15 при церкви.
Конечно, в настоящее время в числе носителей изучаемого говора можно найти представителей различных слоев общества, в том числе и интеллигенции и новой, и старой формации. Поэтому социальный базис старый, что это мещанский говор, он уже даже и в старом бы аспекте не годился в данном случае. Но чтобы все-таки удостовериться в типичности изучаемого материала, последний приходилось собирать в определенной этнографической среде, минимально связанной с практикой употребления литературного языка и на фактах своей лингвистической биографии показывающей, что здесь живет континуация, продолжение московского говора, который в дореволюционную эпоху квалифицировался как говор простого народа. Чтобы представить историческую перспективу развития московского говора, следует коснуться условий существования кругов его носителей в этнографическом плане и в таком несколько историческом плане.
Сравним Москву с самого начала ее возникновения и Москву современную. И образно выражаясь, можно сказать, что старый народный мещанский говор от современного народного говора так же отличается, как вот эти две карты друг от друга. Можно подойти и разглядеть, вы узнаете эти районы, вот видите леса и болота на периферии, а сейчас леса новостроек, я сам живу там. Вот этнографическая структура говора, которую надо знать. Не обязательно коренным москвичом надо быть, чтобы все-таки знать место, где мы живем, в плане исторической этнографии. Я думаю, что я могу так быстро кое-что нарисовать [рисует на доске].
Вот предположим, это вот территория Москвы, вот это Дорогомилово, вот это Хамовники, вот это Замоскворечье, и потом идет Симоново и так далее. Ну Кремль ― треугольник, первый посад, который позднее вырос в Китай-город. Потом позже Белый город по Бульварному кольцу, вот это линия бульвара, Камер-Коллежский вал на пересечении… Как говорили, Петербург строили, а Москва строилась. Много такого самодеятельного всего было в Москве, и объяснялось это, конечно, историческими причинами. Купечество, как вы знаете, это Замоскворечье. Купечество таганское ― оно посерее. Рабочее население жалось на окраинах, где сосредоточились промышленные предприятия. Ткацкие фабрики – Трехгорная мануфактура и так далее, Черкизово, Семенка – это все ткацкое, а машиностроительные – это где более квалифицированный пролетариат, это вот Симоновское…
И вот слабо развитый общественный строй даже способствовал тому, что место жительства населения могло служить местом его работ. Мещанское ремесленное население было рассеяно по всему городу, во-первых, в районе Трубной, это исконно ремесленные такие территории, затем специализации: Марьина Роща – это башмачники, сапожники, с этой территорией неспроста связано московское старообрядчество, которое, как вы знаете, имело определенную топографическую весомость, сосредоточено было в восточной части население, а не там, где более интеллигентная, так сказать, просвещенная часть общества жила. Под какие влияния мог попадать московский народный говор, который, с одной стороны, питался народным говором, с другой стороны, опирался на литературный язык?
Теперь мне хотелось бы несколько подробнее сказать о мещанах как этнографической группе в Москве, потому что, когда язык складывался, особенно в начале ХХ века, тогда он оправдывал термин «мещанский говор». Но вообще мне представляется, что как этнографическая группа она не соответствовала в целом понятию сословия мещанского, потому что она включала в себя население, принадлежавшее сословию купечества, духовенства и другим. По этнографическим описаниям XIX века замечается большое сходство в быте и языке. Вот эта языковая база населения этого что из себя представляла? Это с семьями своими мелкие ремесленники, кустари, мелкие торговцы, огородники на окраинах города, ведь Лужники на нашей памяти застроились, там же огородники жили. Служащие торговых предприятий, мелкое чиновничество, представители духовного звания, частично – рабочие на фабриках и в более-менее крупных мастерских. Тут я подчеркиваю[30]: не рабочие в Москве, ведь по паспорту рабочие тоже были мещане. Но основные рабочие массы в Москве были тесно связаны происхождением и в бытовом отношении с крестьянством, поэтому для рабочих прошлого века и начала ХХ века, да и теперь типична речь со следами сохранения или с подлинным сохранением диалектных особенностей. Я, к сожалению, не захватил, у меня в лаборатории есть фотографии начала 20-х годов, где сняты, видимо, рабочие Трехгорной мануфактуры. Это сидят старые женщины в платочках, некоторые из них заколоты булавками, то есть значит старообрядки, не узлом, а булавкой. Это совершенно крестьянская среда, даже по внешнему облику, эта фотография у меня в лаборатории есть. Москва – ситцевая столица со специфическим составом рабочих, женский труд, это не Ленинград металлургический с его Обуховским и так далее заводами. Представьте себе, что в Москве фабрики останавливались на Петра и Павла, ткацкие, на Петровки, на покос. Эту картину я видал в 39–40-м году в Наро-Фоминске, я там в округе собирал материал для диссертации16. Фабрика в Наро-Фоминске останавливалась на покос тоже на две недели. Значит, насколько быт крестьянский тесно был связан с бытом тогдашнего города. Конечно, когда мы говорим «язык, речь рабочей окраины», надо с большой осторожностью относиться вот к этому определению – рабочая окраина, потому что в большинстве своем их речь была связана с диалектной стихией.
Теперь, когда мы говорим об этих кругах населения, которые я перечислял, какое доступное образование, образовательный ценз для них был? Это в основном для мужчин – начально-церковные прихόдские школы, это два-четыре класса, городские мещанские училища, это образование ниже среднего, если теперь уравнивать. Женские прогимназии с неполным гимназическим курсом, женские епархиальные училища – это для духовного сословия, – а в ХХ веке уже женские и мужские гимназии, мужские реальные училища, куда дети стремились поступать. Вместе с этим было широко распространено домашнее образование, учителя-надомники, частные начальные школы были распространены, и поэтому процент грамотности повысился едва-едва только на рубеже ХХ века. Но характерный этнографический момент, что в старообрядческих кругах очень давно процент грамотных был очень высокий[31], и мужчины, и женщины. Например, даже в XIX веке в деревне около Боровска грамотность доходила до 85%, до 90%, что в городах не всегда было. Правда, это грамотность определенного направления – церковнославянская, эти круги населения даже если писали письма, они славянскими буквами писали, а не гражданкой. Но все равно это был путь к овладению и грамотой гражданского образца.
Теперь, этнографическая структура вот этого мещанского населения в XIX веке. Московское мещанство тогда было приписано к слободам, которые находились в составе города. Еще в сороковых годах, вот теперь лет 25 назад, сохранялась память в отдельных семьях об их несколько привилегированном положении – не приезжих, а коренных московских мещан, как след их цеховой организации, которая некогда содействовала ремесленному производству. Об этом в семьях, конечно, избегали распространяться, но все-таки говорили с гордостью: «Мы из мещан Бронной слободы», – мне в сорок шестом году так сказала референт из Института мирового хозяйства. Она имела оригинальную фамилию – Целовальникова. Это непосредственный момент, связанный с цеховым устройством мещанства. Она сказала: «Мы происходим из мещан Бронной слободы, мы не приезжие!» – с большой гордостью об этом говорила. Я знаю также потомков мещан Барашовской слободы, это у Покровских ворот, где церковь Воскресения в Барашах, у меня дикторы есть. И вот кроме мещанских слобод были ямские слободы, ну, известно, их функции какие были, там государевы ямщики жили, они получали содержание, обязаны были заниматься транспортом в эпоху до развития железных дорог. И вот память о них сохранилась у населения на рубеже XIX–XX веков. Это все в кругах мещанства так называемого. Какие слободы: Переяславка со своей церковью – отдельный мирок, Переяславка – это Большая, Малая, Средняя Переяславка у Рижского вокзала, Бутырки, Тверская-Ямская, Коломенка за Павелецким вокзалом17. Ну, конечно, в современном быту ничего этого застать нельзя.
Теперь, кто же жил на окраинах Москвы? Кроме того, что коренное московское население и их потомки из центра постепенно вытеснялись на периферию, так что настоящие коренные носители, потомки старого мещанского говора – вот на периферии у застав в своих трехоконных домиках жили. Это ремесленники, извозчики, огородники и их потомки, ну, еще 20–30 лет назад это было все более в реальном существовании, чем теперь. Конечно, все это трансформировалось. И потом вот что. Тут один такой момент очень важный был: в Москву приходили мастеровые на постоянную и сезонную работы. Землекопы шли из Смоленской губернии, грабари, плотники – из Владимирской и Рязанской, каменщики – из Владимирской и Тверской, и так далее. И естественно, они вставали, то есть селились на квартиру, на улицах у тех застав, откуда пришли. И часть их оседала и включалась в московское население. Так, в Дорогомилове в свое время был повышенный процент выходцев из западных местностей: Смоленщины и так далее. В селе Алексеевском, на Переяславке – из Ярославской губернии, по Владимирке, это шоссе Энтузиастов, – из Владимирской губернии, по Тульской – с юга, по Нижегородской – это Рязань (Нижегородская – это улица). Это население частично ассимилировалось коренным населением Московских окраин, а частично – уходило по окончании сезонных работ на родину. Отсюда в Черкизове, в Семеновском можно было услышать и оканье. Я знаком с рукописью Чернышева, языковед, диалектолог старшего поколения, он свидетельствует, что в двадцатых годах нашего века он даже вот в Ситникове, за Измайловом там, в Черницыне, в Абрамцеве, там, за Калошином, за Черкизовом он слышал еще оканье. Мне кажется, это все-таки не тот массив оканья, который от Москвы начинался в двадцати-тридцати километрах на север и шел прямо до Ледовитого океана. Это все-таки не материк того оканья, а вот осевшие мастеровые, которые пришли со своей территории и осели на соответствующей окраине. Конечно, все это надо учитывать, возможность диалектизмов, которые включались или перерабатывались, перемалывались в этом московском народном говоре.