— Тут вы правы, — согласился матрос. — Но в сорок два года ломать себя… да пропади оно пропадом!
Профессор не стал настаивать. До чего же нелепым было его возмущение курящими студентами и война, которую он на пару со своим верным помощником вел в лаборатории! «Смешно и нелепо, как любая крайность». Да, кстати, как он там, его старый приятель? Чего доброго, подумает, будто бы у него, профессора, была какая-то двойная жизнь, за которую он теперь расплачивается… Нет, этому дядя Юра ни за что не поверит! Ну а студенты, которые сейчас готовятся к зачету? Не заподозрят же они его… «Какая чудовищная нелепость!..»
Громкий взрыв хохота вывел его из задумчивости. Слушатели курса геодезии и те, кто находился поблизости, покатывались со смеху.
— Что там такое? — спросил профессор у специалиста по исчислению вероятностей.
— Видите вон того коренастого человека? Он стоит рядом с химиком. Слесарь, его позавчера привели.
— Вижу. Ну и в чем дело?
— Оказалось, его посадили за то, что он в универмаге вслух возмущался качеством галош.
— И был не прав?
— По всей вероятности, нет. Но тот, кто читает лекции — вы ведь знаете, он был главным инженером на фабрике резиновых изделий, — утверждает, что, судя по всему, он не успеет завершить курс, — засмеялся и инженер. — Ведь его обвиняют в том, что он с вредительской целью выпускал некачественные галоши. Но если претензии к качеству галош считаются клеветой…
— В самом деле парадоксальная история… Ну и что же теперь будет?
— Ничего, дорогой профессор, ровным счетом ничего. Оба останутся здесь. Слесарь по пункту десятому получит за агитацию лет пять-десять. А инженер проходит по пункту девять, как вредитель. Ему так дешево не отделаться, тут пятнадцать лет обеспечены. Ну разве не смешно?
— Я этому не верю.
— Профессор, дорогой вы мой! Вас уже вызывали на допрос?
— Нет еще. Весьма удивлен этим обстоятельством и весьма сожалею, что это безобразие так затянулось. Уж я им докажу, что ни в чем…
— Докажете? Я просверливаю ушко уже в третьей иголке, но как доказать, что я не верблюд, способный пролезть в игольное ушко?.. А ведь от меня требуют именно этого. Ну да сами убедитесь… Кстати, не желаете ли хоть слегка почистить ботинки? По-моему, они явно в этом нуждаются. Ребята, что шьют бурки, уделили мне обрезки одеяла.
— Ах, благодарю! Вы очень любезны.
И профессор Андриан впервые после нескольких десятков лет вновь собственноручно чистил свои башмаки, как в бытность свою мальчонкой, когда он еще ходил в начальные классы. В их маленьком городишке едва стоило сойти с деревянной мостовой, как ноги по щиколотку увязали в грязи.
С курильщиками он тоже примирился. Поначалу всего лишь примирился, а затем и полюбил их: ведь они, бедняги, вследствие своего дурного пристрастия страдали больше, чем он. И любители выпить, и чревоугодники, и женатые люди, и многодетные отцы семейства — все они тоже страдали ни за что…
Дня через два надзиратель поинтересовался фамилиями на букву «А» и, когда профессор назвал себя, прекратил перекличку.
— Одевайся и пошли!
Старый профессор также трясущимися руками натянул брюки. Когда он сунул ноги в башмаки без шнурков, матрос шепнул ему:
— Может, найдем вам папироску.
Профессор отрицательно покачал головой. «Как хорошо, что я не курю», — подумал он. Папиросы в камере были на вес золота, уж это-то он знал.
Наверху, на втором этаже, он с наслаждением полной грудью вдыхал воздух, после камеры казавшийся таким свежим.
Его ввели в какой-то кабинет.
— Садитесь, пожалуйста, — вежливо предложил молодой человек, хозяин кабинета.
Воздух здесь тоже был приятный, только пахло одеколоном.
Лицо молодого человека — синевато-серое — слегка припудрено. Видно было, что его только что побрили. Запах одеколона шел от его волос, и профессор, пожалуй, вообще не обратил бы на это внимания, если бы сами жесты молодого человека не наводили на мысль о сходстве его с парикмахером.
— Фамилия, имя? — раздался вопрос по другую сторону письменного стола.
Профессор ответил.
— Год и место рождения?
Андриан дал и эти сведения.
Следователь откинулся в кресле и широко распростер руки, блаженно потягиваясь, похрустывая косточками. Затем за спинкой кресла свел руки вместе и пренебрежительным, скучающим тоном задал следующий вопрос:
— Вы говорили, будто бы наш вождь не является вождем всего человечества? — Он высвободил руки из-за спинки кресла и, облокотясь на стол, оперся подбородком о кулаки. Взгляд его неподвижно застыл на лице профессора Андриана.
— Нет, не говорил.
Молодой человек наклонился вперед и, притворяясь обозленным, выкатил глаза:
— Отнекиваться вздумали? Мы вам живо восстановим память! — Он погрозил Андриану кулаком.
Старый профессор рассерженно насупил брови и не удостоил дерзкого молодого человека ответом. А тот вновь откинулся на спинку кресла.
— Напоминаю. В университете во время заседания естественно-научного факультета… сейчас скажу точно, когда это было, — он выдвинул ящик письменного стола и заглянул в какую-то бумагу. — Седьмого февраля тысяча девятьсот тридцать пятого года. Присутствовали вы на этом заседании?
— Затрудняюсь сказать. Разве упомнишь такие подробности по прошествии трех лет?
— Не пытайтесь увильнуть от ответа, все равно не удастся. Были вы на заседании седьмого февраля тысяча девятьсот тридцать пятого года?
— Не помню. Но если в упомянутый вами день такое заседание действительно состоялось, то, по всей вероятности, я там присутствовал.
— Вот это другой разговор. А помните, как вам был напрямую задан вопрос: «Известно ли вам, профессор, что наш вождь является вождем всего человечества?»
— С какой стати кому бы то ни было понадобилось задавать мне этот вопрос?
— Зарубите себе на носу: вопросы здесь задаю я, а не вы! Но в порядке исключения отвечу: означенный разговор произошел в перерыве. Так как же?
— Не помню. Возможно, так оно и было.
— Ага! Надеюсь, и свой ответ теперь вспомнили?
— Нет.
— Старческая память подводит? Что ж, придется помочь. — Следователь снова выдвинул ящик стола. — «Эти вопросы не входят в мою компетенцию», — вот что вы ответили.
— Вполне возможно. Я по-прежнему утверждаю, что точно не помню, но если кто-то действительно задал мне такой вопрос, то я со всей очевидностью должен был ответить именно так. Это мой обычный ответ на аналогичные вопросы.
— Ах вот оно что! И что же вы подразумеваете под аналогичными вопросами?
— Если бы, к примеру, речь зашла о всемогуществе Господа, о премудрости Всевышнего.
— Вы человек религиозный?
— Помилуйте, как раз в том-то и дело, что я — человек не религиозный. В этих вопросах я не разбираюсь, а потому не считаю себя вправе отвечать прямо: «да» или «нет». Терпеть не могу, когда в диспуте стороны исходят из разных посылок. В таких случаях я почитаю за благо пресечь дебаты и обычно говорю: «Это не по моей специальности». Или: «Это не входит в мою компетенцию». Я, понимаете ли, физик. И диалектический материализм считаю правильным учением, поскольку он не противоречит постулатам физики.
— Гм…
Свежевыбритое лицо молодого человека выглядело помятым. Растопыренными пальцами он расчесал свою шевелюру, и от этого по кабинету вновь поплыли волны парфюмерных запахов.
— Ну ладно, — сказал молодой человек, который, на взгляд Андриана, был, видимо, не старше его студентов. Из ящика письменного стола он вынул чистые листы бумаги. — Вот тебе четыре листка, — сказал он. — Ступай в угол, садись за столик, вон туда, — он указал рукой, — и пиши чистосердечное признание. Подробно изложишь всю свою контрреволюционную, шпионскую, вредительскую и террористическую деятельность. Назовешь человека, который вовлек тебя в организацию, а также перечислишь всех, кого ты завербовал со шпионской, террористической и вредительской целью. В списке должно быть не меньше трех человек. — Он пододвинул старому профессору стопку бумаги и вытащил из ящика стола гибкую стальную линейку.
— Простите! Я стараюсь объяснить вам, что, кроме своей специальности, ничем другим не интересуюсь. Возможно, это ошибка, но ведь не преступление. Вызовите свидетелем директора института или моих студентов, справьтесь у руководства комсомольской организации. Кстати сказать, процитированный вами ответ лишь подтверждает мои слова…
— До сих пор все шло нормально, однако пора приступать к делу. Садись и пиши, а об остальном потом потолкуем.
— Мне не о чем писать.
— Пиши, говорят!
— Позвольте, но…
Гибкая стальная линейка обрушила первый удар на бритую голову старого человека. Удар не был болезненным, линейка опустилась на голову не ребром, а плашмя, и все же у профессора выступили слезы на глазах.
— Пиши!
— Я не знаю, что писать.
— Ах, не знаешь? Кто ты по специальности?
— Физик, преподаватель университета.
— Учитель, значит.
— Учитель.
— Ты бил учеников?
— Помилуйте, да это же взрослые люди!.. Чуть ли не ровесники ваши.
— Не бил, значит? Ну ладно. А тебя когда-нибудь били? Отвечай: били?
— Мать… однажды. Мне тогда было пять лет… Один раз.
— Всего лишь один раз?
— Да, — ответил Андриан самым решительным тоном. — Всего лишь один раз, да и то матери было так стыдно, что она никогда больше пальцем меня не тронула.
— И в школе тебя не били?
— Нет.
— Небось хорошо учился?
— Да.
— Ну тогда ложись сюда, на письменный стол. Придется мне стать твоим учителем. Я тебя научу писать.
Старый профессор не шелохнувшись сидел на стуле, куда его усадили в начале допроса.
— Ну как, не передумал? Может, теперь сообразишь, что от тебя требуется? Садись в угол и пиши!
— Да нечего мне писать! То есть, если вы желаете подтверждение в письменном виде, я могу написать, что никакой вины за собой не признаю. Политикой я не занимался. О преступлениях, в которых вы меня обвиняете, я и понятия не имею, они вообще чужды моим жизненным принципам. Я никогда…