Мотоцикл проехал мимо догоравшего грузовика, покосившегося столба с указателем-стрелкой «На Толедо», деревьев с расщепленными стволами и обрубленными макушками, опрокинутой двуколки с убитой лошадью в постромках.
Сквозь стрекотание мотоцикла отчетливо слышался рокот другого, все заглушающего мотора.
Пассажир в коляске увидел самолет и торопливым жестом приказал свернуть с дороги. Оба бросились под чахлые, серые от пыли придорожные оливы и упали плашмя в пыль.
Одномоторный «фиат» перешел на бреющий полет и пролетел вдоль дороги, прошив реденькую рощицу длинной очередью. Пуля пробила полевую сумку пассажира. «Фиат» улетел, стих шум мотора, пассажир отряхнулся и скомандовал:
— Аванти, Фернандес!
Но Фернандес остался недвижим. Две пули попали ему в спину, два кровавых пятна расплылись по комбинезону.
Пассажир поднял тело убитого, понес к мотоциклу, втащил в коляску, сел на место водителя и только тогда заметил, что из пробитого бензобака тонкой струйкой вытекает горючее. Он заткнул дырку патроном с пулей, неуверенно завел мотор и, медленно объезжая воронки, поехал дальше.
В сумерках мотоцикл въехал в ворота монастырского подворья, где обосновался командный пункт.
Два монаха вынесли на носилках раненого и положили на двуколку с сеном, запряженную мулом.
Долговязый боец Курт из группы подрывников перебирал пулемет, сидя в тени забора, и напевал по-немецки марш интербригад. Мотоцикл не успел остановиться, а Курт уже вскочил на ноги, по-видимому, ждал его.
Водитель, запыленный до неузнаваемости, подал знак Курту и показал на человека, который в неестественной позе полусидел-полулежал в коляске. Водитель снял каску вместе с беретом. Курт тоже обнажил голову. Вдвоем перенесли Фернандеса в тень, монахи накрыли его черным покрывалом.
Приезжий сказал что-то Курту, торопливо прошел через двор, поправляя ремень с сумкой, на ходу отряхиваясь беретом от пыли. Подошел к часовому, стоявшему у входа в полуподвал, и спросил:
— Камарада Гришин?
Часовой кивнул.
— Проходите, вас давно ждут.
Он спустился в подвал, глаза еще не привыкли к полутьме, его окликнули по-испански, и тот же голос нетерпеливо спросил по-русски:
— Почему так поздно, Хаджи? — Человек сидел за столиком, тускло светила «летучая мышь». — До перевала далеко. Ты же сам знаешь — ночи короткие.
— С трудом добрался, Павел Иванович. — Ксанти говорил с легким кавказским акцентом; он подошел к столику, положил возле лампы запыленную полевую сумку.
Берзин встал. На его широкие плечи накинута кожаная куртка, головой он едва не касался потолка. Взял сумку, увидел дырку от пули и вопросительно посмотрел на прибывшего.
— Фашисты висят над дорогой. Налет за налетом… Фернандес убит…
Берзин поднял «летучую мышь» над головой и осветил подвал. То был винный погреб, вдоль стены стояли большущие винные бочки; на одной мерцала свеча. На полу, прислонясь к бочкам, сидели бойцы интербригады и герильерос — партизаны в крестьянском платье. Чужестранцы в кожаных ботинках на шнурках, кто-то в крагах, высоких сапогах, а испанцы обуты в альпарагас — легкие серые полотняные тапочки на веревочной подошве.
Ксанти коротко кивнул Цветкову, который собрал вокруг себя несколько русских парней и возбужденно рассказывал:
— …Согнулся в три, если не в четыре погибели, подлез под шасси, приладил свой подарочек, аккуратненько перевязал бикфордовым шнурочком, прикурил от него кстати и только прополз на карачках метров семь — десять — ка-ак жахнет!!! Не успел сказать генералу Франко экскьюз ми, в смысле пардон…
— Тишина, камарадас, — приказал Берзин по-испански, перекрывая гул голосов и смех. И после паузы добавил: — Шапки долой! Фернандес убит…
Встали, обнажили головы, послышалось на нескольких языках:
— Мир его праху!
— Бедняга Фернандес!
— Честь его памяти!
Ксанти отер серые губы, взял кружку, подошел к винной бочке, нетерпеливо открыл кран — ни капли. Цветков сочувственно поглядел и налил ему вина из бутылки, оплетенной соломой.
Берзин извлек из сумки пакет, сорвал сургучные печати, внимательно, не торопясь развернул сложенный вчетверо, пробитый пулей план аэродрома.
Он расстелил план на столе.
— Камарадас, прошу всех взглянуть. Вот отсюда они летают на Мадрид. Летчики из «Кондора», эскадрилья Физелера и другие. Нужно сжечь эти бомбардировщики! Это приказ командования и просьба жителей Мадрида. Ночью попрощаемся на перевале Сухой колодец. Хочу вас проводить.
Берзин познакомил подрывников с заданием, долго водил пальцем по плану аэродрома.
— …Цистерны, ангары, а здесь таверна. Она открыта до глубокой ночи. Учтите, туда может набиться с десяток посетителей… Здесь, здесь и вот здесь — зенитки. От восточных ворот держитесь подальше — там командансия, оттуда ходит караул на смену. Ваши исходные позиции — левофланговая апельсиновая роща, канал Альфонсо. Действуйте разрозненными группами, но одновременно. После операции пробирайтесь на старую тропу.
Болгарин Людмил, высоченный и широкоплечий, переводил напутствия на испанский…
— С кем я иду? — спросил Цветков.
— В твоей группе Курт, Людмил, двое герильерос из местных, — ответил Ксанти. — Старый Баутисто с проводниками ждет на перевале…
Горный перевал Сухой колодец был освещен луной. Редкой цепочкой уходили по тропе подрывники. Несколько человек одеты, как регулярос Франко, двое — в итальянской форме.
Рядом с Берзиным стоял Мигэль Кольцов. Ксанти в форме офицера фаланги проверял у каждого уходящего, как подогнано снаряжение — не бренчит, не звенит ли при ходьбе? Бутылки с бензином переложены в ящике пахучим сеном.
Мул навьючен коробками, аккуратно привязанными каждая в отдельности. Погонщик прикрыл поклажу холстиной, подтянул ремни, подпругу.
Навьюченного мула вел на поводу старый крестьянин, заросший седой щетиной.
— Баутисто, — обратился к нему Ксанти, — где запалы?
— Не беспокойтесь, камарада. Запалы лежат отдельно от динамита.
Наконец к мулу приторочили поклажу, позже ее переложат в заплечные мешки, и мул тронулся с места. Берзин подошел к Баутисто, крепко пожал руку, попрощался с ним и Мигэль.
Следом за Баутисто прошагал долговязый Курт с ручным пулеметом на плече, к поясу подвязан котелок, слегка поблескивающий при лунном свете.
За Куртом шел пастух с котомкой на спине, с кнутом в руке и погонял небольшую отару овец. На нем широкая соломенная шляпа, лица не видно. Проходя мимо командиров, пастух взмахнул кнутом и крикнул озорно:
— Но-о-о, залетные!
— Цветков идет в гости со своим шашлыком, — засмеялся Ксанти.
— Только, Василий, не играй с огнем, — успел сказать Берзин вдогонку Цветкову.
В ответ донеслось залихватское:
— Все будет о’кей, сеньор Павел Иванович! Гуд бай, в смысле пока.
Прошагали два испанских партизана, за ними могучий Людмил в каске.
— Ну вот, Павел Иванович, мои все… — сказал Ксанти, прощаясь.
В полночь на аэродроме слышались лишь стрекотание цикад, шорох травы и учащенное дыхание. Ползли по-пластунски, тащили коробки динамита, мотки с бикфордовым шнуром, сумки с гранатами, оружие, бутылки. По небу размеренно шарил луч прожектора. Когда он склонялся к земле, в полосу света попадала антенна над зданьицем аэропорта. В небе трепыхался черно-белый конус, набитый ветром.
На эти мгновения следовало припасть недвижимо к траве или нырнуть в спасительную тень под крыло ближайшего самолета и переждать.
Глубокой ночью раздался взрыв, и пламя подсветило облачное небо. Минуту спустя в другом конце аэродрома занялось второе зарево.
Наступил черед Цветкова — яркая вспышка предварила новый гром и новый пожар.
От ночной тишины ничего не осталось. Выстрелы, пулеметные очереди, разрывы гранат, топот бегущих, вой сирены, свистки, крики, стоны, звон разбитого стекла — это вылетели окна в командансии у восточных ворот…
«Последние часы Мадрида»
Давно уже пора было вывести в резерв несколько танков Армана, которые больше других пострадали в последних боях. Но Арман переговорил с ремонтниками, с военинженером Алымовым и оставил у себя все израненные танки — их можно уподобить раненым танкистам, которые отказались покинуть поле боя и отправиться в госпиталь.
4 ноября франкисты захватили аэродром «Куатро виентос» — «четыре ветра» — до Мадрида 10 километров. На улицах города стала слышна артиллерийская канонада.
Арман сделал запись: «Теперь у нас в строю 16 танков. Личный состав основной роты за семь дней беспрерывных боев окончательно измотался. Материальная часть требует ремонта. Но думать об отдыхе не приходится. Чувствуется приближение критических дней борьбы за столицу республики».
Весь день 4 ноября десять танков курсировали по предместьям Мадрида, создавали впечатление, что танки воюют на многих участках фронта. Арман отдал приказ вести более интенсивную, чем обычно, стрельбу, короткими огневыми контратаками тормозить наступление противника. Сидя в танке на исходной позиции, Арман слышал радиопередачу мятежников «Последние часы Мадрида», она прозвучала в тот день впервые. Арман узнал, что генерал Мола, один из подручных Франко, въедет в Мадрид на белом коне. Парад перед зданием военного министерства примет глава государства, высокопревосходительный сеньор генерал Франко. Названы капельмейстеры одиннадцати военных оркестров.
Франкисты в радиопередачах «Последние часы Мадрида» все чаще называли дату 7 ноября. Ссылаясь на германские источники, передавали, что «по совету некоторых друзей генерал Франко избрал этот день специально для того, чтобы омрачить ежегодный праздник марксистов, годовщину большевистской революции».
В тот самый день в Валенсию двигалась длинная вереница шикарных «кадиллаков», «испана-сюиз» и более скромных автомобилей: из Мадрида танком уезжал Ларго Кабальеро и его разношерстное правительство. Оборону Мадрида, по существу, взяли в свои