Последнее: мне хотелось бы сказать о таком противопоставлении: как надо в Москве говорить – é[ж’]у или é[ж]у. Конечно, é[ж]у говорят в городе только молодые москвичи. Коренные москвичи говорили é[ж’]у, др[ж’]и. Мы знаем, что буква щ может произноситься как [ш’а] однородная и как [ш’ч’а], но в потоке живой речи встречаются часто преобразования, которые напоминают произношение новое литературное. Внешне оно как бы то же [ш’ч’а], но на самом деле тут как бы начинается [ш’] обычное, потом дальше идет [ш’] страшно напряженное, но не доходит оно до смычки, и дальше [ш’], знаете, как паровоз шумит на улице. Впечатление того, что это [ш’] как [ш’] и [ч’], на самом деле этого нет. Это относится к тем интимным моментам, которые взяты прикладниками на вооружение.
Я считаю, что московский говор как континуант старомосковского говора еще живет. Края этой языковой единицы, как я уже говорил, размыты, но это не дает основания снимать проблему с рассмотрения. Прежние авторы по-разному говорили о различиях между литературным языком и московским говором. Говорили, что там различия в фонетике незначительны, все. Но если совсем тают лексические, одиозные всякие особенности: оне или вот они, вот эти морфологические образования всякие: жгет или жжет, вот это пропадает, то целый фонетический пласт обнаруживает много особенностей, и если прежние авторы говорили о единстве говора, я считаю, что все-таки возможно отметить его неединство и, вероятно, исконное. Как вы видите, тема обширная, она могла бы быть, конечно, и коллективной, очень требует детального монографического описания, много тут есть материалов, их ответвлений очень много.
Я не знаю, сейчас стóит или нет, сейчас без десяти два, показывать некоторые образцы записей, или не стóит. [В зале говорят: «Стоит, конечно, стоит»]. Тогда сейчас я должен предупредить, у меня тут поставлена одна запись, с восточной окраины Москвы дикторша, она интересна еще в том отношении, что она в 1917-19 году работала курьером в одном советском учреждении, ходила в Кремль, видела Ленина, там вот этот момент она описывает. Послушайте, во-первых, ее ритмику с растяжкой владимиро-поволжской, может быть, в конце потом можно убыстрить, потому что в конце она говорит слово ж[э]ра и ж[э]рища, со вкусом она это произносит. Мне надо сказать вот в каком плане еще. Одна преподавательница сценической речи, которая написала книгу о правильном московском произношении, об орфоэпии[36], когда я давал эти прослушать записи, она сказала: «Боже мой! Всю жизнь прожила и только сейчас впервые услышала ж[э]ра, хотя всю жизнь учим, что так надо произносить». Вот. Ну, заведите, пожалуйста, послушайте ритмику [прослушивают запись].
Я пока расскажу кратко, может быть, одну минуточку (Игорь, вторую пока поставьте), до чего трудно мне, как диалектологу, работать в условиях городской диалектологии. Работать очень трудно. Как нас легко, приветливо встречают на периферии и как трудно работать на московской окраине. «Говорим мы, как вы, ничем мы не замечательны, что вы нас передразнивать что ли приехали? Ничего особенного нет!» Тут приходилось дипломатию разводить, это давно у меня было в Карачарове. Я проходил, там праздник какой-то был, и стоит женщина у своего домика. Это – шестнадцатый троллейбус кончает там ходить, это Хохловка где, конец, Карачарово. Вот это самый крайний дом, каменный низ и верх без отделки деревянный, его родители строили еще на деньги, которые они получили за отчужденную землю, когда строили окружную железную дорогу. Они получили страховку, как она говорила, и выстроили этот домик, и вот они живут уже там несколько поколений, в этом домике. Мне не хотелось заговаривать, она стояла облокотившись, думаю: «Как в деревне это просто, а тут как?». Ну, я прошел раз, прошел два и возбудил страшное любопытство. Она меня окликнула: «Гражданин! Вам что-нибудь нужно?». Я загадочно ответил: «Нет, мне ничего не нужно». «Ну, а чего же?» – тут я немножко согрешил, я говорю: «Знаете что, я тут был в детстве и ничего не узнаю». Меня осенило, что это путь к ее сердцу. «Знаете, я был в детстве, раньше здесь улица была, то, другое». Это сразу попало на ее любимую, видно, струнку, она сразу меня засыпала материалом после этого. Так у меня с ней был контакт, и пригласили ее сюда, и мы ее записывали, очень много текстов уже в институте мы здесь записывали21.
Теперь другой образец речи, из более культурной среды, но тоже вот континуация этого говора. Благодаря любезности одной нашей сотрудницы эта запись у меня здесь получена. Вот послушайте, она рассказывает о восемнадцатом-девятнадцатом годе [прослушивают запись].
В речи вот эта вот внутренняя структура распределения дифтонгоидов очень близка к владимиро-поволжской, можно нарисовать схему и не отличить от владимиро-поволжской, хотя это коренные городские московские жители из старых мещанских кругов, то есть основного городского населения. Сейчас я покажу в виде образца речь подмосковной деревни, которая совершенно слилась с городом. Она там, где вот Вера Николаевна Теплова живет. Вот там умеренное яканье. Это коренные местные жители, деревня Чагино, это ближе, чем Капотня, Капотня – это уж загород. Это образец крестьянского подмосковного говора, говор не с большой дороги, не большая ямская дорога, поэтому встречается там явó и ямý, там в речи немножечко проскальзывает, при ритмике очень похожей, знакомой, вот вариативность гласных, варианты и вариации уже не собственно городские [прослушивают запись].
Представление о фонологии, оно присуще самому понимаю и знанию языка, это не то что теоретические выдумки ученых. Некоторые из них лексикализованы, просто как поговорки, пословицы: «Мы их дразним кол[’и]со – они всегда говорят кол[’и]со»…
Сейчас я хочу показать кусочек очень маленький записи Дмитрия Николаевича Ушакова. Помните, я вам показывал года два назад обнаруженную недавно с большим трудом ленту, которую копировали-перекопировали, даже из театрального общества для артистов. Он уже умер за это время, но наследие его у нас осталось. Это образец лекции, которую Дмитрий Николаевич Ушаков произносил перед учителями о правильном московском произношении. Интересно то, что в конце он дает в своем собственном произношении рассказ Чехова «Дачники». Этот рассказ в дореволюционной его хрестоматии, русской диалектологической хрестоматии22 (Дурново, Ушаков) приведен в транскрипции тоже, и вот проходит сорок лет, и он произносит то же самое. Интересно видеть сдвиг, как он транскрибировал себя в девятьсот десятом примерно году и как он произносит это около сороковых годов. Сдвиг, конечно, есть в сторону иканья. Значит, даже на протяжении одной лингвистической биографии Дмитрия Николаевича Ушакова можно наблюдать сдвиг, это очень интересный материал с этой стороны. Обратите внимание, как он сбивается с éкания на иканье все время, хотя проповедует, что надо екать [прослушивают запись].
В завершение маленькая запись. Абрам Борисович Шапиро в свое время, где-то лет десять, наверное, назад, был в доме отдыха в Болшеве. Там он познакомился с одной преподавательницей английского языка из университета, заинтересовался ее ритмикой старомосковской и пригласил ее сюда, чтобы она объясняла свою речь. Вот интересно, о качестве своего языка как рассуждает эта самая особа, между прочим это образец того, что старомосковский говор может представлять и носительница языка, так сказать, литературного. И в то же время ритмика и интимные всякие вот детали фонетические – они целиком принадлежат природному московскому городскому говору. Вот послушайте, запись не очень хорошая, шумная, но по содержанию – беседа о качестве ее языка [прослушивают запись].
К сожалению, должен на этом закончить свое выступление с некоторой обидой, кто ее[37] переучивает: одна приехала с Украины, другая грузинка, и все ее учат, как надо говорить…
С. С. ВысотскийФОНОТЕКА КАК ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ О ЯЗЫКЕДОКЛАД НА УЧЕНОМ СОВЕТЕ ИНСТИТУТА РУССКОГО ЯЗЫКА АН СССР
Мне, конечно, гораздо легче было в первый раз, когда я говорил о московском говоре, потому что это широкий интерес в разных аспектах, а это более узкий интерес. Я скован заданием… Тема моего сообщения – фонотека. Эту фонотеку вы много раз сами посещали, видели и знаете ее структуру, так что мне приходится так варьировать на ходу. Но мне все-таки обещали показать некоторые фонограммы, которые могут представлять и общий интерес. Но я не делал особенно тщательного отбора этих фонограмм, потому что многие из наших сотрудников все-таки знают эти фонограммы. Я не старался найти что-то такое необыкновенное, новое, такое яркое, просто я хочу показать, что мы употребляем при наших систематических занятиях с группами факультетов повышения квалификации, которые к нам приходят из Московского университета, из Педагогического института, группы из Университета дружбы народов имени Лумумбы. В свое время приходили группы и аспирантов, или сотрудников, или учащихся из ГИТИСа1, то есть из таких организаций, которые проявляют прямой или косвенный интерес к нашим материалам. Так что я вынужден, несмотря на такую квалифицированную аудиторию, все-таки придерживаться того плана, который мне дан.
Тема моего сообщения – это фонотека Института русского языка и возможность ее использования при научных разработках, а также при изучении лингвистических дисциплин, я продемонстрирую отдельные виды звукозаписей. Ведь до сих пор прослушиванием звукозаписей и их анализом у нас занимались, главным образом, научные сотрудники тех секторов, где источником для исследования служит материал живой речи. Естественно, что объектом изучения здесь могут быть не только фонетические, но и другие разделы языка. А вот согласно с основной тематикой нашей группы, я выделяю здесь лишь один аспект изучения живой речи, именно фонетический, предоставляя возможность слушателям проявить инициативу и самим определить, как рациональнее использовать материал фонотеки для занятий остальными разделами языкознания или других современных областей. Ну, кратко нужно сказать, что фонотека представ