А. П. ЕвгеньеваВОСПОМИНАНИЯБЕСЕДА С Е. В. КРАСИЛЬНИКОВОЙ
Жизнь в Санкт-Петербурге
Я всю жизнь жила на Кировском проспекте. Чудное место! Но это была огромная коммунальная квартира, и об этом доме на Кировском проспекте можно рассказать очень много интересного, это дом собственных квартир и жили там удивительные люди, или это были очень богатые люди, известные тем, что они просто богатые люди… Этот дом замечателен тем, что каждая квартира была устроена так, как хотел ее владелец. Это большие очень квартиры, там квартиры по двадцать комнат были. Вот лестница[39], по которой я жила, там жили такие люди: квартира Бутлерова – это сына химика, это двадцать комнат. Квартира Марии Капитоновны Петровой, это очень близкая сотрудница Ивана Петровича Павлова, та, которая в фильме представлена в виде Тани, если вы помните этот фильм, «Иван Петрович Павлов». Это тоже двадцать комнат квартира. Дальше, четвертый этаж, квартира академика Сергея Федоровича Платонова была, я у него еще лекции слушала.
Этот дом имел cour d’honneur, который, значит, с Кировского проспекта. Так вот в той части были две интересные квартиры. В первом этаже тоже квартира двадцатикомнатная директора Императорских театров Теляковского, а в четвертом этаже тоже двадцатикомнатная квартира Бакеркиной, их было три сестры, две из них балерины, одна была возлюбленной генерал-губернатора Петербурга Дурново1. Так что этот дом совершенно удивительный. Ну а после революции, естественно, эти люди остались, правда, значительно сократив свои апартаменты. Мария Капитоновна Петрова разделила квартиру, у нее жили сотрудники Института экспериментальной медицины2. В нашей квартире было четырнадцать комнат, а людей там было тридцать шесть человек и было двенадцать съемщиков, причем надо сказать, что комнаты – сорок пять метров, пятьдесят метров. Вот в нашей квартире был зал сто метров. И особенно изменился сос тав квартиры после войны, потому что некоторые не вернулись из эвакуации.
Сначала там был только один хозяин, это очень интересный инженер. В квартире жила его семья: он, жена и две дочери, его в двадцать первом году посадили, и этим дамам нужно было как-то сохранить… Нет, тогда не отбирали, в двадцать первом году, в двадцать втором не отбирали ничего. А меня туда устроила бабушка Александра Евгеньевича Кудрявцева, был у нас такой в Герценовском институте3 профессор. И на меня был записан этот зал (почему я знаю, сколько там метров), а потом его разделили на комнаты, четыре комнаты и тамбурчик. Когда я пришла туда, я была совершенно удивлена. Такого богатства, необыкновенного, я не видала, хотя я была в настоящих дворянских русских домах. Дело в том, что предводителем дворянства в Костроме был Сергей Иванович Бирюков, он был губернатором в Нижнем Новгороде в ту пору, когда там жил Горький, и он, так сказать, покровительствовал многим. И после революции Сергея Ивановича не тронули и семью его не тронули. А его брат, Павел Иванович Бирюков, это биограф Толстого, это и друг Льва Николае вича, отдавший всю свою долю земли в Костромской губернии молоканам4, тем, кто был близок по мировоззрению к непротивленчеству Толстого. И тогда Павел Иванович вместе со всей семьей уехал в Швейцарию.
Языковеды
Я гораздо лучше и больше знала наших ленинградских языковедов, о Дмитрии Николаевиче Ушакове я много слышала от Александра Сергеевича Орлова, академика. Я в период своей докторантуры была ученым секретарем сектора древнерусской литературы5. Александр Сергеевич тогда уже был болен и редко бывал в институте, и поэтому я должна была приходить к нему каждую неделю для того, чтобы рассказать, как идут дела, принести почту. Все это было очень просто после войны-то, еще не был восстановлен весь штат, курьера не было, а Александр Сергеевич обычно после деловой части нашего разговора всегда меня задерживал, оставлял, чтобы поговорить, и вот тогда он много рассказывал о своем прошлом, он ведь коренной москвич. И конечно, очень жаль, что не сохранилось записей ни Александра Сергеевича, ни Бориса Дмитриевича Грекова, хотя, может быть, Борис Дмитриевич Греков и записан, и, думаю, Дмитрий Николаевич записан, у вас есть валики?
Так вот, Александр Сергеевич рассказывал, как они, трое товарищей, готовились к магистерскому экзамену. У Александра Сергеевича есть целая поэма. Если попробовать посмотреть его архив в Академии наук, вообще нужно бы, конечно. Если говорить об истории русской филологии, то, конечно, нужно заняться и архивом Александра Сергеевича, потому что здесь какое-то такое объединение и московской, если можно так сказать, школы, ведь Александр Сергеевич, конечно, был представителем московской школы филологии, это продолжение Тихонравова, его работ. Александр Сергеевич (нехорошее это слово – «влюблен», сюда не подходит) Александр Сергеевич был таким истовым в своей любви к русскому языку, к русской литературе! Причем он как редкий филолог обладал поразительной памятью на те места русской литературной традиции, в которых с такой предельной силой выражается и искусство русского слова, и его национальные особенности. Меня он поразил тем, что говоря о «Слове о полку Игореве», он перебивал такой разговор какими-то воспоминаниями, вот тот сказал так, а вот этот говорил иначе, а ведь на самом деле, вот подумайте... И дальше шла цитата на память из Ипатьевской летописи, причем он так хорошо это читал, что становилось совершенно ясно, что для таких филологов, каким был он, какими были Срезневский, Соболевский, Шахматов, тот же Тихонравов, для них текст древнерусской летописи был таким же «своим» и легко понимаемым текстом, как текст Тургенева, Толстого. И он умел показать в своем чтении и в своих рассуждениях художественную связь этих вещей, и не только художественную, но специфику, я бы сказала, мелодики, плавности русской речи. Поэтому, я думаю, не только потому, что Александр Сергеевич был академиком, а следовательно, принимал участие в самых различных предприятиях филологического характера, но я думаю, что вот именно из любви к русскому языку, к русской речи, к русской литературе Александр Сергеевич и был членом Комиссии по русскому языку, в которой обсуждались предложения Дмитрия Николаевича Ушакова по поводу норм русского языка. Я несколько раз была на тех заседаниях, на которых присутствовали – сейчас я ведь уже не могу сказать, на каком заседании кто был, – но я помню на этих заседаниях Дмитрия Николаевича, Александра Сергеевича, Льва Владимировича [Щербу. – Прим. ред.], Василия Ильича Чернышева, конечно, Бориса Александровича Ларина, который так горячо принимал в этом участие. Это наиболее яркие представители, и помню еще очень хорошо Сергея Петровича Обнорского, Евгению Самсоновну Истрину. Так что, как видите, комиссия была весьма представительна и интересна, я помню очень горячий спор по поводу особенностей литературного произношения петербургской, ленинградской нормы и московской нормы. Вот об этом немного говорил и Сергей Петрович, и в особенности, Лев Владимирович.
Диалектологические экспедиции
На прошлой неделе в Ленинградском университете было заседание, посвященное работе по диалектологии, которая была начата в сорок пятом году, был создан кабинет диалектологический, ведь в сорок пятом году в Ленинградский университет заведовать кафедрой русского языка был приглашен Виктор Владимирович Виноградов. Он в течение нескольких лет заведовал кафедрой, до сорок восьмого, а может быть, и до сорок девятого года. А потом уже был Борис Александро вич [Ларин. – Прим. ред.], но Виктор Владимирович был тогда в большом подъеме, и это было все так интересно, потом время-то ведь было какое, победа, восстановление, возврат к тому, что было перед войной. В Ленинграде это было очень трудно и сложно. Так вот, Виктор Владимирович поставил вопрос об организации кабинета диалектологии. И в семьдесят пятом году исполнилось тридцать лет существования кабинета диалектологии. Кабинетом заведовала тогда я. И мы хотели сразу же начать диалектологическую работу. Девятого мая победа, а в экспедицию мы отправились в августе сорок пятого года, да и куда отправились!
Когда стоял вопрос о том, куда же поехать в экспедицию, то было два прямо противоположных мнения. Одни считали, что необходимо ехать в такие районы, которые не затронуты войной, а по тому плану диалектологического атласа6, который был разработан перед войной (ведь работа по диалектологическому атласу началась с тридцать седьмого года, я говорю об экспедиционной работе, потому что этому предшествовала большая подготовительная работа), так вот по плану, который был разработан в тридцатые годы, в сорок первом году надо было обследовать Псковскую область. И так как все, кто занимался диалектологией в тридцатые годы, считали, что сейчас нужно продолжать эту работу немедленно, то было выдвинуто и такое положение, с того самого пункта, с той самой точки, на которой мы остановились в сорок первом году. И если у нас в сорок первом году по плану было обследование Псковской области, то сейчас, в сорок пятом году, давайте обследовать Псковскую область. Я была горячей сторонницей этого. В эту экспедицию отправились аспирант Виноградова Михаил Михайлович Орлов, Ирина Александровна Попова, вам, вероятно, хорошо известная, она работает сейчас в Московском университете, я и двенадцать студентов. Нас было пятнадцать человек. Куда поехать, какой район Псковской области выбрать? И мы взяли Пушкиногорский район. Не только потому, что это красивый район, а потому, что это пушкинские места. Но мы совершенно не принимали во внимание то, что ведь население Псковской области было в различных местах. Та часть, которая успела эвакуироваться, была на территории русской, та часть, которую немцы оккупировали, частично посадили в лагеря в Прибалтике, а частично угнали в Германию. И те, кто остался, больше чем наполовину были в парти