Они уже дважды прошли, проползли по плантации, не приближаясь к крайним домам деревни, в радиусе километра — никаких следов самолета.
Артур тихо окликнул майора один раз, чуть погромче второй, еще громче — и тот наконец появился, жалуясь на слабость и на сердце. Ни идти, ни ползти дальше не в состоянии. Хочет вернуться к машинам и там подождать. В провожатые ему выделили Ретамеро.
Поиски продолжали четверо: Артур, Сальвадор, пулеметчик Володя и Лиза. Они тихо пересвистывались, окликали один другого, теряя в зарослях и находя друг друга.
А может, фашисты успели утащить самолет? Но тогда тростник полег бы широкой полосой в направлении к шоссе или проселочной дороге.
Месяц, запеленутый в рваные облака, выглянул на какие-то минуты и пришел на подмогу. В тростнике, неподалеку от крайнего дома деревни, забрезжил тусклый отблеск. Артур ускорил шаг — так и есть: металлическое тело самолета.
Пора прощаться
Берзин вызвал Армана к себе в небольшой двухэтажный дом № 8 на тихой улице Альборая и сообщил: ему надлежит срочно выехать в Москву, предстоит доложить о танковых боях за Мадрид. Надо рассказать о тактике боев, дать сравнительную характеристику машин разных марок, рассказать о новинках противотанковой обороны противника. Отъезд в конце недели. Попрощаются в Мадриде, куда Берзин выезжает сегодня ночью, а Арману следует быть там послезавтра.
Их последнее свиданье под испанским небом состоялось после того, как Арман уже попрощался со своим танковым экипажем, Толей Новаком, помпотехами, с Хаджи Мамсуровым, Михаилом Кольцовым, с военным атташе Горевым.
Берзин по-прежнему был встревожен тем, что противник слишком хорошо осведомлен о нас и наших планах на мадридском участке фронта. Он ходил из угла в угол номера в отеле «Палас», потирая лоб и поглаживая седой ежик, — признак сильного волнения. Продолжается утечка информации из штаба. Он убежден, что там сидит осведомленный офицер из «пятой колонны». А генерал Гришин бессилен! Нужна контрразведка, а ее нет. Если бы не Хосе Диас и компартия, оборона Мадрида давно бы развалилась…
— Я сегодня богачом стал, — неожиданно сказал Берзин, и Арман по тону его понял — хочет переменить тему разговора.
Берзин показал телеграмму из Парижа от Международной комиссии по оказанию помощи республиканской Испании. Согласно квитанции секретаря комиссии, из Риги поступило еще 4710 франков в фонд «Красной помощи». Зашла речь о подпольной солидарности латышей. Берзин достал папку и показал Арману воззвание ЦК и рижского комитета «Красной помощи» ко всем трудящимся. Сбор средств для поддержки борцов за свободу Испании начали еще в сентябре. Берзина взволновало письмо от политзаключенных рижской центральной тюрьмы, тоже пересланное ему на днях. «…Пусть со всех концов земли протянутся руки помощи жертвам фашизма! Народ Латвии должен помочь своим братьям и сестрам в далекой Испании. Это обязан сделать каждый честный человек.
Политзаключенные рижской центральной тюрьмы сообщают, что они отказываются получать поддержку от „Красной помощи“, чтобы со своей стороны помочь героической борьбе с международным фашизмом. Пусть пример политзаключенных побудит всех находящихся на свободе оказывать братскую помощь жертвам фашизма в Испании, обильно политой кровью ее народа.
Нет борьбы без победы! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
— Думаю, Пауль, — сказал Берзин, закрывая папку, — если б мы с тобой сидели сейчас в рижской тюрьме, тоже отказались бы от «Красной помощи» в пользу испанских антифашистов.
Арман полез в планшет, насквозь пропахший гарью, достал томик стихов Яна Райниса и подарил Берзину — Старик любит его стихи.
— А мне вчера один латыш из интербригады, — сказал Берзин, — подарил приказание министра внутренних дел Латвии. — Он показал Арману бумагу: — Надеюсь, переводчика тебе не требуется.
«Основываясь на принятом Кабинетом министров решении о запрете гражданам Латвии участвовать в гражданской войне в Испании, — постановляю:
1. Запретить:
а) открытие контор по вербовке добровольцев в Испанию;
б) вербовку добровольцев при помощи публикации в печати или сообщений по радио и собраниях; запрещена также вербовка на дому и рассылка циркуляров по почте или каким-либо иным путем, как группам, так и отдельным лицам;
в) подношения и вознаграждения, обещания или угрозы, злонамеренное использование прав с целью вербовки добровольцев.
2. Гражданам Латвии запрещается предлагать свои услуги той или иной из воюющих сторон Испании. Граждане сим предупреждаются, что поступление на такого рода службу является противозаконным и что им по возвращении в Латвию грозит предусмотренное наказание.
3. Чтобы пресечь возможность отъезда в Испанию из Латвии, отменить все имеющие сейчас силу иностранные паспорта.
Постановление вступает в силу со дня его принятия. Министр внутренних дел В. Гулбис.
Директор Административного департамента Аншмит».
— Должен огорчить господ Гулбиса и Аншмита, — улыбнулся наконец Старик, пряча циркуляр. — Латыши все чаще нарушают это постановление номер 50638. — Берзин заговорил по-латышски: — Ты уезжаешь, но я не разучусь говорить на родном языке. Добровольцы из Латвии едут и едут. Все торопятся в интербригады. Плюют на запрет Ульманиса. И никто не нанялся в иностранный легион к Франко, ни один латыш! Я получаю точные сведения…
Три месяца не снимал Арман кожаной куртки или комбинезона, чаще ходил в шлеме, чем в берете. А когда подымался по лесенке французского самолета с эмигрантским паспортом в кармане, на нем был синий костюм, синий берет, новые ботинки.
Под крылом самолета расстилался пепельно-серый пейзаж с голыми плато, с садами и рощами в котловинах, с змеистыми ущельями, с заплатами серого снега в предгорьях Гвадаррамы и с голубым снегом на вершинах Иберийских гор.
На коленях у Армана лежал раскрытый том Сервантеса. А когда он посматривал время от времени в окошко кабины, ему мерещился то городок Алькала де Энарес, то деревня Эль Тобосо, где жила Дульсинея Тобосская, обожаемая Рыцарем печального образа, то селение Ламанча и ветряная мельница — молино дель вьенто, — с которой сражался Дон Кихот и которая больше трех веков машет человечеству своими ветхими, но бессмертными крыльями.
Три месяца назад ступил он на каменные плиты картахенского порта. Почему же так сроднился с испанской землей? Да потому, что тут пролили кровь товарищи по оружию, тут он оставил прекрасных людей, которых никогда не забудет.
Пришлось Арману в ожидании документов прожить в Париже несколько дней.
В советском посольстве его много расспрашивали об Испании, встретился с группой наших военных советников, специалистов, едущих туда. Среди этих «штатских» был и Родион Яковлевич Малиновский: ему предстояло стать знаменитым полковником Малино.
В воспоминаниях маршала Р. Я. Малиновского можно прочесть:
«В одной из комнат группа советских работников о чем-то оживленно беседовала с сухощавым высоколобым человеком в штатском костюме. По выправке в нем легко можно узнать военного.
— Кто это? — спросил я у сопровождающего меня товарища.
— Вас познакомить? Капитан Арман. Только что оттуда.
Оттуда — это значит из Испании. Впрочем, я уже был наслышан об Армане, под руководством которого с исключительным героизмом действовали под Мадридом наши танкисты. Какое мужество проявил в этих боях сам Арман, я знал из корреспонденций Михаила Кольцова в „Правде“, хотя в этих корреспонденциях, по вполне понятным причинам, Арман назывался просто „капитаном“. Мне было известно, что он удостоен звания Героя Советского Союза…
Через минуту мы уже крепко пожимали друг другу руки, и прославленный танкист вводил меня в курс испанских событий…»
Зарево за спиной
Все четверо обошли самолет вокруг — ни души. Караульные давно бы услышали их хлюпающие шаги (только Артур умел ступать бесшумно), жесткий шорох тростника.
Шасси сломано, брюхо самолета смято.
Из стеклянной полусферы, из фонаря, где сиденья пилота и штурмана, исходило тусклое мерцание.
Артур вынул маузер и подошел к кабине вплотную — никого. Что же это за таинственный полусвет за стеклом? Он осторожно поднялся на крыло и заглянул в кабину. Мерцание исходило от подсвеченной доски приборов: фосфоресцировали цифры, стрелки. Еще несколько быстрых движений, и Артур шагнул в раскрытый настежь фонарь. Осмотрелся при светлячках приборов. Нет на месте штурманских спаренных пулеметов. Пробрался в хвост самолета, не обнаружил турельного пулемета и пулемета кинжального действия, бьющего по низко идущим целям.
Артур неплохо ориентировался в самолете, был в свое время инструктором парашютного спорта; за его сильными плечами, не забывшими тугих лямок парашюта, более ста прыжков. Как поджечь, как взорвать эту металлическую махину? Прежде всего надо выяснить, осталось ли горючее. «Где баки? Подскажите, пожалуйста, товарищи Архангельский, Туполев или кто-нибудь другой, кто колдовал над этой моделью».
Баки могут прятаться и в плоскостях, и в центроплане. Между мерцающими приборами он увидел бензочасы. Они показывают расход горючего, но сейчас мертвы. Перерезал одну тонкую трубку — никаких признаков жизни. Из второй трубки закапало масло. Перерезал третью — струйкой полился бензин. Парашют пилота лежал сложенный, а парашют штурмана раздернут. Видимо, фашисты из любопытства выдернули чеку, ранец раскрылся, виднеется макушка купола.
Артур вытянул парашют метра на четыре и подложил шелк под струйку. Теперь надо набраться терпения и подождать, пока парашют пропитается бензином.
Время будто остановилось. А только что минуты бежали наперегонки.
По приказу Артуро собрали все гранаты, и Сальвадор связал их крепким парашютным шнуром в гремучую гроздь. На предохранителе граната или нет — сейчас не играет роли, лишь бы капсюль-воспламенитель был на месте. От огня он сработает и без ударника, без пружины. Гранаты осколочные, типа наших «лимонок».