Приказ генерала Варела стал подлинной находкой для штаба Мадридского фронта, в нем подробно перечислены боевые задачи всех девяти колонн, подготовленных к наступлению. Теперь Берзин знал, какие боевые действия фашистов будут носить демонстративный, отвлекающий характер, а где направление главного удара.
Капитан Грейзе был среди тех немногих, кому стал известен этот приказ.
Выйдя из штаба, он, как и другие командиры, чувствовал прилив сил. Окрепла уверенность в том, что Мадрид удастся отстоять и сегодня, 7 ноября, и в послепраздничные дни. И уже не так угнетали приметы и признаки паники, какая обуяла жителей.
В штабе ломали голову: какой день в приказе генерала Варела назван днем «Д»? Никто не сумел этого расшифровать, нужно быть готовыми к тому, что день «Д» может начаться сегодня, завтра, послезавтра…
На следующий день, 8 ноября, марокканцам и наемникам из иностранного легиона, несмотря на отчаянные усилия, вновь не удалось форсировать реку Мансанарес, обтекающую западные пригороды Мадрида.
Чем ближе за спиной был Мадрид, тем больше упорства накапливалось даже у необученных бойцов, не говоря уже об интербригадах.
Многие умело делали перебежки, укрываясь в складках местности, разумно берегли патроны и не впадали в панику при приближении «юнкерсов». Теперь многие приветствовали танкистов, как полноправные боевые товарищи. А что касается самих танкистов Грейзе, то, по свидетельству Долорес Ибаррури, они «вели бои непрерывно, причем большую часть времени без поддержки пехоты, так как наши командиры еще не научились правильно использовать ее. Республиканские танки внезапно обрушивались на врага, сеяли панику в его рядах, уничтожали артиллерийские батареи.
С рассвета до заката танкисты очищали от противника подступы к городу, возвращались с темнотой, за ночь приводили в порядок машины и, опрокидывая все технические нормы и нормы человеческой выносливости, на следующее утро возвращались в бой».
Михаил Кольцов познакомил Грейзе с Долорес Ибаррури. Она часто бывала на передовых позициях и приезжала к танкистам. Хотела своими глазами посмотреть, как бьются с врагом республиканцы и их друзья — бойцы интербригады.
Арман хорошо помнил день, когда Пасионария впервые приехала в Каса дель Кампо. Время было горячее, фашисты предприняли очередную атаку.
— Я поеду с вами в танке, — твердо заявила она.
Никакие уговоры не возымели действия.
К счастью, поездка окончилась благополучно, и Арман доставил гостью на командный пункт. Он помог ей спрыгнуть с танка, вздохнул с облегчением.
Она крепко пожала ему руку и сказала по-русски:
— Спасибо, товарищ… Большое спасибо…
— Не страшно было, товарищ Долорес?
— У шахтеров в забое бывало страшнее.
— Но там же не стреляли. А здесь…
Капитан скрылся в башне…
Еще до рассвета Берзин уехал в Валенсию по дороге «номер семь», забитой паникерами и дезертирами; по этой дороге эвакуировали женщин и детей, и по ней же на днях, оставив Мадрид на произвол судьбы, тайком улепетывали министры. Правительство сочло положение Мадрида безнадежным.
Что же делать, если генерал Гришин — главный военный советник, и ему полагается ежедневно поддерживать контакт с военным министром, с коалиционным правительством.
Берзин знал, что в Мадриде положение стабилизировалось, там остается надежный штаб обороны, остаются такие боевые товарищи, как Хосе Диас, Висенте Роха, Долорес Ибаррури, Педро Чэка, Антонио Миха, группа военных советников, интербригады и дружинники, они совместными усилиями с каждым днем крепят оборону Мадрида…
Но кто мог тогда, в начале ноября, подумать, что этот военный рубеж на два с половиной года станет границей между фалангистами и республиканцами, между фашизмом и народной революцией?
Хаджи у анархистов
Колонна анархистов, которой командовал Дуррути, прибыла из Каталонии после длительных переговоров с правительством, чтобы защищать или, как самоуверенно заявляли анархисты, «спасти» Мадрид. Анархисты потребовали: «Отведите нам самостоятельный участок, дайте точную боевую задачу. Мы всем покажем, чего сто́им». Бригада насчитывала три тысячи уже обстрелянных бойцов, они отлично вооружены, обмундированы.
Берзин был озабочен формированием и боевой подготовкой резервов в Альбасате, этот город стал учебным центром и для бойцов интербригад, и для анархистов, и для прочих. Берзин направил туда группу военных советников.
Советник А. И. Родимцев пытался приохотить к пулеметам «максим» даже самых упрямых анархиствующих лентяев. Посмотрев фильм «Мы из Кронштадта», они картинно наматывали на себя крест-накрест пулеметные ленты, но при этом хныкали, что «максим» слишком тяжел.
Когда Дуррути порекомендовали военного советника, он отказался. Но затем согласился: услышал отличные отзывы о Ксанти, о его военном таланте, недюжинной храбрости в разведке, его походах в тыл мятежников и о том, как он разгуливал там в крестьянском платье.
Дуррути поставил при этом условие, что Ксанти будет единственным коммунистом во всей бригаде, сражающейся под красно-черным знаменем. Берзин попросил срочно присвоить майору Ксанти звание подполковника, это должно импонировать Дуррути. А то еще какой-нибудь анархист усмотрит падение престижа командира: знаменитый Буэнавентура Дуррути советуется с майором!
Ксанти переехал из подвала, где теперь обосновался штаб обороны Мадрида, на командный пункт Дуррути. В эти дни шли ожесточенные бои в парке Каса дель Кампо и в Университетском городке.
Дуррути и подполковник быстро нашли общий язык. Спали под одной крышей, обедали вместе и, случалось, шли рядом в атаку.
Дуррути проникался все большим доверием к советнику — смуглолицему черноглазому статному человеку тридцати двух лет.
Дуррути был откровенен с Ксанти, который платил командиру той же монетой.
Иногда Дуррути и его советник жарко спорили. Дуррути любил подчеркивать неприязнь к централизованному руководству и уверял, что все генералы на свете враждебно относятся к своим народам.
Еще более острые споры вызвала путаная программа анархистов.
Да, неохотно, скрепя сердце, соглашался Ксанти, советские люди признают их заслуги в русском революционном движении.
И справедливо, что в бригаде Дуррути есть батальоны, носящие имя Кропоткина и Бакунина, что испанские анархисты чтут их имена.
Но назвать батальон именем Махно? С этим Ксанти никак не мог примириться.
Еще больше негодовал военный советник Петрович (Мерецков).
— Ведь Махно — бандит, — громогласно возмущался Петрович. — Когда я служил в конной армии Буденного, мне пришлось сражаться с махновцами. Эти разбойники грабили трудящихся и вредили народной власти. Не случайно в твоих колоннах, Дуррути, столько всяких недостойных людей. Разве можно допускать к революции нечистоплотных? Я уверен, что в колонны затесались и фашисты. Если их не изгнать, они подведут в первом же бою и принесут несчастье.
Через несколько дней Ксанти попросил у Дуррути разрешение отлучаться в свободные часы из штаба.
— Куда? — спросил Дуррути ревниво.
— Вы, анархисты, очень плохо стреляете из пулемета «максим». — Ксанти не собирался церемониться. — Хочу обучить их и сколотить пулеметные взводы.
— Обучи и меня…
Танки капитана Грейзе взаимодействовали с колонной Дуррути, капитан часто бывал у него на командном пункте. Грейзе всегда успевал поговорить с Ксанти, товарищем Альфреда Тылтыня по работе.
Дуррути занял пустующий особняк на окраине города, там с шиком расположился штаб его бригады.
«Особняк на тихой улице, обсаженный большими развесистыми деревьями, — вспоминал Роман Кармен в очерке „Дыхание Мадрида“. — По мраморной лестнице поднимаемся с Хаджи в бельэтаж… Массивная дверь из черного дуба охраняется четырьмя здоровенными парнями. У каждого по два маузера. Нас проводят в кабинет, где Дуррути диктует что-то машинистке. Он порывисто встает и, кинувшись навстречу Хаджи, долго жмет ему руку, словно боясь ее выпустить. Он очень нервен. В его черных глазах, всегда светящихся, сейчас — еле уловимая грусть и растерянность. Всего лишь несколько дней назад Хаджи прикомандирован к бригаде в качестве советника, а Дуррути уже не может прожить без него и часа. Он полюбил Хаджи за отчаянную храбрость, за железную волю и жесткую прямоту».
Хаджи взял его за руку, усадил на большой диван, обитый голубым атласом. Он покорно сел и опустил глаза.
— Это верно, Дуррути, что ты отводишь бригаду в тыл? — спросил Хаджи. — Ты знаешь, что резервов нет. Ты оголишь самый ответственный участок фронта.
— Да, я отвожу бригаду! — почти закричал Дуррути. — Люди устали! Устали от бомбежек и артиллерии! Люди не выдерживают!..
— Дуррути, бригада всего два дня на передовой. Ты знаешь, как хорошо расценил народ, что анархисты, наконец, из глубокого тыла пришли драться в Мадрид. И ты знаешь, какое нехорошее впечатление произведет уход бригады. Что тебя заставляет предпринять этот шаг?
Дуррути опустил голову и тихо сказал: «Знаю все, все знаю, но они требуют».
Он снова вскочил и зашагал по ковру. Стиснув кулаки, остановился и, сверкая глазами, сказал: «Поеду в бригаду. Сейчас же».
— Я с тобой, — предложил Хаджи.
— Нет, нет! — словно испугавшись, воскликнул Дуррути. — Нет, я один поеду, — и решительным шагом направился к себе в кабинет, кинув на ходу охране: «Машину. В бригаду».
Он быстро затянул на байковой куртке пояс с пистолетом, мы вышли на улицу. К дому подъехала машина с охраной… Он кинулся в машину, и она в сопровождении четырех мотоциклистов рванула с места. Мы с Хаджи поехали в штаб обороны Мадрида…
Через час, проходя по коридору штаба, я увидел Хаджи. Он стоял спиной ко мне, глядя в окно. Я его окликнул. Он повернулся, и я увидел, что его глаза полны слез.
— Что случилось?
— Они убили Дуррути. Только что убили.
Предательский выстрел в спину оборвал жизнь Дуррут