Странно.
— А мне было восемь, когда мы грузились на корабль-ковчег, — сказал он. — Я очень мало помню земного. Помню, трава была зеленая.
— Трава бурая и красная, — глухо произнесла Вера.
— Знаю. Я и сам уже не могу ее представить другой. Закрываю глаза, как кисточкой крашу в зеленый цвет, а она облезает.
— А еще что?
В проеме раскрытого окна темнели крыши, выцветшие в пепельно-серое облачные нити над ними тянулись едва видными пучками.
— Еще, смутно, помню дом, — сказал Виктор. — Это была такая башня в шестьдесят этажей. Мы жили вроде бы на сорок первом. Или на тридцать первом. Я помню, как лифт нес нас наверх, и сквозь прозрачную стенку было видно, как люди внизу превращаются в точки, а ролеры в палочки. Ролеры — это такие…
— Не надо, это из кино, — сказала Вера.
Она чуть двинула ногой. Платье смялось, открыв царапины и пятна синяков выше колена.
— Мы же умрем здесь, да?
Виктор вздохнул.
— Все умирают. Везде. Даже на Земле.
— Почему то, что в нас, не хочет сделать нас бессмертными?
— Не знаю. Может, оно пытается.
— Мне кажется, мы ему не нужны. Оно играет, оно скрещивает…
Укол боли заставил Виктора промолчать. Я рад, безумно рад, подумал он, я ежесекундно ощущаю свою нужность.
И легонько отлепил Веру от себя.
— Ты лучше скажи мне, есть кто-нибудь в городе, участвовавший в следствиях по Неграшу? Кто-нибудь, кто в курсе?
Несколько секунд Вера смотрела Виктору в переносицу.
— Пустынников, наверное. Он живет на Центральной, рядом с вокзалом. У него кондитерский, с заквасками.
— Видел, — кивнул Виктор.
— Вот он…
Вера, не договорив, потянулась к нему. Ее губы коснулись его губ. Поймали. Дохнули травяной горечью. Поползли по лицу, от щеки к щеке.
Закрытые глаза, подрагивающие ресницы.
— Виктор…
Он не ответил.
Ни в душе, ни в паху не было никакого шевеления. Виктор сидел и ждал, пока женщина отстранится. По коже лица, казалось, перекатывалось липкое пумпышье семечко.
Почему, думалось ему.
Это же было мое желание. Я хотел. Я представлял. Или желание не было моим? Или это ее желание проецировалось на меня тогда?
Или это…
Хрустнул колено. Словно железными пальцами стиснуло правую икру.
Ах, я рад! Рад. Ничего не хочу. Ни о чем не думаю.
— Извини, — Виктор с трудом поднялся, — извини, я сейчас…
— Ты куда? — упавшим голосом произнесла Вера.
— Подышу.
Он что-то изобразил руками.
В глазах на секунду задержалось: Вера смотрит на него, закусив губу, плечико красного платья сползло, открывая грудь, кропит пол мутная вода из опрокинутого стаканчика.
— Душно, — сказал Виктор.
Спустившись вниз, он вышел на крыльцо, рванул комбинезон. Заколотило. Скрючило и выпрямило.
Почему? Почему?!
Я же пытаюсь. Я слушаюсь. Я ищу. Я завтра пойду к Провалу. Разве это ничего не значит? Кто мы для тебя?!
Хрипя, он привалился к стене.
Ни ответа, ни привета. Как ожидаемо.
Ночь плотной угольной ватой выложила улицу. Словно рядом и не было домов, не было людей, не было вообще ничего.
Почти космос.
Тау Кита. Двенадцать световых лет.
— Виктор? — донеслось сверху.
Боль обманутой женщины — вот она вся.
— Я сейчас поднимусь, — выровняв дыхание, сказал он.
И обнаружил вдруг, что стоит в носках. Зачем-то потер ладони. Усмехнулся. И, соскочив с крыльца, канул во тьму.
Проснулся Виктор от того, что кто-то ходил рядом.
То слева, то справа. Шуршал одеждой, дышал. Чем-то звякал. Вера?
Он рывком сел.
Свет от окна полосой лежал в ногах. Утро? День? Утро. Свет неверный, серый, дымчатый. Днем свет ярче.
Пустая квадратная комната. Дверной проем.
Виктор спустил ноги. Голый. Совсем голый. Что было? Было ли что-то? Он поискал глазами комбинезон, одновременно щупая себя в паху.
Пальцы вдруг сжали мошонку.
Он не удержался от болезненного вскрика. Зачем? — пронеслось в голове. Я же не думал ни о чем. Я просто не понимаю…
Пальцы разжались.
— Ой! Виктор, вы проснулись!
Голая женщина встала в проеме.
Высокая, с вислыми грудями, полными бедрами и складками на животе. Не Вера. Полотенце через плечо. Перчатки на руках.
Виктор разглядывал ее, мучительно вспоминая, как ее зовут. Она же вроде бы говорила ему. Или нет?
— Здравствуйте. А где?…
Женщина улыбнулась, показывая мелкие зубы.
— Если вы про комбинезон, то я его вам постирала.
— Там же планшет! — опрокидываясь на спину, простонал Виктор.
— Нет-нет, — быстро произнесла женщина, — я выложила.
Нисколько не стесняясь своей наготы, она прошла в комнату, совсем отдернула занавеску с единственного окна.
Полоса света расширилась, уперлась в стену, протекла в коридор.
— Виктор, — женщина опустилась на широкий спальник, — мне очень понравилось, как вы… как мы вчера…
Ее взгляд стал лукавым.
Некрасивое лицо с невыразительными чертами расцвело румянцем и сделалось едва ли не симпатичным. Она придвинулась.
Маленькие, жадные глаза.
— Мой бравый инспектор…
Виктор перехватил ее руку.
— Настя. — Имя сорвалось с языка, и он понял, что вовсе его не забывал. — Настя, я, конечно, все понимаю, но вчера…
— Да, — женщина игриво закинула ногу на его живот.
Он спихнул ее.
— Вчера это был не я.
Маленькие, жадные глаза сузились.
— А кто же?
И пока он молчал, пока это молчание распространялось по комнате, по дому, пока оно текло из него, женщина словно съеживалась, отстранялась, бледнела. В конце концов она отвернулась, пряча лицо в перчатках.
Глухо произнесла:
— Я думала…
У нее остро выступили лопатки.
— Это все обман, — сказал Виктор. — Извините.
— Вы были так… естественны. Вы пришли такой веселый, обаятельный… — женщина обернулась. — Шутили. Скажете, что вы этого не помните?
— Не помню.
— Но почему?! — С надрывом произнесла она.
— Наверное, это было ваше желание.
— Да пропади оно! — вскрикнула женщина. — Я же надеялась. Я же хотела совсем другого. Я думала, если слушаешься…
Она зарыдала.
Коротко стриженные волосы вздрагивали на затылке.
Рука у Виктора не поднялась ее погладить.
Что там с Верой? — подумалось ему. Там бросил, здесь… здесь тоже. Он поднялся.
— Настя, я пойду.
— Идите уже! — прорвалось сквозь рыдания.
Женщина содрогалась всем телом.
Виктор смотрел, как прыгают складки немолодой кожи, как колышется видимая часть груди, как проступают ребра.
Было ли ему жалко? Было.
Вот так, да? — крикнул он в себя. Зачем? Хоть раз можно же объяснить, зачем? Мне будет лучше с ней? А было ли хорошо?
Или это наказание мое здесь?
Он скрипнул зубами, злясь на безответную пустоту внутри.
Верить ей было нельзя. Никогда. Ни за что. Пустота в одно мгновение могла обернуться болью, повелением, смутной угрозой.
Проходили. Обманывались.
Он стукнул бы в пластик косяка, но вот же, вот же — нельзя. Недвусмысленно. Нельзя! Проклюнулось, проросло мыслью в голове.
Я рад.
— Настя, комбинезон…
— Висит!
Взмах руки указал в стену.
Совсем не туда, конечно, где комбинезон по-настоящему был.
Женщине почему-то было позволено плакать.
Виктор не знал, почему. Ей можно, ему нельзя. Стоит ли думать об этом? Последовательны только наказания.
За наказания можно сказать одно — я рад.
Заслужил. Мысли гаденькие, дела темные, шрам на подбородке. С таким шрамом — и не заслужил? Заслужил.
Комбинезон сох на поручне в ванной.
Рукава и концы штанин были темные от влаги. Еще в подмышке, где живой аккумулятор, краснело пятно.
И этот, что ли, совсем потек?
Слушая затухающие всхлипывания Насти, Виктор просунул в штанины ноги, поискал и не нашел на полках планшет, морщась, срастил ткань на груди.
Опять идти спрашивать?
Он заглянул в комнату и обнаружил, что женщина завернулась в одеяло и неподвижно съежилась на спальнике. Спит? Не спит?
Резиновые перчатки желтели на подоконнике.
Планшета не было ни на кухне, ни в кладовке. В ванной его не было уже дважды. Несколько секунд Виктор раздумывал, не подняться ли на второй этаж, но подумал: не дура же?
Тварь в голове молчала.
Только что (я рад, рад) отводила руку от косяка, а искать должен он сам. Симбиозом и не пахнет. А уж контактом…
Контакт ли это вообще?
Трупы и ценные указания. Приказы и сводничество. Виктор шлепнул себя по щеке. С оттяжкой. Ах, да, за буйки не заплывать! Рад!
Он сплюнул, вернулся в комнату и осторожно вытащил планшет из-под перчаток. Хотел попрощаться. Не попрощался.
Входную дверь прикрыл осторожно. Зачем ей скрипеть?
Донная развернулась во все свое куцее омертвелое очарование, в прямые тени и дряблый свет, в тишину, в рыжие углы и серое полотно асфальта.
"Дом для идиотов" прорастал через улицу.
Он зашел в него со странным ощущением, будто добрался до родных стен. Это, конечно, было из-за вещей. Он взял с собой почти весь свой гардероб. Все, всего себя. Глупо было бы оставлять часть личности в другом месте. Тогда не ощущаешь цельности, ощущаешь, наоброт, неудобство в отсутствие привычных вещей.
Словно пальца нет. Или руки целиком.
Песок был выметен, пыль стерта со стен. Пластик пола поблескивал. Жалость к Насте уколола его.
Босой, Виктор поднялся по лестнице.
Шляпы почему-то не оказалось там, где он ее оставил. Интересно. Он поискал глазами — кровать, книги, табурет. Подсохшая одежда на полу. Чемоданчик. Шляпы нет.
Грубо говоря, ветром ее выдуть не могло.
Может, Настя собирает сувениры, от каждого следователя по случайному предмету? Или мальчишка, Василь? Яцеку шляпа тоже вроде бы понравилась.
Да нет, бред.
Виктор обошел мансарду, заглянул под кровать, высунулся в окно, спустился вниз и проверил по очереди ванную, кухню, кладовку и пустые комнатки справа и слева по коридору. Затем снова поднялся на второй этаж, развесил одежду на перилах.