Эльф спрыгнул с телеги и потопал к ручью, зевая во весь рот.
– Такое ощущение, что тебе это нравится, – с плохо скрытым раздражением процедил Тахар.
– Что мне нравится? – со столь же плохо разыгрываемым непониманием уточнил Элай.
Осторожно опустил ладонь в ледяную воду, поболтал ею, побрызгал на лицо.
– Что она спит у тебя под боком.
– Конечно, нравится! Такое непонятное чудовище, которому начертано совершить что-то очень важное, – оно вот так запросто залезает ко мне под одеяло и сворачивается кренделем, это так умиляет, знаешь, как маленький чихучий дракончик…
Маг продолжал мрачно пялиться на Элая исподлобья.
– Это – во-первых. Во-вторых, мне тепло.
– А в-третьих?
Элай решительно зачерпнул воду в ладони, нырнул в них лицом, фыркнул, вынырнул, тряся головой. Глянул на Тахара ошалелым, но уже проснувшимся взглядом.
– А в-третьих, она так замечательно молчит, когда спит! Это ведь достижение – прикоснуться к нашей злыдне, когда она не ворчит, не хамит, не орет и всем довольна. Я чувствую себя причастным к великому таинству, и это слегка примиряет меня с нормальной, бодрствующей злыдней.
– Ну конечно, – проворчал Тахар, – что может быть более естественным, чем прижиматься ночью к девушке. Для тепла.
Эльф прекратил отфыркиваться, покосился на мага.
– Слушай, друг дорогой, ты остынь немного, а? Если ты не заметил – это она ко мне прижимается. Вот на нее и вопи, если уж решил побыть ее мамочкой.
– Ну ладно, – упорствовал Тахар, – прижимается она. А ты что? Ты что делаешь?
– Я ничего не делаю. Ни-че-го.
Элай отошел от ручья, потряс ладонями, стряхивая воду, подставил мокрое лицо солнечным лучам. Постоял с десяток вздохов, чувствуя, как приятно пощипывает кожу мягкое еще тепло.
– Ты с чего вообще разошелся-то? – спросил он наконец, не открывая глаз. – Ничего не происходит. Я сплю, она спит. Я не посягаю на ее прелести, а она, к счастью, не посягает на мои.
– То есть все-таки к счастью, – помолчав, повторил Тахар.
– Разумеется. Потому что я бы противиться не стал ни вздоха, а ты бы мне потом плешь проел своим нудежом и трагическим лицом.
Элай завозился в поклаже в поисках еды. Нашел лепешки, отломал кусок сыра, раскопал огурец и захрустел.
– Мне не нравится это, – повторил Тахар. – Это неправильно.
Эльф пожал плечами.
Тахар смешался. Он не знал, как сказать Элаю, что видит его тревогу и не понимает, с чем она связана. Что да, в том, как он обнимает Алеру, нет ничего страстного, но есть судорожное – словно эльф боится, что она исчезнет, хотя с чего ей исчезать, и с чего ему бояться этого? И он, Тахар, понимает: Элаю известно нечто такое, о чем он не говорит, ему это стало известно еще после разговора с Имэль в Эллоре, но домыслил это «нечто» он недавно, вот только в последние дни.
Неужели эльф принял всерьез дурацкую байку про карлика и решил, будто Алера через год умрет?
Неужели Имэль сказала ему нечто такое, из-за чего байка про карлика стала выглядеть не дурацкой?
Но ведь Элай ничего не объяснит и ни в чем не признается, это страшно бесило Тахара, потому как все, происходящее с Алерой, касается его в той же мере, в какой касается Элая, и, быть может, если бы он знал, что происходит, то мог бы как-то помочь!
Алера выглянула из телеги, посмотрела на друзей, на прядающего ушами Дымку, на ледяную даже с виду воду в ручейке и подумала, что этим утром она отдала бы, пожалуй, шестигранник за возможность оказаться дома и позавтракать чем-нибудь из того, что готовит Шисенна. И выпить горячего отвара. Тахар почему-то не догадался приготовить отвар.
Путешествовать с друзьями, с одной стороны, оказалось невероятно увлекательно. И предложи кто-нибудь Алере выбор – она бы, на самом-то деле, ни на что не променяла такую возможность и не изменила бы решения сопровождать Элая в Тамбо, если бы смогла вернуться во времени назад, ко дню «похорон» в Эллоре. Однако – нередко дорога еще и утомляла, и пугала, и таила опасности, и делала невозможными многие привычные вещи.
А еще именно из-за нее некоторые вопросы стали очень острыми и колючими. И дорога не давала отвернуться от них, скрутить их поросячьим хвостом, утопить в ближайшем ручье, сделать вид, что никогда их и не было.
Чтобы разогнать невеселые мысли, она и сама собралась быстро, и друзей подогнала – поехали, хватит время терять!
Потом Тахар и Элай валялись в телеге, дремали на солнышке, временами перекидывались парой фраз, словно им совсем не интересно смотреть по сторонам – ну и пусть там нет ничего нового, гречишные поля вблизи да Пизлык далеко-далеко на востоке (а может, вовсе не Пизлык, а какой-нибудь другой безобидный лес), но это все-таки интересней тележных высоких бортов!
Алера вроде как правила, на деле лишь для порядка держа в руках вожжи: Дымка и без понуканий отлично понимал, где находится дорога, и не хуже того сознавал, что его лошадиная доля – тащить по этой дороге телегу. Большая развилка, способная сбить коня с толку, встретилась только одна, и проехали сразу ее после Кали – дорога на север, к городу Пашти. Этот город – маленький, но очень важный, поскольку стоит на перепутье двух дорог: северо-западной – к столице, Арканату, и западной – до порта Корогун, откуда уходят корабли в Даэли. Но это – где-то там, далеко-далеко, а путники от Кали свернули на северо-западную дорогу, и все развилки на ней – лишь небольшие крестьянские тропки, отбегающие к деревням или к лесочкам.
Отчего-то лишь этим утром, когда Дымка так бодро тащил за собой тележку, мерно отмахивая переход за переходом, а с гречишных полей им о чем-то напутственно жужжали пчелы, друзья поняли, что уже к вечеру (ну самое позднее – завтра утром!) они прибудут в Тамбо, что город магов из далекой смутной цели становится чем-то таким же настоящим, как все другие города, которые они уже проехали.
– Тебе интересно будет попасть в Магическую Школу, Тахар?
– М-м-м? Хм-м-м… Школа. О. Как много в этом звуке.
Он молчал долго, и Алера уже решила, что зря задала вопрос: известно ведь, что Тахар, как большинство самоучек, относится к Школе с презрением, во всяком случае, на словах уверяет именно так и объяснения высказывает серьезные, убедительные, – но виднелась за этими высказываниями еще и зависть к магам, которых кто-то обучает, наставляет, проводит за ручку через дебри магических премудростей, а потом, после окончания Школы, еще и дает работу на всю оставшуюся жизнь… Не всем, конечно, а лишь тем, кто сумеет выучиться, да и палка эта о двух концах: Школа опекает своих выпускников, а на выпускниках лежит ответственность перед Школой, но все-таки они – не сами по себе. А Тахар, хотя и выбрал свой путь однажды и навсегда, хотя не пытался свернуть с него и не жаловался на тяжкую долю и действительно от души испытывал вот это снисходительное презрение к школьным грамотеям, – все равно ничего не мог поделать с мелкой гадкой завистью.
И тем труднее, наверное, помнить, что свой выбор он сделал вопреки советам родителей, обученных магов, предупреждавших его обо всех сложностях, с которыми предстоит столкнуться самоучке, и обо всем, чего он не сумеет получить.
– Да, – сказал наконец Тахар. – Я бы хотел побывать в Школе. Хотел бы узнать, как там устроено обучение магов. Как их разделяют для занятий – по возрасту, по началам, по склонностям к разным видам магии… Например, если кому-то лучше удается целительство, а кому-то – магия изменений. Как устроены занятия, где практикуется вся эта орава, ведь их не возят все время на полигоны? О, у них должна быть невероятная библиотека! Я бы хотел попасть туда. А Карты? Обученные маги не любят Карты, я знаю, но запрещают ли ученикам их использовать? А можно упражняться за пределами Школы, в городе? И как уследить, чтобы ученики не разнесли все Тамбо своими упражнениями?
Поняв, что начинает проглатывать слова от возбуждения, Тахар замолчал.
– Разве родители тебе совсем-совсем ничего не рассказывали? – решилась спросить Алера.
Она не видела Тахара, но знала, что он на вздох прищурился.
– Они пытались, я сам не хотел ничего слушать. Ты ж помнишь, я еще ребенком решил, что не буду учиться в Школе, так когда при мне про нее заговаривали – я всегда это принимал как «Вот чего ты лишился по доброй воле, балбес». Да они это и имели в виду, наверное. И, может, если бы не это, я бы еще передумал насчет Школы, но они меня все толкали и толкали к этому передумыванию, потому я уперся из чистой вредности. А просто так о годах учебы они между собой не говорили. Я всегда считал, что там закопан какой-то секрет не для моих ушей, ну а может, я себе это просто придумал.
– Вот теперь ты сам все и увидишь, – неожиданно влез в разговор Элай. – Все эти кишкастые коридорчики, по которым гусятами бегают ученики в разноцветных хламидах с капюшонами. Мечтают получить знаки Школы и… что там у них еще есть? А, посохи, точно! Между мечтаниями они бегают в трапезную пожрать каши и колдуют пушистые розовые облака, чтобы кишкастые каменные коридоры выглядели не так угнетающе.
– Посохи-то им зачем? – не поняла Алера. – И хламиды с капюшонами – зачем?
Элай потянулся и закинул руки за голову.
– А я знаю? Эллорцы такими рисуют магов: в мантиях и с посохами. Я не знаю, зачем магам они могут понадобиться, ну, быть может, чтобы все видели: вот идет маг, он угробил шесть лет на учебу, а теперь остался должен Школе навсегда, он умеет колдовать розовые облака, а еще у него капюшон. Капюшон скрывает отчаянье в его глазах.
– Какая ерунда! – в сердцах сказал Тахар. – Почему ты никогда не бываешь серьезным? Посохи, балахоны с капюшонами…
– Ты бы забавно выглядел в таком, знаешь?
Представив Тахара в цветном балахоне и с деревянной палкой наперевес, Алера и Элай расхохотались.
– Нет, ну это же не я придумал, – отсмеявшись, напомнил Элай. – Это эллорцы рисуют! Все вопросы к ним!
– Я не хочу спрашивать, обо что они ударились, чтобы такое выдумать, – ледяным тоном ответил Тахар.