пяток, глядят, исследователь имеет очень мало шансов при пассивном ожидании встретить необходимые слова. Они могут составить лишь 0,3 % текста. Точнее, перед твердым типа пяток 0,2 %, а перед мягким, это глядят, только 1 %. А позиция ведь очень важная, если это только не яканье (это мы сейчас исключаем), то это может быть элементом украинского языка. Все люди, которые в детстве владели украинским языком или выучились русскому языку в украинском окружении, они продолжают при нормальном нашем литературном аканье говорить гл[’а]дят, п[’а]ток, св[’а]той. Это может быть также следом некоторых севернорусских говоров, не всех, конечно, и следом орфографизмов, нередких в речи лиц, усвоивших русский язык в нерусской среде, например, в Прибалтике, на Кавказе. Кто помнит Мильту Петровну, нашего бухгалтера, латышку? Она всегда говорила: гл[’а]дит, св[’а]той, пр[’а]мой. Ведь латышский язык не дает оснований якать, он не родственный славянским. Откуда она это взяла, всю жизнь в Москве прожила? Конечно, это у нее от книжности. Это же самое и на Кавказе встречается в русском говорении грузин, если только они не у кубанских казаков, не у украинцев выучились этому произнесению. Так значит, просто с букв: как написано, так и говорят, да еще спорят, что так правильно. Значит, эта позиция очень важная при анализе многих материалов по различной тематике. А процентов-то мало – 0,3 % только. Совсем минимальна возможность встречи с примерами, где этимологическое а в первом предударном слоге присутствует после отвердевшего шипящего, типа жара, шалить – это 0,1 %, то есть на 1000 слов может встретиться в среднем один раз, да и того меньше. Значит, можно прочитать много страниц или прослушать длительные фонограммы текстов, прежде чем найдется искомый пример.
Вот второе дело. Для активизации сбора материала практически приходится нередко использовать другой способ общения с информантами. Это отличный от первого жанра фонограмм – он пассивный, а это образуются тексты с концентрированными исконными примерами. Такой текст является уже, значит, не пассивной фиксацией свободно развивающейся беседы, а его специально организуют посредством заданной темы разговора. Исследователь стремится получить от информатора максимум необходимых сведений в короткий срок, что достигается при помощи подготовленных вопросов, сгруппированных таким образом, чтобы общая линия беседы не распадалась на отдельные тематические отрывки, меньше отличалась бы от развития обычного бытового разговора. И вот если вышеназванный способ собирания материала используется и постоянно совершенствуется многими участниками диалектологических обследований, то следующий жанр текста, речевой записи уже носит более специальный характер. Здесь много нового внесено практикой сбора материала нашей группой лаборатории, которая в случае необходимости подвергает полученный материал инструментальному анализу, для чего особенно необходимо концентрированное расположение примеров в фонограмме. Так, при общении с информантом, обладающим хорошим языковым чутьем и положительной реакцией по отношению к проведению лингвистического опыта, потому что обращение к языковому сознанию информанта, когда последний отбирает и представляет типичные для своего родного говора примеры, – это соответствует постановке эксперимента, в первую очередь психолингвистического содержания. И вот если информант обнаруживает положительную реакцию по отношению к проведению опыта, иногда удается создать значительный адаптированный текст с информацией высокой научной ценности. Я покажу некоторые просто поразительные по тонкости примеры, которые собраны не нашей группой, но диалектологами. К ярким образцам адаптированных текстов относятся ответы информантов, характеризующих специфические черты своего собственного говора непосредственно в лингвистическом плане (насколько это доступно лицам без филологической подготовки, но одаренным языковым самосознанием). Собственно мне кажется, что языковое самосознание имплицитно присутствует у каждого человека, но далеко не все могут свободно направить свое внимание на характерные признаки родной речи и показать их в качестве примеров – вот эту способность нужно, конечно, развивать. И должен отметить, что за много лет работы в области диалектологии не только я, но и многие из наших товарищей сохраняют память о многих наших информантах, носителях диалектов, чрезвычайно способных помощниках в деле собирания научного материала, тонких знатоках своей родной речи и, без сомнения, филологически одаренных лицах. У нас и у других коллективов диалектологов нашего института, работников атласа2, деулинского словаря3 и так далее, нередко еще долго сохраняются связи с некоторыми из своих бывших информантов: и переписка, и встречи, и так далее.
Я тут пропускаю некоторые детали. Особый вид фонограммы – это образцы фиксации проведенных опытов. Сюда относятся контрольные звукозаписи, сопутствующие некоторым видам инструментальных опытов и служащие для проверки и обоснования их. Хранение подобного материала может иметь юридическое значение как документация опыта и его научного описания. Так, подтверждаются результаты анализа речевой артикуляции, например, при рентгенографии, палатографии, киносъемке артикуляции губ и так далее. В конечном итоге в качестве контрольной может рассматриваться каждая фонограмма, используемая при научном обобщении. Наконец, надо упомянуть еще об одном особом виде фонограмм – это хрестоматийные подборы звукозаписей различного объема и содержания, используемые при подготовке участников лингвистических обследований, экспедиций, при обучении сценической речи в ее разновидностях, характеризующих персонажей пьесы, а главное – нужные для проведения занятий по истории и диалектологии русского языка в университетах и педагогических институтах. С этой целью наша лаборатория ввела в практику своей деятельности рассылку фонограмм на места. Следует отметить, что ряд подборов фонограмм по специальному заданию разослан и в зарубежные страны.
Теперь в связи с вопросом о функционировании фонотеки, которая должна способствовать развитию лингвистических, в частности фонетических, знаний, мне представляется необходимым коснуться и общего положения современной фонетической подготовки языковедов. В настоящее время ни по составу научных проблем, ни по объему данных о звуковой природе языка вузовские программы по разделу фонетики не представляют полноты, которую требует современный уровень языкознания. Реализация этих программ рассчитана на незначительное количество часов. Поэтому филолог, получающий теперь подготовку, должен много заниматься самостоятельно, чтобы подойти к неизмеримо выросшей за последние десятилетия фонетической проблематике, а эта проблематика развилась вследствие развития электронной аппаратуры, стимулирующей развитие новых направлений инструментального анализа речи. Так вот эту отрасль знания особенно ширóко стали развивать представители ряда прикладных дисциплин, и нередко в области, как я говорил, закрытой тематики. В первые годы они попытали обойтись без помощи лингвистов, это психологи, физиологи, биологи, физики-акустики, инженеры связи и так далее. Отрицательные результаты такого обособления сказались очень скоро. Надо напомнить: в Институте связи проходили диссертации, где встречались физические характеристики русских звуков, в числе которых фигурировали я, ю, е и даже мягкий знак. Это была диссертация некоего Быкова, который приходил и спорил о тех таблицах, которые он составлял для проверки проходимости электропроводной связи. Люди совершенно не различают понятия звука и буквы даже в пределах знаний ученика школы пятого-шестого класса. И диссертации такие проходили.
Естественно, что в следующий период возникло содружество так называемых смежников с языковедами, о чем в свое время писал Лев Рафаилович Зиндер, у него статья была такая об одном содружестве языковедов с техниками4. Контакт со специалистами в области техники, физиологии и другими исследователями, занятыми анализом речи в своих аспектах, плодотворно развивается некоторыми коллективами эксперименталистов-языковедов, особенно в Ленинградском и Московском университетах. Но широкие круги отечественных филологов продолжают работать в значительном отрыве от фонетистов современного уровня, в чем отчасти сказывается и современная тенденция к специализации языковедов по сравнительно узким профилям. В современной фонетической подготовке студентов продолжает существовать почти то же положение, которое было несколько десятков лет назад. Здесь в значительной мере употребляются фонетические определения, созданные языковедами старшей поры еще на слух, в период до развития точных методов анализа речи. До сих пор в учебниках, очень авторитетных, пишут, что ударение – это усиление экспирации, хотя Зиндер страшно волнуется и в «Общей фонетике»5 пишет, что это безобразие. Что согласные глухие отличаются от звонких только отсутствием голосового тона, что дифтонги русских говоров имеют в первой части неслоговой элемент, и так далее. Эти сведения уже давно нуждались в пересмотре, хотя во многом они не могли считаться непригодными, некоторые из них были в основном верными, но отличались упрощенностью и неполнотой.
И вот ослабление внимания к вопросам точной характеристики звучащей речи в период двадцатых-тридцатых годов имеет свое историческое объяснение. Известное оттеснение фонетики на задний план возникло как реакция на бывшее некогда неправомерное сужение проблематики других разделов языкознания, которые стали теперь развиваться за счет гипертрофированного прежде отношения к звуковой стороне речи. Здесь возникает противоречие. Следующий период развития теории языка вызвал к жизни активную разработку насущных вопросов фонологии, проблем системности языка. Фонетический уровень анализа языка, подчиненный фонологическому, оказался на второстепенном положении, и к тому же главные фонетические категории вполне четко, казалось бы, вырисовывались на базе самых элементарных обобщенных звуковых характеристик, трактуемых обычно на уровне представления о звуках речи, сложившегося на рубеже XIX–XX веков. Возможно, что основные фонологические построения могут до каких-то пределов обходиться и с прежним фонетическим вооружением. Но слишком полагаться на достаточность последнего нельзя. Некоторые авторы, вот как Якобсон, стали привлекать в своих фонологических разысканиях современные данные о физической природе звуков. Тем не менее фонологические схемы, недостаточно обоснованные фактическим состоянием звукового уровня, продолжают появляться до сих пор, поскольку их авторы, стремясь участвовать в разработке актуальных проблем современности, не представляют себе необходимости проверить физическую основу своих построений.