и Сегодня я не читал газеты – Heute ich habe nicht die Zeitung gelesen. Я ему не давал денег – Ich habe ihm kein Geld gegeben; Я ему не давал деньги – Ich habe nicht ihm das Geld gegeben. Эту книгу я еще не читал – Ich habe nicht das Buch gelesen. Но вряд ли кто-нибудь скажет: я не могу найти ножниц.
Итак, в ряде случаев это довольно четко, в ряде случаев эта четкость убывает и, по-видимому, полностью исчезает в каких-то, мною еще не установленных, контекстах.
И, наконец, последнее. На это я обратил внимание совершенно недавно, поэтому это все свежо и непродуманно. Но я решил вам это предложить, может быть кто из вас этим займется, это не лишено интереса. Если я употребляю императив, повелительное наклонение, в совершенном виде и имею в виду конкретное действие, то это может иметь неопределенное значение. Например: Подай заявление – Schreib ein Gesuch. Подавай заявление – Schreib das Gesuch. Напиши ему письмо, может быть, он ответит – Schreib ihm einen Brief… Садись и пиши письмо – Schreib ihm den Brief. Напиши статью – Schreib einen Artikel. Садись и пиши статью – Schreib den Artikel. Купите машинку, вам легче будет работать и Покупайте машинку сегодня, не откладывайте на завтра.
В. Д. ЛевинИСКАНДЕР ИСЛАХИ. ЕЩЕ ОДИН ФОНЕТИЧЕСКИЙ ПАРАДОКС(ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПАРОДИЯ)
Как-то раз, выходя из забегаловки, что на углу Пушкинской площади и Страстного бульвара, я по обыкновению икнул и вдруг остановился, сам еще не осознав, что произошло. Но тут сработала моя феноменальная наблюдательность, которая всегда поражала фундаторов МФШ – Московской фонологической школы. Я понял, что, икнув, произнес на месте гласного переднего ряда верхнего подъема [и] гласный верхнего же подъема, но среднего ряда [ы]: не «ик», а «ык». Но позвольте! Ведь eo ipso, вопреки всем правилам, звук [ы] оказался в абсолютной инициали, и не в каких-то там придуманных «ыкать» – «ыканье», а в естественном речевом акте, взятом в его колоритнейшем узоре, без всяких там фиглей-миглей книжного языка. Необходимо было повторить опыт. Но так как в кармане оставалось двадцать шесть копеек, пришлось отложить проверку на завтра. После очередных ста пятидесяти граммов – СПГ по терминологии МФШ – я явственно произнес «ик». Значит, все вернулось на круги своя? Но накануне-то я отчетливо слышал «ык»! Так «ык» или не «ык»? – вот в чем вопрос (Гамлет, «Гамлет» Вильяма Шекспира в переводе Лозинского). Стало ясно, что эксперимент должен продолжаться, что придется попарадоксировать, разворошить все pro и contra. Ежедневное повторение опыта в течение месяца, даже с применением трехэтажной системы Реформатского, не дало ничего нового: неизменно «ик». Привлечение к эксперименту информантов, исключительно коренных москвичей с соответствующим опытом, также не привело к нужным результатам: в восьмидесяти двух процентах случаев данное явление вообще не нашло никакой звуковой репрезентации, поскольку информанты оказались не подготовленными к должной глубине охвата данного фактора и не обнаружили, следовательно, никакой прагматической хватки. Остальные восемнадцать процентов упорно úкали. Впрочем, опыты с информантами пришлось прекратить ввиду быстрого истощения ассигнованных на это дело средств. Я уже отчаялся разгадать этот поразительный фоноалкоголический феномен, даже стал сомневаться: «Был ли мальчик?» (Максим Горький, «Жизнь Клима Самгина») и продолжал эксперимент уже более по привычке, когда неожиданное и случайное обстоятельство помогло мне все же распутать этот клубок и «обнаружить кочерыжку» (в смысле Шпета). В тот день, направляясь к Пушкинской площади, я был, как всегда, занят разными лингвистическими сюжетами. Первый касался произношения инициала «О» в сочетании с фамилией – получалось безударное [о], без редукции, сравни: Олег Трубачев и О. Трубачев. Родилось двустишье:
Мне сам О. Брок
Платил оброк.
Выходило [о] Брок и [а]брок – забавно! Второй сюжет был связан с произношением аффрикаты [ц] перед звонким согласным. Размышления об одном выдающемся современном лингвисте привели меня естественным путем к фразе: «Из задниц задница», в которой я невольно заслушался сочетанием [дз] – [з] на стыке слов (смотри мое исследование о «же» в истории русского языкознания). Оба сюжета, разумеется, нисколько не продвинули меня в отношении злополучного «ык», но третье! Началось с вариаций на тему «севрюга», и после фразы «Эх, севрюжки бы, трах-тарарах!» прорезало воспоминание: в тот поворотный для истории отечественной фонологии день закусывали севрюгой, что побудило меня тогда прибавить к СПГ еще СГ (сто граммов). Значит, в тот день было реализовано ДПГ (двести пятьдесят граммов), а опыты-то велись на СПГ! Не здесь ли и зарыта собака?.. Благодаря непостижимой и счастливой для науки оплошности одного члена ССП (Союза советских писателей) я имел возможность проверить эту заманчивую гипотезу немедленно. Результаты были поражающими: «ык»! Так вот она, та самая ванна, (sapienti sat), сидя в которой гениальный сиракузец достиг своего поразительного мокропрозрения. Следовало, однако, провести новую серию экспериментов для выявления верхней и нижней границ явления. Первое решалось просто: с промежутками в десять граммов проводилась трехкратная проверка действия соответствующего фактора. Результаты видны из следующей таблицы: сто шестьдесят граммов: ик – ик – ик; сто семьдесят: ик – ик – ик; сто восемьдесят: ик – ик – ик; сто девяносто: ик – ик – ык; двести: ык – ик – ык; двести десять: ык – ык – ык. Как видно из таблицы, переход от сочетания с гласным переднего ряда к сочетанию с гласным среднего ряда образует зону сто девяносто – двести десять граммов. Сложнее, а главное, убыточнее оказались опыты по определению верхней границы. Они еще не закончены. Могу лишь сказать, что все факторы свыше двухсот десяти граммов пока дают устойчивое «ык». Впрочем, уже восемьсот граммов и более сулят новый «ряд волшебных изменений милого лица». Так, последний эксперимент – восемьсот двадцать граммов – дал результат весьма любопытный: с трудом, но все же достаточно отчетливо прослушивался сложный вокалический сегмент, не вполне однородный на всем своем протяжении, но, безусловно, ы-образного характера, что-то вроде: «Ы-ы-э». Следовало бы проверить этот результат на сегментаторе, но, как любезно разъяснили мне мои друзья-экспериментаторы из Института русского языка, «любая аппаратура окажется бессильной перед столь сложной материей». Вот и все пока. «In vino veritas», – любил повторять мой покойный приятель, Прохор Вильгельмович Хаимзон, старший пространщик Сандуновских бань и тонкий ценитель античной кухни. Приятно цитировать эти мудрые слова. Только придется внести поправочку: veritas-то veritas, но для СПГ и для ДПГ она разная, эта veritas! Вот в этой поправочке – главный мотив этой моей новой рапсодии. Любопытно, что скажут теперь мои заклятые ленинградские друзья. Впрочем, думается, никто из них не рискнет проверить предложенный мною опыт даже в его нижних параметрах. «Suum cuique», – как говаривал все тот же незабвенный Прохор Хаимзон.
Опубликовал Le Vin
В. Н. СидоровРАБОТА КОМИССИИ ПО РЕФОРМЕ РУССКОЙ ОРФОГРАФИИДОКЛАД НА УЧЕНОМ СОВЕТЕ ИНСТИТУТА РУССКОГО ЯЗЫКА АН СССР
…Поручено было, значит, разработать проект «Рефор мы орфографии»1. Вот на этой почве мы и встретились. Нáчались всякие обсуждения. <Мы с Рубеном Ивановичем Аванесовым написали> тогда статейку. Что-то такое: «Реформа орфографии и проблемы письменного языка»2… Чего-то очень как-то высόко мы тогда ее назвали. Ну а потом было заседание комиссии, где обсуждалась реформа орфографии. С нами сидел Сергей[42] Михайлович Сухотин. Мы его только знали... только по имени, что это Сухотин, в общем, незнакомый. Что-то начали говорить и так далее... потом он вдруг выступил и говорит: «Вот сегодня как раз вышел “Русский язык” в школе». Прекрасная статья Аванесова и Сидорова. Вот все теоретические основы… я полностью подписываюсь». Когда он так сказал, мы, конечно, польщены были страшно. Мы тут же ему представились, и вот с тех пор началось наше знакомство. Вот рядышком сидели и тут же представились друг другу. Ему, значит, понравилась наша статья. Ну и решительно там развивали фонологическую, так сказать, точку зрения. По существу, все вопросы, которые были связаны, вот, с фонологией, например, в Московской школе3, они, действительно, обычно тесно связаны с практикой. Так же как, конечно, и Яковлев с другими лицами, они… Вырабатывал тот же Яковлев математическую формулу алфавита. Он работал в комитете, тогда был при ВЦИКе... работал комитет нового алфавита5. И, значит, для бесписьменных и малописьменных языков этот комитет вырабатывал алфавиты. Выходили труды этого комитета, и это была очень большая работа лингвистическая, целые пачки трудов ими написаны. Это очень большие работы сделаны были. Так что им принадлежит очень многое. Вообще, это... сейчас все как-то забыто у нас, и Яковлев забыт, и лица, которые с ним связаны. Собственно, если хотите, главным вот таким идеологом и теоретиком, конечно, был он в этом комитете нового алфавита. Так что они разрабатывали очень интересные вещи. Все это было очень связано с практикой. И у нас это было связано с практикой. Ну, и вот на этой-то почве мы, по существу, конечно, постепенно и разошлись очень резко и с ленинградцами6, и с пражцами7. Ну, теперь рассказывать о всей… о том, какую мы, так сказать, строили систему, я, пожалуй, не буду. Я думаю, что, в общем, у вас представление вообще-то, наверное, есть, правда? Еще тем более, что вы все почти москвичи8. Диалектологи – так я знаю, что они всегда этим пользовались. Некоторые из них потом, правда, перешли на новую систему9, которую придумал Рубен Иванович [Аванесов. –