1). Методологию научного труда, по-видимому, надо разделить на методы учебы и методы зрелого научного труда. И мы так и поступим, хотя совершенно очевидно, что, раз начавшись, учеба не должна кончаться никогда. А настоящую творческую учебу не всегда можно отличить от самостоятельного научного труда, разумеется. Вопросы, обсуждаемые далее, относятся к тому, что сейчас называется еще науковедением. Но, говоря о них, я остаюсь лингвистом, обсуждаю вопросы важные, как я думаю, для лингвистов. Тем более что именно эта область науковедения разработана недостаточно. Когда в апреле прошлого года меня пригласили выступить перед молодежью Института2 о подготовке молодого ученого, методике научной работы, я встретил это предложение со смешанным чувством, хотя, вместе с тем, и с некоторым удовлетворением. Колебался и продолжаю колебаться я оттого, что считаю творческий научный процесс делом прежде всего индивидуальным. Готовых советов на этот счет не имею, да и вообще, не люблю советовать. Разве что, как говорится, достигнув известного возраста (как говорил поэт: «На полпути земного бытия...» – Nel mezzo del cammin’ di nostra vita3), имею что сказать и по этому вопросу и готов этим ненавязчиво поделиться с вами. Прочитанное, продуманное на эту тему, а также почерпнутое из собственного опыта, кажется удобным предложить как две беседы, как вы уже уяснили из объявления, из которых первая называется «Трак тат о хорошей работе», а вторая – «Образованный ученый».
Беседа 1. «Трактат о хорошей работе»
Итак, беседа первая: «Трактат о хорошей работе». Весной 1962 года в Варшаве на улице Новый Свят, недалеко от памятника Копернику, сопровождавший меня польский коллега указал мне на шедшего нам навстречу сухонького пожилого человека, сказав: «Это Тодеуш Котарбинский, экс-президент Польской академии наук, специалист по праксиологии, науке о труде». Такой науки я ранее не слыхал, потому, наверное, и запомнил немедленно от удивления этот термин. У нас, кажется, он по-прежнему малоизвестный, его если и встречаешь, то в кавычках. Несколько позднее, но тоже давно, я узнал, что существует книга Котарбинского, «Трактат о хорошей работе»4, вот то, что я вначале цитировал по-польски название. Это название показалось необычным вдвойне. Во-первых, сейчас как-то не пишут трактаты или, по крайней мере, не называют их так. Один из редких примеров, известных нашей науке, – так называемый «Трактат» Витгенштейна5. Во-вторых, я раньше не наталкивался на современные ученые труды, без обиняков повествующие о том, что есть хорошая работа. Все это звучало забавно, несколько старомодно и вместе с тем заманчиво, однако не настолько, чтобы, бросив все дела, разыскивать эту книгу. Все мы уверены, что мы, в общем-то, знаем, что такое хорошая работа, во всяком случае, вначале уверены вполне. Наше внимание обращено на конкретные работы и дела, а тут какая-то «хорошая работа вообще». «Прочту потом», – пообещал я сам себе честно. Так прошло лет десять, пока я наконец не выполнил этого обязательства. Сейчас я думаю, что, в общем, все правильно, и «Трактат о хорошей работе» Котарбинского одна из тех книг, которую не нужно спешить прочесть прежде времени. Но прочесть раз в жизни все-таки нужно, как полезно прочесть Библию, где сказаны эти, подходящие к случаю, слова Экклезиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни»6.
Но вернемся к «Трактату о хорошей работе». Свою книгу Котарбинский посвящает праксиологии, или, как он раскрывает ее, общей теории эффективного действования. В своих беседах мы еще не раз упомянем с благодарностью имя Котарбинского, его правила, советы, аналогии и предостережения. Но если это общая теория, то уместен вопрос: «Как обстоит дело с ее применением в близкой нам области знания?». Короче, нас не может не интересовать разработка проблем культуры филологического труда. Увы, литература об этом небогата, мягко выражаясь. Книги о культуре труда лингвиста на русском языке мне попросту неизвестны. Правда, покойный библиограф и известный теоретик русской литературы Николай Федорович Бельчиков (не смешивать с Юлием Абрамовичем Бельчиковым, которого в стенах нашего института знают лучше), выпустил «Пути и навыки литературоведческого труда. Пособие для университетов и пединститутов» – мне известно второе издание: Москва, 1975 год, где есть и о выборе темы, и о собирании материала, об источниках, а также о том, что наука способна порождать радость. Хорошая, полезная книга, но она не заменит отсутствия такой книги о труде языковеда. Здесь снова пришла на выручку память. Уже размышляя на тему нынешней беседы, я вспомнил, как, без преувеличения, больше двадцати лет назад видел в руках одного товарища еще в Институте славяноведения скромную тощую книжицу с плохим безнаборным шрифтом, по-чешски, издание Карлова Университета: Vladimír Šmilauer. Technika fi lologické práce, Прага, 1955 год. Я знал профессора Шмилауэра с 1958 года. Мне рассказывали в Праге, какой это требовательный наставник студентов и молодых диссертантов, с каким вдохновенным педантизмом водит он питомцев сам на учебные экскурсии. Этот образ строгой любви к ученикам запомнился мне, хотя в последующие годы я читал книги Шмилауэра о другом, об ономастике и заселении Чехии и так далее, которые принесли их автору заслуженную славу слависта и богемиста с мировым именем. Но пришло время вернуться к той его книжечке о технике филологической работы. Уверяю, она стоит вашего внимания. Вряд ли кто-нибудь из Вас слышал о ней раньше. А она не пропала, не затерялась, как некоторые другие книги в библиотеке, и по-прежнему хранится в длительном пользовании Института славяноведения и балканистики Академии наук СССР под шифрами, они у меня здесь есть. По-прежнему на скверной бумаге, плохим ротапринтом и ничтожным тиражом автор беседует с молодым читателем о неизменно важных вещах и делает это мудро и с блеском, так что будет справедливо, если мы предоставим ему слово и в сегодняшней беседе, сообщая наряду с этим также и другие мнения. Книжечка начинается с гигиены умственного труда. Автор рекомендует вам, цитирую: «Не перенапрягать свои силы. Особенно этого не должен делать молодой человек. После тридцати лет это уже не так опасно». Цитата окончена. Правда, специалисты утверждают, что способности человека, имеющие значение для научной работы, подвижность нервной системы, память и тому подобное начинают ухудшаться буквально с двадцати двух – двадцати пяти лет. Это уже извлечение из науковедения «Проблемы развития науки. Реферативный сборник»7. «Компенсировать и сдерживать это ухудшение способна только тренировка, работа». Заметим, что эти самые двадцать два, двадцать четыре, двадцать пять лет, не самые мудрые, может быть, в нашей творческой жизни, имеют решающее значение в усвоении нами языков. А вообще-то другие специалисты, возможно оптимисты, в свою очередь говорят, что наш мозг всегда работает с недогрузкой. Даже когда нам субъективно кажется, что голова буквально разламывается от перегрузок. Выходит, что перегрузок-то, говоря объективно, нет. И большинство из нас, того не сознавая, занимается тем, что сейчас так порицается на транспорте: гоняет такую ценную емкость почти порожняком. И еще одно, цитирую: «Чем больше духовной работы индивид совершает, тем позднее старится его мозг». Это из полезной книжечки Като Ломб «Как я изучаю языки», с венгерского8 – тоже можно прочесть в нашей библиотеке.
Об устройстве рабочего места читаем у Шмилауэра такие слова, цитирую: «Вряд ли имело бы смысл рассказывать здесь, что идеальный цвет стен серо-зеленый, что вращающаяся этажерка для книг очень удобна», в то время как вы, по большей части, бываете рады, если у вас есть хоть какой-то уголок для спокойной работы. Кстати, у выдающегося французского индоевропеиста Антуана Мейе была, говорят, в кабинете такая вращающаяся этажерка (это я уже в дополнение к Шмилауэру), с которой он действительно брал этимологические словари не вставая с места. Не буду говорить об усовершенствованиях НОТ9, потому что я не знаю их и в жизни ими не пользуюсь, но об одном хочу сказать довольно твердо. Культура рабочего места, кабинета существует для того, главным образом (эстетический момент для краткости здесь опускаю), чтобы быстро найти, достать, дотянуться, действительно не вставая с кресла, не отвлекаясь, не убивая время на поиски. Рабочий стол, заваленный не нужными сейчас, накопившимися за много времени бумагами, производит тягостное впечатление. Конечно, и это индивидуально. Мне возразят, наверно, что можно проводить время бесплодно за идеально прибранным столом, и наоборот, продуктивно работать в обстановке кажущегося хаоса. И все-таки, лишнее есть лишнее. Котарбинский говорил: «Существуют два основных способа добиваться чистоты работы: либо минимально мусорить, либо максимально убирать». Цитата окончена. Судите сами, что экономнее. Экономнее, например, сразу писать чисто, разборчиво, без помарок. В этом есть определенный практический расчет: переписывать не придется, машинистка меньше наделает ошибок. По-моему, многие добровольно задают себе «казнь египетскую», переписывая с черновиков. Всех интересует содержательная сторона, а не хороший почерк. С каллиграфией мы распрощались позже, чем с ораторским искусством, но, кажется, столь же бесповоротно.
После слов о культуре не хочется употреблять слово автоматизация, но придется, потому что, пишет Котарбинский, цитирую: «Автоматизация образа жизни нужна людям творческим именно для того, чтобы иметь возможность посвящать максимум собственной энергии делам, которые главным образом занимают, а не расходовать ее на то, что можно урегулировать и получить ценой минимального напряжения». Вопрос этот трудный, упирающийся в наш быт. Правда, автоматизация, я имею в виду – отдельных вспомогательных действий, это еще и признак мастерства. А здесь мы не говорим о другой, производственно-технической автоматизации НТР