занах, потому что Псковская земля – это партизанская земля, как вы знаете.
И вот когда мы приехали в Псков, нам нужно было доехать до Острова, и потом до Пушкинских Гор. Нам дали военную грузовую машину. Надо сказать, что когда я пришла в обком партии, на меня там просто с огромным удивлением смотрели, кого же вы там будете обследовать, ведь там же почти все выжжено! И мы все-таки поехали. Нам дали машину, и мы отправились. И вот когда мы ехали, то тут я поняла, что мы можем, пожалуй, и не привезти никакого материала. По дороге, навстречу нам шли те, кто возвращался из лагерей, шли те, кто возвращался из эвакуации, многие шли пешком с тележками, но самое-то страшное были деревни, через которые мы проезжали, ведь очень многие деревни представляли собой ряд воронок, потому что немцы взрывали почти каждый дом – вот так был весь уничтожен город Гдов, например. Мы туда поехали в следующий год. И тут я подумала, где же мы, у кого и как будем записывать? И вот мы приехали в этот самый Пушкиногорский район. Мы отправились в школу, потому что нам сказали, что больше нам, конечно, переночевать там будет негде. И я и Ирина Александровна пошли к секретарю райкома партии и председателю райсовета, а студентам мы сказали, чтобы они шли в столовую, потому что пока мы ехали от Пскова до Пушкинских Гор все, конечно, очень проголодались. Вот, мы пришли. Оба они нас пригласили к секретарю, как раз потому, что там у него на стене висела карта, одноверстка военная. Оказалось, что секретарь райкома партии был командиром партизанского отряда, действовавшего в районе. Нужно было с ними обсудить, какие же места, какие деревни, какие села можно обследовать. Надо сказать, что оба этих человека были удивительно хорошими, и они воодушевились тем, что в первый же год к ним приехали, их обследуют; мы очень хорошо поговорили, они готовы были нам всячески содействовать. И потом секретарь райкома говорит: «Хочу посмотреть на ваших студентов». Я сказала, что мы им назначили встречу у столовой. Пошли вместе к столовой, подошли к столовой – никаких студентов. Мы с Ириной Александровной, конечно, перепугались, куда же девалась вся группа? Секретарь говорит, – вот я, к сожалению, забыла его фамилию, нужно найти свои записи, там у меня все есть. Секретарь райкома говорит: «Не сомневаюсь, они на могиле Пушкина. Давайте пойдем посмотрим». Мы пошли туда, и по дороге он нам рассказал, что под могилу Пушкина, не под могилу даже, а весь холм этот был заминирован немцами. Причем если бы опоздали на полчаса, то весь холм с могилой и с собором взлетели на воздух. Группа, которая ворвалась первой, там были молодые: «А где здесь могила Пушкина?» – первый вопрос. Бросилась часть солдат разыскивать могилу Пушкина, и когда они туда подошли, то кто-то из них говорит: «Ребята, давайте посмотрим, может быть, мины есть?». Оказалось что весь холм заминирован. Они разминировали…
Базой нашей были Пушкинские Горы, устроили воскресник и очистили весь холм, привели в порядок; что можно было, убрали, потому что там попала бомба в собор и много было больших кусков здания самого, которые не так просто было девушкам… у нас был только один мужчина – это Михаил Михайлович Орлов, довольно слабый, и трудно это было, но все-таки, какими-то веревками зацепляя, расчистили площадку.
– Вы были первыми на могиле Пушкина после войны?
Нет, вы знаете, есть довольно хорошие очерки Хелемского «На темной ели звонкая свирель»7. Очерки, в которых он рассказывает о тех разрушениях, что оставили немцы в дорогих нам литературных местах. Причем там ведь целая комиссия после войны, он называет и Дмитрия Дмитриевича Благова, и Николая Каллиниковича Гудзия, вот они едут по Псковской земле, но, надо сказать, в этих очерках Хелемского есть удивительные вещи! Он неплохой поэт и неплохой переводчик, и неплохой очеркист, но вот что у него там есть: ведь на месте домика няни, вот это мы как раз видели, был сделан дот, причем этот дот был сделан из бревен этого домика. Хелемский, описывая дорогу, по которой едет машина с комиссией, хорошо говорит о том, что вот эти леса с прекрасными высокими соснами, избы, а вот сейчас я скажу фразу, которую я, конечно, запомнила наизусть: надежно зашпаклеваны мохом, – вот и также о домике няни: «стены, надежно зашпаклеванные мохом». Вот кáк, неплохой писатель, пишет и позволяет себе такие грубые ошибки! Вот это ужасно! Не нужно тогда писать. Что значит «зашпаклеванные»? Слово-то нерусское.
И вообще надо сказать, что вот эта первая экспедиция по Псковской области, да и вторая и третья – они были интересны…
Российские типы
Сама жизнь в старых губерниях – Ярославской, Вятской бывшей и немножко Костромской, немножко Тверской – определяла очень многое и в быту, и в говоре, речи, и в характере. Вот ярославцы – это лихой народ, удалой, это мастеровщина, и не только мастеровщина, но почти (какой процент – это трудно сказать), но очень большое количество так называемых половых, трактирных официантов (тогда были трактиры). В конце XIX – начале XX веков это были люди более низкого разбора, чем во времена Пушкина. Ведь если Пушкин пишет, что Минский8, приехав в Петербург, остановился в трактире: «живет в Демутовом трактире», то ведь понятно, что это такая гостиница с рестораном, гостиница, где вас и кормят. А трактир конца XIX – начала XX века – это такая дешевая столовая, в которую заходит мастеровой люд. Иногда наши киношники хорошо показывают такие бытовые сценки, по-моему, в фильме «Чайковский» очень хорош трактир. Ну, Москва ведь славилась своими замечательными трактирами. Во времена Островского трактир это одновременно и гостиница, и ресторан…
Половые-ярославцы – мальчики в торговых лавочках, не в больших прекрасных магазинах, а в лавочках. Ярославская и Костромская губернии были ведь малоплодородными, это земли хорошие лесом, а тогда таких лесозаготовок не было, какие у нас начались в советское время, и люди шли на работу, это землекопы, да у Некрасова ведь великолепно все это рассказано. Естественно, что хозяйство, которое ведет женщина, в котором муж приходит на очень короткий срок – зимний, конечно, совершенно своеобразно. Да и потом ведь из Питера, из Москвы, да и из тех губернских городов, где можно было устроиться на такую временную работу, люди приносили очень много своеобразного в жизненном укладе. Вот ярославцы всегда были очень форсисты…
Да, но есть ведь и другое: ярославские и костромские водохлебы – любят чай попить, это верно. Очень интересен северный народ. Полное отсутствие вот такой услужливости, с большим чувством достоинства, какой-то такой – сейчас я скажу хорошее такое, народное слово – важеватостью, укладом жизни. Вероятно, такая тяжелая жизнь временных заработков прививала им много отрицательных каких-то черточек бытовых, небрежность, может быть, и отсутствие уважения к старшим, пренебрежение к земледельческому труду, оно появлялось, несомненно. Но это совершенно не затрагивало северян, это вот Ярославская, Костромская, Тверская, Вологодская, Архангельская, вся Карелия – здесь, конечно, совершенно этого не было. Архангельская губерния была ведь колоссальная, она занимала весь Север. Олонецкая бывшая губерния меня всегда ведь поражала, такая высокая, духовная культура там. Но, вероятно, еще огромную роль сыграло то, что они никогда не были крепостными. Вот эта услужливость и какая-то иногда у некоторых приниженность, это то, что было воспитано крепостничеством, потому что там нужно было угождать, уметь угождать. Потом, это, очевидно, воспитывалось и тем, что когда мальчишку отдавали в лавочку какому-нибудь торговцу на выучку или в трактир, то ведь первое, чему его учили, – полное повиновение. Это, вероятно, так сказывалось. Огромная разница между населением, которое живет по Северной Двине, Печоре, Мезени, и тем, которое приходилось встречать в Ярославской, Тверской, Костромской областях. Там это было все задавлено, а здесь, тут ведь еще Север, особенно ближе к устьям этих рек, это все рыболовы, смелые... Я не знаю, можно ли это называть романтикой. Ведь жизнь очень сурова там и требует большой смелости, и выдержки, и независимости, да они же и были независимыми.
А потом они все были грамотными, а кроме того, ведь это Север, северные деревни поставляли кадры для нашего флота, пусть деревянного, парусного, потом моторного. Это все люди, которые бывали, скажем, не только в Архангельске, или Мурманске, или там еще где-нибудь на Соловецких островах, или на Кольском полуострове, но и за границей, так что это, конечно, совершенно особые люди, крупные, красивые, не все голубоглазые, там много и кареглазых, и черноглазых. Но вот у них какая-то важеватость, с большим достоинством они все себя держат. Большие, хорошие дома, лесу много, очень хороши, конечно, украшения резные из Вологодской области, необыкновенно хороши в Олонецкой губернии...
А. В. ИсаченкоО СКРЫТЫХ ГРАММАТИЧЕСКИХ КАТЕГОРИЯХЛЕКЦИЯ НА ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ СЕМИНАРЕ В КЛАГЕНФУРТЕ (АВСТРИЯ)
Есть такие семантические категории, которым я не решаюсь приписывать значение тайных. Такой скрытой категорией является например, dualis в немецком, английском, французском, и в шведском, и в русском языке. Dualis, который совершенно открыто существует в языке словенском, в языке лужицком как живая грамматическая категория, но который бытует в указанных языках только в скрытом виде1.
Если можно сказать: в аварии он потерял все пальцы, то нельзя сказать: в аварии он потерял все руки, ибо категория dualis’а, двойственного числа, имеет правило: все употребляется тогда, когда речь идет о более чем двух предметах. Он потерял обе руки – было бы правильно, то есть все плюс категория два, является omnes.
Точно так же, если вы скажете: Er ist mein ältester Sohn, то этим самым вы идентифицируете, вы говорите, что у вас больше, чем два [сына], потому что иначе вы бы сказали: