и меняется она не всегда к худшему. Помните, мы обсуждали вопрос об обращении? Мы начали это примерно года три или четыре назад уже. И за это время общественное мнение по поводу этого вопроса претерпело очень значительные изменения. Я могу даже такую периодизацию сейчас представить себе. Первый этап был, когда вообще критика современных принятых обращений абсолютно не поддерживалась. Однажды я в передаче сказала, что обращение товарищ стало носить несколько казенный, слишком сухой, что ли, оттенок и уже не удовлетворяет говорящих; и что тем более такой оттенок имеет слово гражданин. Так была буря возражений от слушателей. И в этих возражениях виделись такие посягательства, что ли, на наш общественный строй в целом. И тогда, например, другие предложения относительно сударь, сударыня солоухинских, помните, они отвергались, нельзя было их вообще пытаться вводить, одобрять, и так далее; то есть мы одобряли, но это оставался глас вопиющего в пустыне. Ну, уж о дамах там, господах, говорить и вовсе не приходилось. Потом уже второй этап постепенно стал как-то образовываться. Стало возможным хотя бы все это обсуждать. Мнения стали разнообразнее. Вот можем опять посмеяться и сказать, что возник плюрализм мнений. Действительно, мы тогда получали письма, помните, от молодых людей, от девочек из десятого класса, которые тосковали по вежливому, ласковому обращению, предлагали поддержать обращение сударь, сударыня и так далее. Вот был такой второй этап. И, наконец, третий. Что мы видим сейчас? Во-первых, сейчас уже сами эти обращения, ну, не сударь, сударыня – их я мало
слышала, но дамы и господа я слышала много раз, вполне отчетливо и без всякой иронии. А теперь вспомните марафон ленинградский, благотворительный, на восстановление Ленинграда. Там обращение дамы и господа просто окрашивало все это действо, очень праздничное, очень нарядное, оно придавало ему высокую стилистику, очень приятную, причем ведущая обращалась так не только к гостям высокого, что ли, положения, но и к зрителям, и ко всем, и это обращение доминировало, так что тут нас безусловно ждут сюрпризы, и, наверное, приятные сюрпризы.
Т. И . Абрамова: Да, очевидно, все вопросы собственно речевого этикета нужно будет обсудить отдельно, и особенно в связи с этой восьмой по счету, а вообще говоря, с первой по важности заповедью: «Владей нормой вежливого общения».
Т. Г. Винокур: Вот: нормой вежливого общения. А раз речь идет об общении, то есть о взаимном речевом действии, нужно, наконец, сказать о роли слушателя. Очень важно соблюдать такую заповедь: «Умей не только говорить, но и слушать». Нет ничего более тягостного, чем человек, который слышит только самого себя, который глух к желаниям и нуждам собеседника, не умеет соблюдать, так сказать, стратегию и тактику разговора в роли слушателя. Иначе говоря, не умеет своей реакцией помогать говорящему высказаться. Важно отдавать себе отчет в том, что отсутствие реакции на слово является нарушением культурной нормы общения и, следовательно, речевого поведения. Ответить можно не только словом, мы говорили – жестом, улыбкой, но ответить необходимо. Осталась десятая заповедь, самая интересная. Она, на первый взгляд, даже противоречит всем предыдущим. Я бы так ее сформулировала: «Отстаивай право нарушить любую из заповедей, если это нарушение поможет тебе добиться особой выразительности речи, поможет наилучшим образом выполнить задачу, ради которой ты вступил в разговор».
Т. И. Абрамова: Может быть, Вы приведете пример?
Т. Г. Винокур: Так примером как раз могут служить сами наши заповеди. Вы знаете, что этикетной, вежливой формой обращения служат у нас обращения на вы, а не на ты. И мы с Вами это правило сейчас неукоснительно выполняли, когда обращались друг к другу. Почему же мы, заметьте, нарушили его, когда включили в число собеседников наших слушателей? Ведь мы именно им, а не друг другу адресовали эти заповеди, правда? А заповедь, само заповедь, слово высокое, библейское, употребляя его, было бы неверно соединить его с вежливо-этикетным таким, проходным, вы: «Соблюдайте заповедь такую-то». Это снизило бы значимость самой заповеди. Ей больше, заповеди, подходит торжественное ты, причем именно торжественное, обобщенное, первозданное ты, а не сердечное. И вот это ты, торжественное, обобщенное, по-моему, помогло нам сформулировать правила культуры речевого поведения в виде заповедей, что, надеюсь, поможет их усвоить. Можно я на Вас проверю усвояемость, попрошу Вас их перечислить? И, может быть, тогда слушатели, если им интересно, запишут их.
Т. Г. Винокур: Избегай многословия. Отдавай себе ясный отчет в том, зачем ты вступил в разговор. Говори просто, четко и понятно. Избегай однообразия речи. Владей основными правилами культуры языка. Умей находить общий язык. Умей не только говорить, но и слушать. Следуй высоким образцам. Помни, что вежливость и благожелательность ― основа культуры речевого поведения. Помни, что ты имеешь право нарушать любую заповедь, если это помогает лучше достичь поставленной цели общения. Вот десять заповедей культуры речевого поведения.
С. С. ВысотскийО МОСКОВСКОМ НАРОДНОМ ГОВОРЕДОКЛАД НА УЧЕНОМ СОВЕТЕ ИНСТИТУТА РУССКОГО ЯЗЫКА АН СССР
Я нахожусь в большом затруднении, потому что у меня очень много материала, который накапливался буквально десятилетиями, и хотелось бы по многим разделам сказать в этом аспекте. И в то же время хотелось бы сказать немножко в другом плане, чем обычно говорят на тему о городской диалектологии, потому что очень много уже теоретического и практического известно. И вот мое сообщение – это один из аспектов изучения московского говора, а не энциклопедическое обозрение этого вопроса. Мне кратко приходится упоминать, я думаю, то, что вы сами знаете, но так для порядка нужно перечислить, например, что подразумевается под московским говором. Не только я даю это определение; конечно, языковеды старшего поколения давали такие определения. Здесь подразумевается речь коренного московского населения, наиболее отдаленная от литературного языка. Когда мы записываем диалектологический материал в деревне, там этот вопрос прозрачен, там все лежит на поверхности, что значит речь, наиболее отдаленная от литературного языка? А московский народный говор, как нас учили, лежит в основе литературного языка, литературный язык генетически близок московскому народному говору. Тут идет взаимовлияние; не известно, в какие эпохи приоритет или ведущее значение было литературного языка или говора, тут есть взаимообратная связь влияний. Но в конце-то концов надо все-таки напомнить, что московский народный говор, конечно, это обособленная единица в языковом подразделении, но края ее, периферия очень размыта. И в чем отличие московского говора от литературного языка? Тут я хочу напомнить о некоторых вам известных высказываниях наших классиков, филологов. Ну, например, Шахматов в историческом плане написал об этом еще в 1911 году, это в его литографированном курсе «Очерк современного русского литературного языка»1. Там так говорится: «Между современным языком образованных классов и языком московского простонародья, в особенности в области произношения, различие незначительно». Ну, и тут всякие классические определения, которые более или менее пересматривались в поздний период: что консонантизм московского говора северный, вокализм – южнорусский. Позже Чернышев указывал, что многие примеры на ударения слов ближе к стихии севернорусской и лексика тоже тянет к севернорусской, а не к южнорусской; и так далее.
Теперь ранние высказывания Дурново, которые он повторял и позже, и даже в последнем издании «Введение в историю русского языка», изданном в Брно в 1927 году2, он говорит, что в литературном языке произношение и формы словоизменения в общем совпадают с произношением и формами словоизменения московского говора. Словарный же состав и словообразование наполовину церковнославянские. Ну, вы понимаете, что под этой устаревшей терминологией кроется. Соболевский еще очень рано, в 97-м году прошлого века3, говорил, что литературный язык – это говор, который употребляем мы сами, который слышится у образованных людей. Центр и родина его – Москва. Ему так хорошо говорить, он сам с Пресни, у них там свой собственный дом был, его брат4 несколько лет назад только умер. Они были из духовного звания, там церковь Иоанна Златоуста5, это на Средней Пресне. Сейчас тот район объявлен заповедником и там даже не ломают дома, улицы снова мостят булыжником. В общем, оставляют кусочек Москвы такого года, как она была в 1905 году.
Потом Соболевский в этой же работе, в «Опыте русской диалектологии», говорит: «Если мы обратимся к московскому простонародному говору, то увидим, что никаких звуковых особенностей он не имеет». Вот так. Что значит – не имеет? Ну, тут речь идет об особенностях, об экзотике. Но главное отличие его от нашего говора ― в формах и словарном материале. Говор имеет ряд форм и слов, которые нам хорошо известны, но которые мы считаем вульгарными. Ну, пример: моé, твоé, рублев, баранков, ден, пять ден, сажон, до кеих пор, жгет, жгем – вот это такое спряжение, положь, положьте, не трожь, слышь, хошь, пужать, пущать, сусед, евтот, таперича, дарма – вот это считалось вульгарным и не принималось в литературный язык, но это было свойственно и московскому народному говору.
Теперь вот еще такие общеизвестные вещи, которые всегда приводятся на первых страницах в курсах общего языкознания или в курсах истории русского языка, что московский городской говор противопоставляется устной разговорной форме русского литературного языка. Различия между литературным языком и московским городским говором в области лексики, в словообразовании, в словоизменении по известным историко-лингвистическим причинам были незначительны еще в конце XIX века, но тем более в настоящее-то время эти различия стали минимальными.