Интересно, думала Алера, а есть ли там, в Школе, кто-нибудь такой, кто разбирается в предсказаниях? То есть в чужих предсказаниях. Давно-давно сделанных.
И еще – в призорцах, так, чтобы наверняка, по-ученому, а не так, как любой ортаец разбирается. Чтобы точно сказать, мог ли водник обратить утопарей в байки, которых и вживую-то не существует, и чтобы эти байки стали что-то делать. Вот, к примеру, предсказывать смерть.
Конечно, это чушь. Такого не бывает. Но будет очень хорошо, если в Тамбо найдется человек, который сможет сказать наверняка.
Может быть, подумалось Ал ере, может быть все это путешествие нужно для чего-то большего, чем они думают. Вовсе не для того, чтобы узнать правду про Раня, убедиться, что он вполне счастлив ковырять жабьи глаза для зелий или чистить Доралу башмаки, или бегать по окрестным Мирам в поисках Кристаллов. И даже не для того, чтобы набить его наглую эльфскую морду, убедившись, что с ней все в порядке. И вовсе уж не для того, чтобы услышать: да, дружба, которая началась семь лет назад, кое-для кого теперь умерла, так сильно умерла, что потащила за собой все остальное, что было ему дорого, включая и родственные, и клановые чувства, и кучу повседневных привычек, и планы на эти повседневные вещи, и много всякого другого.
А что на самом деле эта поездка нужна, чтобы привести троих друзей в Школу магов – вот так, именно всех троих. Не только Тахара, которого эта Школа могла бы чему-то научить, – а ведь если и есть на свете такая книжка, о которой мечтал Тахар, книжка со всеми знаниями и всеми ответами – так она должна быть в Школе. Точнее, в одной из двух Магических Школ, или в ортайской, или в меравийской… Нет, не только Тахара, который непременно на многое начнет смотреть по-новому, но и Алеру, которая может там найти ответы на вопросы, которые боится задавать. И Элая, который… ну, мало ли, что там может произойти с Элаем. Быть может, в Школе его заколдуют в доброго эльфа.
Дымка остановился. Алера моргнула, выныривая из своих мыслей, и увидела прямо посреди дороги людей, то есть, нет… Пугал? Чучел? Кукольную сценку? Конь стоял перед этой сценкой, которая изображала людей, но роль самих людей исполняли набитые соломой вещи. Платье, рубашка и штаны, детская рубашонка… «Головы» им не приделали, и почему-то именно без голов соломенные тела казались еще более настоящими, хотя как может казаться настоящей набитая соломой одежда?
Небольшой пенек служил чучелам столом, на него так невинно светило солнце, а над ним вились синие большие стрекозы. Вокруг пенька на земле «сидели» старое платье, рубашка с широким воротом, заправленная в затертые штаны из шерсти. Они сидели в человеческих позах, они изображали людей: у платья согнуты в локтях «руки», штаны и рубашка сидят боком, привалясь к пеньку, а с той стороны выглядывает детская рубашка, закинувшая на стол пустые рукава.
Алера обернулась на друзей, но они не то дремали, не то просто валялись, закрыв глаза, и плевать хотели, почему тележка остановилась. Сначала Алера хотела окликнуть их, но вдруг ей показалось, что они ни в коем случае не проснутся, и вот тогда-то станет действительно страшно на этой пустой дороге, перед набитыми сеном тряпками, которые рядятся в людей.
Она спрыгнула с телеги и направилась к вещам. Что это еще такое, откуда и отчего? Лежат. То есть сидят. И кому и для чего потребовалось смастерить прямо посреди дороги такой…
– Стоять, – сипло сказали ей в ухо.
Не успела Алера удивиться, что Дымка, оказывается, разговаривает, и подумать, что ей просто голову напекло, как в шею ткнулось что-то холодное и кусачее, а за плечи грубо обхватила незнакомая и какая-то недружелюбная рука. Коленом Алеру пнули под зад, вынудив выпрямиться. Холодное и кусачее сместилось под ухо, противно ущипнуло кожу.
Алера осторожно опустила взгляд. Рука, обхватывающая ее плечи, оказалась толщиной, пожалуй, с ее собственные две, мясистая и покрытая рыжеватым мехом. Довольно грязная, между прочим.
Мелькнула дурная мысль, что это та самая рука, которая сей вздох опирается локтем на стол из пенька, что она одновременно соломенная, в пустом рубашечном рукаве, и живая, держащая ее за плечо.
Алера не шевелилась и ничего не говорила: кто сам приперся, тот пусть и рассказывает, за каким демоном. Голова все равно оставалась пустой и не верила, что делается нечто страшное, потому как ведь только что все шло как обычно: дорога, стрекозы, гречишные поля и препирательства с друзьями. Сей вздох она видела только Дымку, но тот вел себя спокойно, блестел карими глазами из-под длинной челки и не проявлял ни тревоги, ни нетерпения. Впрочем, что ему-то, на дороге стоять – не тележки таскать.
– Баба! – наконец сообразил обладатель волосатой руки и кусучего ножа.
Алера услышала его словно через одеяло, ничего в ответ не сказала и даже не подумала, потому что думать сей вздох отчего-то не получалось: чтобы думать – нужно вернуться туда, в нормальное, где дорога, стрекозы и никаких соломенных рубашек, а потом, из оттуда, можно что-то ощущать и придумывать всякие ответы.
Под ухом ущипнуло-ужалило, так противно, с отдачей в голову, и от этого противного щипка Алера взяла и наконец поверила в настоящесть странного места, где волосатые лапы хватают тебя за плечи, а в уши сипят противные чужие голоса.
Волосатая лапа тем временем отпустила ее плечи и занеслась ощупать подвернувшуюся удачу, да так и застыла в воздухе, а выжидательно растопырившиеся пальцы задрожали. Под ухом куснуло сильнее, больнее, по шее что-то пробежало, неприятно щекоча.
Тахар и Элай, может, и задремали в телеге, но теперь – проснулись. И вынырнули из-за высокого борта, чтобы выяснить, куда подевалась Алера.
Для владельца запыленной лапы это стало той еще нежданностью: за коником и высокими бортами он никого в телеге не заметил, да и кто б подумал, что баба будет править лошадью, если рядом есть мужик? Даже два мужика! Ну вот как так?
Тахар и Элай тоже изумились до невозможности: честное слово, на вздох глаза закрыть нельзя, только что же все в порядке было! Эльф поднял ножны Алеры, прислоненные к борту телеги, медленно, с пришибленно-раздумчивым выражением лица вытащил один из клинков и приподнял брови: ну, и что там твой ножичек, грабитель ты недоделанный?
Недоделанный грабитель побледнел, но сжал губы еще упрямей и вцепился в Алеру еще крепче. Я-то – вот он, а ты, эльф, со своим клинком еще добежать до меня должен.
На пальцах Тахара трепетали черно-желтые шипы, и Элай понятия не имел, что это такое друг подвесил на руку перед дорогой – новое какое-то заклинание. Может, оно выращивает черно-желтые розы среди дороги, а может, роняет за шиворот заклинателю конский хрен.
– А ну стоять! – с решимостью загнанной в угол крысы рявкнул разбойник. – А то глотку ей перережу!
Он тряхнул Алерой, двинул локтем. По ее шее побежала новая струйка крови, ворот рубашки стал уже красно-пятнистым, глаза – удивленные-удивленные.
– Перережу!
Элай встретился взглядом с Алерой, указал глазами в землю, дождался, пока ошарашенный взгляд станет осмысленным, и крикнул:
– Валяй, перережь! Она нас знаешь как заколебала!
– Че?
От неожиданности мужик чуть расслабил хватку, кусание под ухом Алеры стало чуточку-чуточку слабее, и она рванулась, проскальзывая под обмякшей рукой. Та успела цапнуть ее за волосы, Алера взвизгнула от боли и возмущения, и в тот же вздох ровно от того же взвыл разбойник, выпустил ее волосы и выронил нож, чтобы схватиться за собственное плечо и с воем протанцевать по дороге вокруг столика-пня и соломенных фигурок.
Нож откатился под копыта Дымке, тот фыркнул, махнул головой и переступил с ноги на ногу.
Грабитель, зажимая плечо, плясал на полусогнутых среди разбросанных соломенных чучел, пыхтел и сдавленно стонал что-то про лошадей, матерей и бдыщевы хвосты. Из-под сжатых пальцев разбегались темно-красные дорожки, на спине цвело пятно с черно-желтыми краями. А так-то он выглядел вовсе не страшным – обычный селянин: большой, рыжевато-русый мужик лет чуть за двадцать, коротко стриженный, одетый по-деревенски. И откуда такой взялся на дороге, с ножом и соломенными чучелами?
Тахар, багровый от ярости, почти орал новое заклинание, замешивая его яростными пассами, Элай спрыгнул с телеги, и только услышав это, Алера наконец поднялась на ноги – она так и сидела посреди дороги, очумело глядя на разбойника. Поднялась, потерла шею, недоверчиво посмотрела на красные пальцы. Взяла протянутую руку эльфа – не схватилась, не оперлась, а просто вложила ладонь в ладонь с таким видом, словно делает это из чистой вежливости, – и Элаю немедленно расхотелось хватать ее в охапку и тащить в телегу на ручках, и он даже удивился, что до этого, оказывается, хотелось.
Тахар тем временем, храня непроницаемо-багровое лицо, тащил разбойника по воздуху к забоке дороги, а следом за ним плыли соломенные одежки и пень.
Вообще-то парение Тахару обычно не удавалось: слишком сложное заклинание, по-хорошему – самоучке не стоит и пытаться его сотворить. Как-то раз в одном Мире Тахар попытался и чуть не убил Раня баклагой с водой: она с диким свистом пронеслась над головой эльфа, едва успевшего пригнуться, переломила ствол молодого деревца и пропала в голубой дали. А сам Тахар в это время с воем катался по земле и зажимал ухо, из которого лилась кровь. После этого ему расхотелось упражняться с парением, но сей вздох он очень, очень разозлился.
Почему его злость вылилась именно в это заклинание и как ему, разозленному, удавалось управляться с вредным парением – ведала, пожалуй, одна лишь Божиня, а Элай и Алера наблюдали за полетом мужика и чучел с нескрываемым ужасом.
Сам разбойник прекратил выть и ругаться, теперь он лишь жалко поскуливал, вцепившись в свою рану и дрыгая в воздухе ногами. То ли он заметил, как одеревенели Алера и Элай, глядя на мага, то ли решил, что в любом случае не стоит ругаться на человека, который магически перемещает куда-то твое тело.