Путники, почуяв нешуточный накал страстей, несколько смешались, хотя, вообще-то, за время поездки они не успокоились, а только больше разозлились. Первая оторопь прошла, и стало понятно, что Алера-то все правильно говорила. Вот если б этот бдыщев хвост в самом деле полоснул ее ножом по горлу? Они чего, не прибили бы его? Да еще как бы прибили!
– Э… – уверенно заговорил Тахар.
– Где этот конский хвост? – лютовал чернявый.
– А это я вас пытать должен! – удивлялся голова.
– С чего бы? – влезла баба.
Маг оглянулся на друзей, ища поддержки. Элай воинственно хрустнул пальцами. Алера сидела насупившись, скрестив руки на груди, и смотрела волчонком, не ласковей толстенькой тетки у колодца. Она все еще считала, что разбойника стоило прикопать у дороги, только так, по мнению Алеры, можно обрести уверенность, что больше он не будет никого грабить. И что на его пути больше не попадется никакая ни в чем не повинная «баба», которую, быть может, некому будет отстоять.
– Так к вам же и шел с самого утра!
– Что?!
– Э-э-э, – снова влез Тахар.
Дымка задумчиво жевал край соломенной шляпы молодухи.
– Что! Что! – подскакивала толстая тетка.
– Что? Что? – пищала молодуха.
Разбойник задумчиво смотрел на редкие облака в пронзительно-голубом небе и делал вид, будто ему очень даже хорошо лежать на деревяшках (матрас Элай решительно убрал) с раненым плечом и обездвиженными руками.
– Не было такого! – баба вошла в голос наконец, и тот оказался на редкость зычным, жрец Иссилы бы одобрил. – Уж дней десять лица не кажет!
– Да через день к Ивенке таскается!
– Значит, не к Ивенке!
– Ау-у-у!
– Цыц, девка!
– Э-э-э…
– Да мы же хотели как лучше! – сплюнул Элай и решительно спрыгнул с телеги. – Мы хотели как лучше, а вы нас… до крайности утомили!
Вбурившись между мужиками, которые уже принялись наливать глаза кровью, эльф наконец привлек внимание сукнянского головы. Тот пару вздохов смотрел на незнакомца, потом перевел ошалелый взгляд на телегу, на доедающего шляпку Дымку и на сельчан, столпившихся поодаль и жаждущих продолжения скандала.
– Пара вздохов, почтенный! – гавкнул ему в лицо Элай. – И мы поедем дальше своей дорогой, а вы продолжите убивать друг друга!
– Одни вот уже пришли на пару вздохов, – проворчал голова, косясь на черноволосую троицу. – Ну, чего там у вас?
Чернявая девица подрагивала губами. Ее мать оглядывалась вокруг с таким воинственным видом, что сукняне отступили на несколько шажков. Глава чернявого семейства набычился, но смолчал.
Сукнянский голова глубоко вздохнул, вытащил из кармана штанов тряпицу, обтер вспотевший лоб и повысил голос, обращаясь к толпящимся поодаль поселянам:
– Кто видел нынче Огласа?
Сукняне зашептались, стали переглядываться, пожимали плечами.
– Тьфу! – Голова досадливо обернулся к чернявому. – И где я возьму его тебе сей вздох? С утра сказал мне: пойду, мол, к Ивенке, надобно помочь стропила ладить.
– Врет, – припечатала баба. – Десять дней не кажет рожи.
– Может, и врет, – согласился голова. – Только под лавкой я его в дому не прячу, вернется до вечера – там и решим. Чего ему, куда и как.
Взгляд головы остановился на круглом животе Ивенки.
– Да послушайте! – возопил Элай. – Правда, лишь пару вздохов!
Голова обернулся к эльфу, вроде бы не слишком того и замечая, все прикидывал, как половчее отбрить чернявого, чтоб не выглядеть совсем дурнем.
– На дороге нам попался разбойник, – затараторил Элай, пока голова снова не бросился выяснять отношения с носатым. – Мы его немного помяли, ага, но немного, его еще можно узнать, так вы поглядите – может, ваш?
– А если нет – так мы его домнем до корочки и поедем уже, – сердито подала с телеги голос Алера. – Охота нам время терять на всякое барахло?
Тахар, терзаемый смутной догадкой, смотрел, как голова вразвалку идет к телеге, заглядывает в нее и начинает наливаться помидорной яростью. Селяне, сообразив наконец, что в телеге есть что-то интересное помимо гостей, вытягивали шеи, силясь заглянуть внутрь, но подходить пока не осмеливались, чернявая баба была страшнее любопытства. Дымка осторожно трогал губами лежащие у колодца кружевные ленты – все, что осталось от шляпы.
– Ах ты бдыщев сын! – горным обвалом пророкотал сукнянский голова.
– Да, папа, – смиренно подтвердил из телеги разбойник.
Дальше вокруг колодца начало твориться не пойми что. Каждый из собравшихся желал что-то донести до остальных, притом не медля ни полвздоха, и каждый считал, что именно его придумки или вопросы самые важные, поэтому остальные должны заткнуться и внимать.
Молчали только четверо в телеге.
У Алеры жутко разболелась голова от всего пережитого, а еще куда-то делись все силы, потому она просто сидела, закрыв глаза, и ожидала, когда это все наконец закончится. Элай и Тахар впервые видели таких безумных людей и совсем не понимали, что должны делать, оказавшись в месте, где они столь яростно бурлят. Разбойник Оглас, видимо, с самого начала, еще на дороге, понял, что хорошего ждать не стоит, и, поскольку для сукнян ожидание хорошего – вообще дело противоестественное, просто смирился загодя со всем, что произойдет.
А происходило оно изо всех сил.
Сукняне, до конца еще не веря произошедшему, осторожненько, по очереди подходили, заглядывали в телегу, встречались взглядом со скучающими вроде бы глазами Огласа и отходили, качая головами. Некоторые всплескивали руками, словно не слышали ни воплей своего головы, ни слов других сукнян и до последнего вздоха не ожидали увидеть в телеге именно Огласа. Налюбовавшись же на него, сукняне сбивались в стайки и что-то бурно обсуждали. Видимо, спорили о том, что же знаменует деревне пленение сына местного головы за разбойные нападения на тракте, ежели миновала середина дня, погода стоит жаркая, а у колодца заламывает пальцы сторонняя молодуха.
Притом гомон, поднимаемый сукнянами, временами терялся на фоне воплей головы и – совершенно неожиданно – молодухи Ивенки.
Сукнянский голова желал знать, зачем его сын покрыл позором всю семью, на что ответа никакого не слышал: Оглас вообще ни звука не издал за все время, лежал себе и пересчитывал медленно плывущие по небу облачка. А молодуха, голос у которой оказался посильнее материнского, уверяла, что и на конский хвост ей такой муж не свалился, посему надо заворачивать обратно к дому, да и вовсе в Сукно приезжать не стоило: место это блаженное, люди тут живут странные, да еще и шляпу Ивенкину любимую какой-то конь схарчил.
Алера глаз так и не открывала, только морщилась от особо громких воплей. Тахар и Элай наблюдали за происходящим с опаской и очень желали спешно покинуть этот неприятный поселок, однако сын местного головы все еще лежал в их телеге.
– Чего ж не хватало тебе, бдыщевый хвост? – не ожидая ответа, голосил голова.
– Порки хорошей! – подсказывал кто-то из селян.
– Мамочка, папочка, поехали домой!
– Выходит, четверо на телеге – точно не к засухе!
– Да что же мне делать теперь с позором таким?
– Мама, скажи ему-у-у!
– А ну цыц, Ивенка!
Когда Ал ере стало казаться, что разноголосый гомон занозистыми щепками бурится ей в голову, даже не останавливаясь в ушах, она наконец открыла глаза и громко спросила у головы:
– А может, вы уже заберете своего урода с нашей телеги, да мы поедем, а?
И стало тихо. Неприятно тихо, угрожающе, что ли, но друзья, много чего натерпевшиеся за последние дни, как-то не слишком испугались, а смотрели упрямо и нетерпеливо.
Сукнянский голова перевел на Элая затуманенный горестью взгляд и неожиданно спокойно спросил:
– Это ты ему плечо прострелил?
Все уставились на эльфа, и даже Ивенка прекратила завывать, тоже посмотрела. Элай прищурился, ничего не ответил.
– Я, – приветливо помахал толпе Тахар. – Я ему плечо прострелил, у меня еще много вкусных заклинаний имеется, хотите, покажу?
– Почему? – тупо спросил голова, медленно подошел к телеге, снова заглянул в нее. – Почему ты пробил ему плечо, а не голову? Пусть бы ты принес мне горе, но теперь я должен взять позорище!
Тахар задумчиво оглядел замерших изваяниями сукнян и вкрадчиво спросил:
– Прикажете добить?
– Гм… – смутился голова. – Не-не, не стоит, то ж я так, от горечи, от ужаса…
– Тогда, может, вы его вытащите из телеги, наконец? – устало спросил Тахар и взялся за вожжи.
Дымка с задорным «цок-цок» переступил копытами по сухой, утоптанной земле.
По велению сурово насупленных бровей сукнянского головы двое дюжих молодцов отпочковались от толпы и перетащили Богласа на лежбище из лопухов, растущих подле одного из домов.
Тахар выдохнул и тряхнул вожжами.
– А может, останетесь на ужин? – с надеждой спросил кто-то из толпы. – Примета такая есть, что ежели приехавшие на тележке…
– Нет-нет! – воскликнул Элай. – Мы очень торопимся! Очень!
– А может, заедете в нашу деревню? – ожила вдруг Ивенка и улыбнулась, отчего ее глаза затерялись среди щек. – Мы тоже очень любим гостей! О-очень лю-юбим!
– В-вареными, – прошептал Тахар, стегнул вожжами, и Дымка сорвался на рысь.
– И вот. Утром мы приедем в Тамбо, – пробормотал маг, разглядывая небо, густо усыпанное звездами.
Тахару хотелось думать, что это ясное-ясное небо сулит такую же понятную и хорошую дорогу. В Лирме звездные скопления выглядели немного иначе в это время года, а здешние – слегка сбивали с толку и в то же время зеркалом отражали дорогу, по которой двигались путники: все на ней другое, не чужое, не враждебное, а просто другое.
Казалось, это низкое-низкое небо готово укрыть путников, как бархатистое одеяло с мелкими прохладными светляками. Укрыть и обещать очень добрые сны, хотя сны-то как раз никак не приходили.
Потому что завтра… завтра будет Тамбо.
– Нужно будет глотнуть того эликсира, который нас сделает чистыми, – с сомнением произнес Элай. – Я надеюсь, что сделает. Сначала его попробует кто-нибудь один, например, ты, и если останешься цел – мы тоже попробуем.