Ян отбрасывает мою руку словно гадкую ядовитую змею и смотрит с непониманием, в голосе звучит обреченность.
– Это какой-то пиздец, Алёна…
Багдасаров закрывает руками глаза и лежит так какое-то время, тяжело дыша.
Я пытаюсь встать, потому что не могу больше на него смотреть. Слишком больно. Меня ведет как пьяную, а держать спину и вовсе становится целым испытанием. Заметив стакан с водой на тумбочке, я тянусь к нему. Глоток сделать получается не сразу, сильно дрожат руки.
Наблюдаю, как Ян молча встаёт с кровати, натягивает на себя брюки и джемпер.
– Ты уходишь?
Горло сдавливает, я не могу вымолвить больше ни звука. Будто не воду в себя залила, а горячий свинец.
– Ты меня убила сейчас, Алёна. Я о таком даже подумать не мог. В голове это не укладывается…
– Ян…
– Лучше бы ты тогда правду сказала, – резко обрывает он. – Я бы сделал все от себя зависящее, но ты бы не была все эти годы одна, не воспитывала сейчас ребенка в одиночку. Да, скорее всего я убил бы эту тварь, а чтобы не мараться и не сидеть черт-те сколько за такую падаль в тюрьме, организовал бы это не своими руками. Но мы бы спустя время дальше пошли, я бы нас двоих вытащил. А сейчас от одной мысли, что ты в одиночку все решила, наплевав на наши чувства… Блядь! Четыре года! Как это принять, что в трудный для нас двоих момент, ты свалила в закат, плюнув всем в душу? Это в первую очередь мой провис, Алёна, что я свою женщину не защитил и она в таком дерьме оказалась. И как она в итоге себя повела? Я бы никогда так с тобой не поступил.
– Не уходи, – прошу я сдавленным голосом.
Хочется повиснуть на шее Яниса и плакать как маленькой девочке, но я не в состоянии сделать и шага. И понятия не имею, как быть дальше.
– Мне нужно побыть одному, – бросает Ян через плечо, мазнув по мне разочарованным взглядом.
Выходит из спальни, а через минуту слышится звук захлопнувшейся входной двери.
Я не сразу понимаю, почему моя ладонь стала такой горячей, а боль растекается до самого предплечья. Разжав пальцы, смотрю на окровавленные осколки стекла под ногами, и оседаю на пол рядом с ними, прикрыв глаза.
«Это должно было когда-нибудь случиться. Ты правильно сделала, рассказав ему правду, Алёна», – успокаиваю себя.
Но только камень на душе не становится легче.
23 глава
В последнее время у меня очень плохо с агрессией. В бокс я вернулся, чтобы не только просиживать штаны в кожаном кресле в офисе, но и куда-то выплескивать свою неуемную энергию, бьющую ключом. Да, научился справляться с какими-то эмоциями, но с тем, что сейчас разрушает меня изнутри, не справится ни одна груша и ни один тренажер. Чувство собственника, казалось бы, давно раздавлено. Куда сильнее-то? Но и это, сука, как выяснилось, стало возможным. И дело даже не в том, что Алёна скрыла от меня факт изнасилования, а в том, что принять это очень сложно. Будто битой приложили по затылку, как в той темной подворотне много лет назад. Ощущения схожие: голова трещит, видимость на нуле, руки потряхивает. Благо я в сознании и на ногах. Хотя в действительности – в глубоком нокауте.
Вставить ключ в зажигание получается с третьей попытки, куда еду – не знаю. Просто мчу по дороге на запредельной скорости с ощущением нарастающей боли в висках и приближающейся мигрени. В голове каша. И слова Алёны как на повторе.
Останавливаюсь на пустыре, у реки. Вспышки разных эмоций никак не дают в себя прийти. Я пытаюсь что-то собрать в кучу, анализировать, но перед глазами стоит сцена нашего прощания с Алёной четыре года назад и презрение в ее глазах. Думал, что она ко мне его испытывала, а на деле – к себе? Из-за того, что произошло в клубе?
Слегка ведет в сторону, я держусь рукой за грудь, в которой нестерпимо жжет. Пытаюсь блокировать картинки, как эта падла к Алёне прикасалась и брала против воли, но они просачиваются в меня словно ядовитый дым: в легкие, в мысли, в глаза, под кожу, прямиком в сердце.
Невыносимо.
Припечатываю кулаком мотоцикл, потом еще, костяшки саднит и теперь тоже жжет, но эта боль ни капли не отрезвляет. Медленно опускаюсь на корточки возле сбитой железки и сижу так какое-то время, все же позволив разрушающим картинкам проникнуть в сознание.
Мне плохо.
Умом понимаю, что нужно ехать на дачу, ключи от которой лежат в кармане кожанки, но столько всего крутится в голове, что, кажется, она сейчас взорвется. Вместе с грудной клеткой. Жаль, триптаны остались в Москве. Я не думал, что накроет эмоциональным штормом в поездке. Но сейчас отчетливо чувствую приближение мигрени. Это ощущение ни с чем не спутать.
Поднимаюсь на ноги, не обращая внимания на головокружение. Шум в ушах то гаснет, то нарастает.
Сейчас во мне сконцентрировалась боль в самых уродливых своих очертаниях. Везде. В каждой клетке. Я будто дышу ею. И с каждым разом вдох все сложнее сделать. Неужели любовь может быть таким разрушающим чувством? Херово от этой тяжести в груди. Невыносимо херово.
Как добираюсь до дачи, не помню. Как падаю на первую попавшуюся мягкую поверхность – тоже. Голова трещит так, что я готов вернуться к утесу, где был несколько часов назад, и спрыгнуть с него, чтобы больше не мучиться. Достаю телефон из кожанки. Сел. Встать с дивана и сходить за зарядкой для меня целое испытание. Не хватало еще и впрямь окочуриться. Никто толком не знает, где я нахожусь, а когда кинутся на поиски, я уже двину кони.
Шумно сглатываю и вбираю в горящие легкие порцию воздуха. Лежу так хрен знает сколько времени, но лучше не становится. Лишь хуже. И я не знаю, что болит сильнее: голова или сердце, в которое просочилась Алёна и заняла там непозволительно много места.
Когда начинает светать, открываю два окна на первом этаже и опускаю жалюзи. Рыщу на кухне в поисках аптечки, но ничего не нахожу. Пью две чашки сладкого чая и валюсь обратно на диван. Пытаюсь поспать. Вырубает почти сразу. Просыпаюсь я от громких звуков: кто-то стучит во входную дверь. Мне казалось, что оставил ее открытой.
Кое-как дохожу до прихожей. На пороге стоит Алёна. Дежавю, ей-богу. Но тогда, на базе во Владивостоке, я получше себя чувствовал. Сейчас совсем отвратительно. Будь у меня возможность, положил бы голову на плаху и без раздумий попросил ее отрубить. И заодно вырвать сердце. Его тяжелые частые удары отдают в виски и причиняют новую боль, от которой я тут же морщусь и шумно сглатываю.
– Ян... Ты... У тебя мигрень? – спрашивает Алёна, окинув меня беспокойным взглядом.
Становится вдвойне хуже от потерянного вида цветка и ее глаз, жалостливых, как у бездомной собаки, которая просит не оставлять на улице и впустить в дом.
Я молча разворачиваюсь и иду в гостиную, иначе сползу по стенке на пол. Алёна не дотащит меня до дивана.
– Есть какие-то лекарства? Или я могу съездить в аптеку.
Цветок нависает надо мной и трогает лоб, массирует виски. Легче не становится, но я не хочу, чтобы она убирала руку. Пусть продолжает.
– Ты третий день не выходишь на связь.
Три дня валяюсь тут как овощ? Пиздец. Завтра в городе нужно быть, а я никакой. Заебачий отпуск получился.
– Нет. Ничего не нужно. Просто хочу тишины и поспать, – отзываюсь вяло.
Алёна присаживается в кресло напротив. Я пытаюсь сфокусировать на ней взгляд.
– С кем ребенок?
Удивительно, как мозги еще в состоянии соображать и думать о ее волчонке.
– Андрей сейчас с Лаской. Я позвонила ей и попросила приехать, когда Гончаров ответил на мой звонок и узнал твое местонахождение. Его водитель съездил к тебе домой, консьерж сказал, что ты не появлялся несколько дней, но машина на месте. Твой телефон был недоступен. Я переживала.
Я съезжаю взглядом вниз и замечаю повязку на руке Алёны. Оцениваю ее бледный, растерянный вид. Да ладно, цветок? Правда переживала? За меня? Сначала включала холодную и безразличную стерву, а сейчас вмиг стала нежным и ласковым котенком? Хорошо притворялась, Алёна. Достоверно.
– Езжай домой. Как немного очухаюсь и приду в себя, заеду. Ты сейчас все равно ничем не поможешь. Мне нужно отлежаться.
– Ты приехал на мотоцикле? – спрашивает Алёна. – Это твой стоит во дворе?
– Мой.
Ненадолго повисает молчание, а потом она отрицательно качает головой:
– Я не уйду, Ян. Только съезжу в аптеку за таблетками и вернусь.
Через несколько мгновений слышится звук захлопнувшейся двери и я снова погружаюсь в тишину. В комнате мрак. Прикрываю глаза и выключаюсь. Просыпаюсь, чувствуя, как кто-то теребит меня за плечо и гладит по лбу.
– Выпей. – Алёна протягивает таблетки и воду.
Я сажусь на диване и закидываю в себя лекарства. Голова сильно кружится. Ни черта не становится лучше.
– Это не те, к которым ты привык, но хороший аналог. Фармацевт сказала увеличить дозу, поэтому здесь столько штук.
– Привык? – хмыкаю я. – Снова с Костей созвонилась?
– Да.
– Сотри его номер, Алёна. И больше Гончарову не звони. Если планируешь со мной общаться.
– Почему?
– Потому.
Я снова падаю на подушку и спустя пять минут отключаюсь, чувствуя, как Алёна перебирает мои волосы.
Все внутренности наизнанку, цветок, от твоих откровений и появления здесь. Умом понимаю, что это я должен был приехать к тебе, а на деле даже конечностью пошевелить не могу. Сейчас у меня эмоциональный диапазон, как у спички. Только поджигать опять не нужно. И так чуть не сгорел от боли за эти дни.
В следующий раз открываю глаза, когда в голове наступает просветление и подобие легкости. Если можно так охарактеризовать мое состояние после сна, который только что приснился. Но я вроде ощущаю себя живым человеком, а не ходячим мертвецом с топором во лбу. И на том спасибо.
Обвожу комнату глазами и замечаю Алёну, которая в позе эмбриона спит в кресле. Одной рукой подпирает щеку, одеяло сползло на пол. Цветок красивая. Очень. Хоть и бледная. С самого начала меня чем-то зацепила эта девушка. И намертво. Но в голове никак не укладывается, что она могла так с нами поступить, что умолчала тогда о важных деталях. Похоже, и теперь не до конца всё рассказала. Поэтому и приехала?