиваясь, на ней накидка из свалявшегося зеленого меха, спина под накидкой – худая и согнутая, а может, даже горбатая, бока – раздутые, они дрябло свисают почти до земли, соломенные волосы мягкие, как у ребенка, но сплошь в колтунах, репьях и каких-то листьях. Она сидит и напевает, напевает, так печально и трогательно, и так становится жаль это нелепое несчастье в зеленой шкуре, чем бы оно ни было, жаль его незаслуженного одиночества, бесконечной тоски, которую никак не вылить грустным пением, и совсем оно не страшное, вот сей вздох оно поднимется и пок