Ну, ради курьеза сказал бы (может, не стоило упоминать) о национальных группах, которые оставили или, вернее, не оставили заметных следов в Москве. Древняя западноевропейская группа – это Лафертово: не Лефертово, а Лафертово в народном произношении – растворилась, ничего не осталось. Французы, представьте себе, на Кузнецком Мосту ― там шляпники, перчаточники, которым еще Грибоедов возмущался, Кузнецким Мостом, я московские фамилии знаю Лафонтéн, Депрé, Мессό – до сих пор они живут, ничем не отличаются от московского населения. Мы сами жили двадцать лет в доме Лафонтена около «Эрмитажа»18.
Теперь, древнезападнорусская группа из Литовской Руси – в мещанских совершенно растворилась. Древнеукрáинская группа – вот Маросейка, Хохловский переулок – это упрощение: Маросейка – это Малороссейка; совершенно ничего не сохранилось. Древне-татарская группа в Замоскворечье, там она была очень давно, и так давно, что когда татары еще не были магометанами. Там Спасоболвановка, там стоял их вот этот болван, где они поклонялись огню и так далее. И в магометанские времена, позже, там еще была мощная группа. Как вы знаете, татары после татарского ига насадили в Москве ремесло кожевников. Вот улица Кожевники, Татарская улица, Болвановка, вот та часть Замоскворечья, представьте себе, там до сих пор есть татарская группа населения современного, в Москве есть две группы. Но, безусловно, не связаны совершенно преемственностью со старыми татарскими семьями – они растворились. По своему положению это же были захватчики, господствующая привилегированная группа населения, из них многие вошли в круги русской аристократии: вот князья Мещерские – это касимовские князья, Юсуповы, Булгаковы, Баскаковы – вот это все дворянские фамилии, конечно, таких дворян, которые пришли от татарщины. Но вот новые группы татарские две: одна, представьте себе, на старом месте, но преемственности нет, это все татары-мешари, Мещерá, из касимовских, сергачских татар, из Рязанской области, Горьковской области, но не из Казани. Другая группа – это торгово-ремесленная, позже возникла на Трубной, на 4-й Мещанской, живет до сих пор, но они тесно связаны с крестьянской родиной, и это полукрестьянское население до сих пор. Ну, там у них свои мечети, к тому же сказать, что в Замоскворечье даже ларек с конским мясом есть, где же это на других рынках найдешь, а там, на Старой Татарской улице, это есть на Замоскворецком рынке, около метро на Пятницкой.
Ну вот. Теперь, древняя грузинская колония, название осталось Грузины, – ничего не осталось. Ну, может, ради курьеза можно упомянуть о цыганской колонии, которая около двухсот лет жила в Петровском парке и связана с их ресторанной загородной деятельностью: там рестораны «Яр», «Стрельна», «Мавритания» были. Они и до сих пор там живут. Там ведь целая династия: Шишкины, такие вот фамилии, еще во времена Пушкина они были. Смотрите, в цыганском театре до сих пор полно Шишкиных – сестер, братьев, внучек – это все с тех пор идет. Я знаю, что вот наша сотрудница Липовская как раз жила на той территории в детстве и в школе училась с цыганами. Она мне рассказывала, ну, они, конечно, уже сейчас или в рабочие пошли некоторые, от них отпочковалась интеллигенция. Опять-таки хочу сказать, это ради курьеза упоминаю, национальные группы, как в других городах, могли бы представлять из себя какой-то весомый ингредиент[32], который влияет на развитие языка. Ничего, все это перемололось и растаяло, ничего нет.
Теперь – бывшие крестьянские окраины уже издавна вошли в состав города. Следы этих старых поселений – вот площадь Восстания ведь еще называют Кудрино, не просто Кудринская площадь, а как Кудрино, живу в Кудрине, как село Кудрино. Или село Сущево около Новослободского метро, это Сущевская улица. Они очень давно, несколько сот лет назад вошли. Но вот нас могло бы привлечь, что в составе Москвы совсем недавно были крепостные деревни и деревни государственных крестьян, они могли, естественно, вносить определенный вклад в живую речь определенного диалектного качества, если иметь в виду принудительное переселение крепостных крестьян из разных мест. Я должен сказать, что вот на улице Красноармейская, Зыково, это где Всесвятское село, около метро Сокол, это вотчина царей грузинских и князей. Там в церкви, около метро Сокол, доски на стенах до сих пор есть князей: Багратиона, Орбелиани. Это их крепостные деревни были, немного больше ста лет назад там было вполне крестьянское население. Покровское-Глебово с Покровским-Стрешневом, много семей жило здесь до 40-х годов с фамилией Шуваловых, сейчас их переселили, там тридцать домов, все Шуваловы, Шуваловы. Конечно, они происходили из крепостных графа Шувалова, и они говорили: «Мы не родственники между собой, и неизвестно почему Шуваловы», – потому что второе-третье поколение уже забы вает о происхождении. Но мы понимаем, насколько это крестьянская стихия, целая деревня с одной фамилией. В Филях лет сто назад по справочнику были крепостные деревни, Останкино, Марьино, Алексеевское, Ростокино. Между прочим Останкинский музей до сороковых годов вел наблюдения, я не знаю, как сейчас, за семьями, потомками шереметевских мастеровых. Совершенно крестьянский быт, и в то же время территория города была. Ничего такого в мещанской среде быть не могло, это новое ассимилирование народное, потомки крестьян, они сейчас уже не отличаются от современного городского населения. Интересно, мне рассказывала информантка Гударева, что когда справляли свадьбу, собирали своих бывших односельчан, уже после того как переехали в новые дома к Соколу. Они еще по-старому чувствовали свою принадлежность к крестьянской среде. Связи бытовые были по зонам [показывает на карте]. Это вот лингвистический ландшафт вокруг Москвы. Я срисовал эти изоглоссы, чтобы показать, как близко они подходят к Москве, какое это имеет отношение к московскому народному говору.
За пределами Камер-Коллежского вала – коренное крестьянское население, в речи которого встречаются диалектизмы того сектора диалектологической лингвистической карты, который примыкает к Москве [показывает на карте]. Вот Чагино, Выхино, Капотня имеют те языковые черты, которые идут: Бронницы – Коломна – Южная Рязань и прямо к самой Волге. Это особая ритмика слова, там лексика. Крупные изоглоссы – прямо у ворот Москвы: ведро мой, здесь ведро мое, а здесь ведро мой – вот Павшино, Троицкое-Лыково, за Хорошевом уже средний род заменяется мужским19… Я только называю, что эти изоглоссы существуют и очень выразительно себя проявляют. Яканье я сам еще фиксировал совсем недавно в Нагатине, в Коломенском, тут яканье. Московский говор никогда не был якающим. Московские жители не могли, они не смели якать. Яканье, как и еканье, это одиозная[33] крестьянская черта, имея в виду тот антагонизм между мещанами и крестьянами, который был очень острым. А почему некоторые черты считаются одиозными, а некоторые нет – это загадка, потому что это не объясняется структурными особенностями языка. Почему, например, цоканье считается ужасным, а г-фрикативное простительно? Есть фонологическое объяснение. Но возможно и обратное явление, которое не объяснимо ни фонологией, ни чем другим.
Между прочим на новой карте показано, что Москва окружена зоной умеренного яканья, это мне непонятно, потому что умеренное яканье распространено не здесь, здесь еканье или иканье. Здесь интересный такой момент. У меня записан разговор о том, что по старым дорогам, по ямским дорогам, распространялась московская речь в виде мещанского резко напряженного иканья, так что вот около Люберец эта территория иканья по магистралям; здесь умеренное яканье, здесь иканье [показывает на карте]. Даже на территории уже оканья, за Пушкино, туда, к Братовщине20, уже окающая территория, московская ямская дорога, ярославская, до Хотькова примерно, акает. Это цепочка акающих и икающих деревень. Значит, Москва как бы окружена вот такими радиусами сел и деревень с элементами московской речи, ну, а секторы между такими радиусами, конечно, более диалектные. Это вот лингвистический ландшафт, диалектологический ландшафт вокруг Москвы.
В смысле этнографии надо вам сказать, что вот я упомянул об антагонизме, старом бытовом, который сейчас, конечно, он уже стерт, это было вызвано в свое время социально-экономическими отношениями этих групп населения в дореволюционную эпоху, сложившимися обособленными признаками быта. Из ближних деревень, даже до 20 верст, ходили пешком в Москву продавать продукты питания, холст, пряжу, возили дрова, камни, строительный материал, фураж. Но с мещанским населением глубоких бытовых связей не было, а браки даже осуждались. Но это, конечно, что это за брак! Надо было отказаться от привычного ведения хозяйства, бросить землю, переходить в город, ну, нельзя же. Это все имеет значение в деле определения характера городского говора. Интересно, что в подмосковных деревнях сохранилась память о старых названиях улиц и площадей Москвы: Мясницкая улица – Кирова, Остоженка – это Метростроевская, Тверская, Сухаревка – Колхозная, Драчевка – причем это Трубная улица – это одиозная улица, ну, как в Лондоне Whitechapel, вроде Хитрова рынка. Это одиозное название, это по просьбе жителей переименована была в Трубную. А до сих пор те крестьяне, которые, скажем, на Центральный рынок ездят, у них традиционные пути уже свои торговые есть, они в основном из Царицына. Я всегда спрашивал: «Почему вы ездите из Царицына? Это по Курской дороге». Он говорит: «Потом мы идем в мастерскую там, отдавать в чистку на Драчевку, все». – «Где ж эта Драчевка?» – я делаю вид, что не знаю. – «А по вашему Трубная». Это в качестве пережитка.
Так что я хочу сказать, старый московский говор, где же надо его искать? Учитывая географическое размещение в Москве местожительства носителей старого городского говора и их потомков, это, конечно, нельзя абсолютизировать, все же можно сказать, что материал для освещения поднятой проблемы нужно искать не в центре Москвы, а на ее периферии: у застав и за заставами. И, конечно, если мы смотрим, почему Зыкина хорошо поет, хорошо произносит, вернее, потому что она крестьянка из села Черемушки. Она по телевизору выступала, свою биографию рассказывала. Она любила в детстве сидеть на крылечке и петь, ее заметили, предложили учиться. Где это село Черемушки! Вот на этой территории на наших глазах тает Тропарево, Беляево-Богородское, вот эти деревни, Ворон