Младший сержант никак не отозвался на рассказ Незабудки. Он лежал беззвучно, не шевелясь. Давняя печаль застыла в его глазах, их совсем не коснулось мимолетное веселье.
Не слышал ее смеха? Или распознал в нем подделку? Она шумно передохнула, встала, надела каску, сняла с коряги свою санитарную сумку и взяла автомат. Коротко бросила через плечо: «Ну, бывай!» - и проворно взобралась по косогору.
Незабудка уже растворилась в темноте, а песок, потревоженный ею, продолжал осыпаться на голову младшему сержанту. Еще долго он вслушивался в шорох струящегося песка.
9
Незабудка никак не могла отдышаться. Неужто эта ерундовская круча сбила ей дыхание? Не может этого быть, никак не может…
Темнота такая, что, стоя у подножия телеграфного столба, даже прислонясь к нему, не видать его верхушки. Незабудка знала, что линия повреждена: еще утром она видела путаницу безжизненных проводов, позолоченных солнцем. Почему же столб гудит, как живой?
Ракеты, которые немцы прилежно жгли над своими позициями, помогли Незабудке ориентироваться в ночной прогулке, выйти к нашему передовому охранению. Ночь она провела на опушке дубравы, в расположении седьмой роты. Встретили ее там приветливо. Незабудку уважали за добротную - солдатскую, а не показную - храбрость. Она уже давно переболела той детской фронтовой болезнью, когда пренебрегают умной осторожностью, кокетничают под пулями, играют в жмурки со смертью. А еще Незабудку уважали за то, что она по-сестрински заботится о раненых, пусть даже при этом ругается и кричит.
Солдаты устроили Незабудку в затишке, за спиной кряжистого двуствольного дуба, притащили откуда-то немецкую шинель. Шинель была весьма кстати, так как трофейную плащ-палатку, подобранную кем-то из раненых, она оставила младшему сержанту. Если говорить начистоту, она и с берега ушла так расторопно и попрощалась с младшим сержантом второпях, чтобы он не спохватился и. не вернул ей плащ-палатку.
Незабудка быстро пригрелась. К тому же огонь утих, немцы не решались ночью сунуться в лес. Можно бы и соснуть, положив голову на корневище, благо подножие дуба выстлано сухими листьями, а шинель преогромная, снятая с какого-то верзилы.
Незабудку сильно клонило ко сну, и, однако же, бессонница превозмогла желание спать. И что для Незабудки было полной неожиданностью она все время возвращалась мыслями к младшему сержанту. Словно не разлучалась с ним и жила в его присутствии. Ну, просто наваждение! Глубокие черные глаза смотрели на нее внимательно, с теплинкой.
И ей пришла на память не то песенка какая-то, не то частушка: «Мне без ваших черных глаз ничего не видно…»
У нее было непроходящее, стойкое ощущение - не договорила с младшим сержантом о чем-то очень важном. Вспомнила, что у него порвана штанина на колене. А ведь могла зашить! И как не догадалась, пока было светло, достать нитку с иголкой? Да и попозже можно было исхитриться. Три ракеты отгорело - управилась бы с починкой. Или накрыться вдвоем плащ-палаткой и зажечь карманный фонарик. Он хранился в санитарной сумке и не должен был выйти из строя, поскольку батарейка не намокла…
Может, младший сержант голоден? Могла бы и сухарями поделиться, сухари в той же сумке. И глотком спирта могла бы согреть. Ах, мало ли как можно согреть хорошего человека! Взглядом, прикосновением руки, одним ласковым словом можно согреть человека…
А какое право она имела все время «тыкать» ему, в то время как он называл ее на «вы»? Только потому, что старше его по званию? Два лишних лычка на погоне - вот и всё ее старшинство. Но годами-то он старше!
Она вдруг ощутила в душе пустоту оттого, что не знает, как его зовут. Очень досадно, он ни разу не назвал ее по имени! Еще на том берегу спросил, как ее имя. А что она ответила? Что-то насчет танцплощадки. Я, мол, не тыловая барышня, нечего со мной заигрывать. Нагрубила и обрадовалась. Уж какая барышня из меня, из невежи… Все расспрашивал, кем хочу стать после войны. Очень ему понравилась затея - ребятишек лечить. Иной ребятенок не меньше нуждается в помощи, чем тяжелораненый. Пусть раненый без сознания - хирург всегда видит, где пуля или осколок наследили. Ну, а когда махонький ребятенок болен, он даже не умеет сказать, что у него болит. Врач сам должен найти в маленьком тельце эту боль и унять ее. Да, большое дело - лечить маленьких! Этому стоит учиться долгие годы. Как-то по-особому называется врач по детским болезням, не вспомню, как именно… А вот не догадалась спросить - чем младший сержант сам хочет после войны заняться. Наверно, у него есть заветная думка на этот счет. Может, все время ждал вопроса, но только слишком я недогадливая. Такая толстокожая, даже удивительно, что меня три раза пули и осколки дырявили! Может, напрасно я про себя, про свой будильник, про свою судимость рассказала? Вот в том, что из комсомола исключили, - исповедалась, а про то, как меня на фронте в кандидаты партии приняли, - не успела сказать…
Со смутным чувством обиды она вспомнила майора медицинской службы, с которым прожила зиму в блиндаже. Право же, она не слишком словоохотлива, тем более не болтлива. Но, когда однажды она осталась с тем майором наедине, ей мучительно захотелось поговорить всерьез о самом главном в жизни, то есть о самой жизни, не только сегодняшней, но и завтрашней. Она так нуждалась тогда в совете, хотя бы в участии, ей так нужен был вдумчивый слушатель, которому не безразлична ее судьба. А майор спросил позевывая: «Ну, о чем еще говорить? Мы уже давно обо всем переговорили». Как это так - обо всем переговорили? Тяжко быть одинокой в одиночестве, но еще тяжелее, когда ты одинока вдвоем. И Незабудка подумала с волнением, что если бы жизнь была милостива к ней и не разлучила с младшим сержантом, у них всегда было бы что сказать друг другу, они никогда не переговорили бы обо всем, им никогда не было бы вдвоем скучно на белом свете…
Ей очень хочется спать, и, конечно, она заснула бы, если бы была уверена, что увидит младшего сержанта во сне. Но она такая невезучая, она так редко видит хорошие сны! Сердцем она понимала, но рассудком понять отказывалась - значит, еще не прошли сутки, как младший сержант заговорил с ней на том берегу! Какая же волшебная сила отодвинула вчерашний рассвет на такое огромное расстояние от сегодняшнего дня?!
Вечерняя беседа там, на берегу, родила в Незабудке поток мыслей. Она сделалась умнее, сильнее, добрее, богаче - старше и одновременно моложе, чем была вчера. Досадно, не сказала младшему сержанту многого, что хотелось сказать. Но ведь эго можно исправить! Они оба живут на белом свете, у них вперед.! жизнь, и эта новая для нее жизнь только началась! Боязно подумать, что она могла умереть, не прожив этого вечера на берегу Немана. Не услышать того, что услышала! Не испытать того острого счастья, какое пронзило ее, когда он заглянул ей в самую душу, когда целовал руки! Не поразмыслить над тем, на чем младший сержант заставил ее сегодня размышлять! Не обратить взгляда в завтрашний день! Не ощутить незнаемой прежде доброты, нежности, доверия, страстной жажды счастья!
Она поняла, что еще не ощутила этих высоких чувств в полной и богатой мере, которая отпущена любящему сердцу. Да, сегодня она влюбилась в жизнь…
И ей стало заново и невыразимо жаль свою фронтовую подружку Лиду, убитую под Витебском, и других подружек из санитарной роты еще и потому, что они погибли, не пережив всего того, что. она сама пережила сегодня, словно те девушки умерли не родившись…
10
Он устроился на ночлег в своем окопчике - положил голову на песок и ухом прижал наушник. Как только его вызовут - проснется. «Сирень» долго молчала, затем на том конце провода послышался голос Незабудки. Что за наваждение? Он вслушивался изо всех сил, но ничего не мог разобрать. Смысл слов оставался неясным, но он слышал сердцем какие-то прекрасные, неземные слова.
В ушах загрохотало. Наотмашь ударил по лицу горячий, пропахший горелым порохом воздух, и сонливость как рукой сняло…
Позже солдаты притащили откуда-то катушку с трофейным проводом; ее сняли с убитого немецкого телефониста. Катушка с проводом - да ведь это же целое богатство! Метров семьсот пятьдесят - восемьсот, никак не меньше. Младший сержант уже, не раз перебирал руками, сматывал и разматывал этот трофейный провод в гладкой цветной оплетке. Сейчас не разобрать, какая оплетка у провода - желтая, синяя, зеленая или пунцовая - это не играет никакой роли. Значительно важнее, что провод совсем целехонький, ни единого сростка!
А кроме того, наконец-то с восточного берега в помощь младшему сержанту переправился линейный надсмотрщик, он заменит раненого Новикова. Новый помощник срастил провод с трофейным. Значит, младший сержант может двинуться вперед, к Дородных. А в затишке под обрывом останется его помощник, здесь будет контрольный пункт.
Ночь напролет между берегами совершала навигацию надувная лодка. Привезли одежду, каски и вещмешки, брошенные пловцами на том берегу. Переправились санитары, они прибыли к берегу под начало Незабудки. Вместе с линейным надсмотрщиком добрался старшина, он приволок два термоса и канистру. В той канистре аппетитно булькал «продукт номер шестьдесят один»; в переводе с интендантского на русский язык этот продукт именуется водкой.
Но младшему сержанту недосуг было ждать, пока старшина накормит его обедом на рассвете и попотчует водочкой. Можно ли засиживаться под кручей, если «Незабудка» так нужна впереди? Он собрался в дорогу и только в эту минуту вспомнил - у него же на плечах плащ-палатка! Она сразу показалась тяжелой.
Незабудка собралась как-то очень поспешно и, наверно, поэтому забыла свою плащ-палатку. А сама где-нибудь коротает ночь на ветру, под ней мать сыра-земля, а форма одежды у нее совсем летняя… Может, постеснялась и не потребовала свою плащ-палатку, ждала, что он сам вспомнит и отдаст? Ждала и не дождалась… Вот безмозглый! Лишь бы Незабудка не подумала, что он нахально присвоил себе чужую вещь…