Виктор цепко осмотрел стену.
Спуститься или подняться по ней на руках было едва ли возможно. Какие-то участки выше и ниже казались вполне преодолимыми, но дальше приходилось бы прыгать на несколько метров вправо или влево, на удобный уступ. А затем забираться на отвес.
Самоубийственно.
— Угу! — прилетело сверху.
Кричал, кажется, Яцек, уж больно задорный вышел крик.
— Эгегей! — ответил Виктор.
— …ы там?
Расстояние съело часть вопроса, но Виктор понял и так.
— Сносно!
Внизу уже проступали, укрупнялись валуны, желтел песок у самой стены, россыпи белых булыжников раскатились будто черепа с насыпного кургана.
Камень, принятый Шумновым за распростертого человека, обозначился чуть правее, и Виктор тоже сказал бы: Неграш. Лежит, голова повернута, одна рука прижата, другая вытянута, хорошо, крови нет. Впрочем, высота, высота…
Его даже обожгло внутри, когда он представил, как это — короткий полет вниз, с бешеной скоростью приближающаяся земля, удар, медленно накатывающее забытье.
Боль, вызванная мыслью о смерти, прокатилась под черепом — тварь то ли проснулась, то ли просто посчитала нужным напомнить о себе.
И ладно. Виктор скривился. Все лишнее — из головы.
Сейчас походим-побродим, покумекаем, где здесь мог бы быть Неграш, поищем следы, если не его самого, то предыдущих исследователей. Здесь же двадцать с лишним человек спускались, кто-нибудь что-нибудь…
И все же, подумалось нечаянно, почему каждый год? Не чаще, не реже. Программа? Часы какие-то? Бум-м — звенят раз в двести семнадцать дней. Может, вот где она, настоящая цикличность?
Подошвы ботинок коснулись дна.
Уже? — удивился Виктор, присел, выпрямился, щурясь, посмотрел вверх, откуда тянулся и тянулся шнур, свиваясь на земле в кольца.
Высоко. Итак. Обойдем сколько можно.
Придерживая шнур в руке, Виктор побрел в узкую часть Провала. Стены сходились, грозя совсем сомкнуться впереди, дышали теплом, черное перемежалось с серым, серое — с коричневым, вкрапления белого — с вкраплениями красноватого, глыбы росли в размерах и забирались все выше и выше друг по другу.
Так ведь можно и ногу сломать.
Виктор побалансировал на покатой каменной спине и отступил. Ну, еще метра на три-четыре он бы, конечно, поднялся, а дальше — край, часть стены рухнула гильотиной на угловатые каменные головы, не обойти, не перебраться.
Ну, не очень-то и надо.
Он пошел было по противоположной стороне, но скоро понял, что не сможет перекинуть шнур через некоторые валуны, и вернулся к месту спуска. Изучать Провал пришлось челночными рейдами. До камня "человечего" — и обратно. Затем к только что выпнутому кому травы, плоской, как стол, глыбе — и снова назад. Наконец, к лавовому языку, гладкому, черному, матовому. Плеснувшему, видимо, давным-давно в новообразованную трещину.
Никакого Тимофея Неграша. Даже намеком.
И что теперь делать дальше? Ткнулся мордой — и свободен? Ну, допустим, спустился Неграш, как-то спустился. Может, планер смастерил втайне. Хм… Но куда пошел? Каменный же мешок с нападавшими со стен обломками, шестьдесят метров с трех сторон и лава двадцатиметровым барьером — с четвертой. Глупая версия, ох, глупая.
Виктор размотал шнур.
К чертям, наружу, к кондитеру! Всю душу вытрясти. Что он знает? Знает ли вообще хоть что-то? Канистра, пумпых, вознесение, да, про вознесение еще никто…
— Поднимайте! — крикнул Виктор и дважды дернул.
Никакого ответа.
Он подождал несколько секунд и дернул еще раз. Сколько там надо на колебания шнура? Три секунды? Пять? Или они, черт, эти колебания, гаснут?
Ну, хорошо, он убил минут десять, пока скакал по камням, и еще десять, пока изучал Провал, лавируя между глыбами. Значит, через десять минут, самое большее — через пятнадцать, его поднимут сами.
Это не страшно. С этим можно и посидеть.
Виктор умостился на сером обломке и достал планшет. Было темновато, и он выкрутил подсветку на полную.
Тварь, спросил, ты здесь?
Прислушался, хмыкнул. Ему подумалось: странная картина — сидит на дне трещины человек и читает.
Апокалиптично. И одиноко.
А шнур, уходящий в высоту, можно было бы трактовать и как нить судьбы, и как веревку кукловода, и как леску, привязанную к невидимому удилищу.
Молчим? Я рад.
Виктор вызвал на экран рапорт Шумнова и перелистал вкладки. Описание места, стереографии, показания, версии.
Версии? Любопытно, к чему пришел Шумнов.
Виктор нажал на ярлычок. Планшет мигнул, и экран стал белым.
— Не понял, — сам себе сказал Виктор, выключил-включил прибор и вновь уставился на слепяще-белое.
Это кирдык или…
Он расхохотался. Это подсветка, пустой лист, абсолютно пустой, у Шумнова попросту не было версий. Ни одной. Точнее, ни одной разумной.
О-хо-хо.
Виктор качнулся, задрал голову.
— Я уже все-е-о! Меня можно поднимать!
Одинокий червячок зовет рыбака.
Он выпрямился, намотал на плечо лишние сорок метров шнура, дернул снова. Давайте, просыпайтесь уже.
Где-то через пять минут у него нехорошо засосало под ложечкой.
Суки, подумалось ему. Заманили, опустили. Сдохну здесь от голода. И, конечно же, никто не найдет. Ха, понятно! Кто неудобно думает, их сюда, и тварь делает вид, что человек просто пропал, все делают вид, старательно обходят…
Затем раз в год констатировать: удивительное дело!
И все заодно, потому что по-другому тварь поступить не даст, исчез, пропал, растворился Рыцев. Каждый расскажет, честно глядя в глаза. И рапорты потом.
Интересно, чем Неграш-то так тварь достал? То…
Тварь врезала. Нельзя! Виктор задохнулся, сполз с камня, щекой — в острое, пальцами — в твердое, разумом — в пустоту.
Кто-то завыл в нем, так было больно.
Планшет отлетел, шнур распустился. Ползком, броском Виктора втиснуло между двух глыб и там скрючило, рассыпая огонь по клеткам, пощелкивая позвонками, напрягая жилы и скребя изнутри: нельзя! помни, что нельзя!
Помнишь?
О-о-о, я ра-ад! Я растворяюсь и радуюсь. Чистый незамутненный я-боль. То ли боль, то ли я, уже и не дознаться. Да и нужно ли оно, это дознание?
Хы… хы… хы…
Он долго дышал, приходил в себя, зажатый, будто волоконце в каменных зубах. Утопающий в темной воде. Шевелился, кряхтел. Что-то скрипело в нем, что-то булькало, что-то солоно запекалось на губах. Локтем, торсом, коленями — назад. Стоп, вперед. И снова назад. И еще чуть-чуть. И пяточкой, потихонечку, поплевывая красным…
С возвращением. Зачем же так?
Виктор сел, оперся на что было спиной. Ноги дергались. Верх был спокойный, даже расслабленный, а низ трясся и куда-то бежал на месте. Вот же дожил.
Он нашел, нащупал шнур и подергал.
— Э-эй!
Меня тут… в общем, можно уже поднимать.
С усмешкой он обнаружил, что порвал свитер. Длинная, щетинящаяся нитками прореха ползла по боку к подмышке. Это хорошо, что одна.
В беспокойстве, что ущерб свитеру может быть непоправимым, он извертелся на месте, но крепко сидящий жилет мешал и повернуть, и рассмотреть нужное под ремнями да лямками. Потом стало не важно.
— Твари-и-и!
Эхо прозвенело в концах Провала.
Ни ответа, ни привета. Даже пылью не сыпнуло сверху.
Виктор снова смотал шнур, по удобной горке поднялся на выступ, зависший где-то в метре над поверхностью, отдышался. Суки, подумалось, поднимусь, всех в провал скину. Или нет, по одному спущу. Чтобы тоже…
Спина под свитером противно намокла. Лоб показался холодным, чуть ли не ледяным. Ссышь, Рыцев? — спросил Виктор себя. Не стоит. Ты уже выше на метр, осталось всего пятьдесят девять. Если подумать, твердо подумать — ерунда.
Он поискал взглядом следующий выступ — и тот нашелся, выше и правее, узкий, закругленный, сантиметров пятидесяти длиной. А вот за ним косо шла вверх приятная терраска, метр на три, хоть сиди на ней, хоть лежи.
Дальше, конечно, если задирать голову, полный швах, отрицательные углы, какие-то совсем ненадежные изломы, площадочки для одной ступни, как раз для проверки, можно или нельзя. Про нельзя-то ему в самой голове уже двадцать семь лет…
А он что? Он рад.
Виктор переплел свернутый шнур, чтобы не распустился, полученную бухту через ноги натянул до пояса. Попробовал повисеть — кренит, но вполне терпимо. Он перехватился за шнур над головой, обвил предплечье, повис всем телом уже на руке и, морщась, освободился — режет, но секунд пять или десять выдержать можно. Ну-ка!
Виктор взял короткий разбег и на шнуре перелетел к правому выступу. Ноги высоко задрать не успел, ахнул косточкой о край площадки. Вот где боль! Настоящая, не шурум-бурум за глазами. У-у-у!
Хорошо, отнесло обратно.
Несколько секунд он приседал и заговаривал больное место, разбавляя заговор матюгами в адрес троицы наверху.
Нельзя? Можно!
Второй прыжок вышел гораздо удачнее — Виктор вовремя подтянулся и заполз на пятачок коленом. Несколько вихляний, и он встал, прижимаясь к стене. Фу-фу-фу. Терраска оказалась совсем рядом. Подъем на руках, упор носка в камень, и можно прилечь на твердое, посипеть всласть, прогоняя слабость и напряжение в мышцах.
Это уже метра четыре, наверное. Если он одолеет остальные метры, то получится, что и Неграш мог. Неграш все-таки и легче, и моложе был его сегодняшнего.
Страховки у него, правда…
— Эй! — Виктор потряс шнур. — Что у вас там, обед?
Уроды.
От упоминания обеда липкая слюна заполнила рот. И чего он, принципиальный идиот, яичницы не пожрал? Верно, верно дом назвали.
Он, во всяком случае, согласен с названием.
С терраски провал, казалось, раздавался в середине и сужался к обоим концам. Слева серо-коричневых глыб было навалено побольше, погуще, справа проглядывали пустые площадки. Лавовый язык был, наверное, не больше пятидесяти метров в длину, вытянутая черная клякса.
Интересно, подумалось Виктору, почему у такой, в сущности, ничем не примечательной ямы появилось имя собственное? Кто был Зубарев? Чем знаменит? Или просто увидел да назвал? Или упал, зазевавшись?