Может быть, умирает? Может быть, уже мертвый?
Мне становится страшно. Хочется крикнуть, и нет голоса.
Андрей распахивает дверь. Широко, настежь. Бежим к лестнице. У меня подкашиваются ноги, на первых ступеньках падаю, хочу вскочить — не могу.
— Э, ты какая хлипкая! — говорит чернобородый, подхватывает меня, перекидывает через плечо и бежит вверх — через две, через три ступеньки. Я вишу у него на плече.
— Пустите, я сама! — хочу я крикнуть. Но голоса нет.
Впереди — слышу — бежит Андрей. Скорей бы! Что-то там, наверху?
Площадка, дверь. Чернобородый ставит меня на ноги. Я шатаюсь, в голове шум. Андрей поддерживает меня.
— Звонил? — спрашивает его чернобородый.
Андрей молча кивает головой.
За дверью шаги. Я впиваюсь пальцами в рукав Андрея.
Открывает девушка в белом халате. Лицо ее серьезно.
— Раненые? — спрашивает она.
— Студент Тарабанов… жив? — отвечает Андрей вопросом.
— Принесли живого… Сейчас у доктора. На операции, — тихо отвечает девушка, запирая за нами дверь. — Вы — его товарищи?
— Товарищи. И сестра.
— А!.. — Девушка в белом халате пристально смотрит на меня. Что-то в ее глазах пугает меня… она знает!.. Она знает что-то страшное…
— Пройдите сюда, — говорит она.
Мы проходим из прихожей в большую комнату. Она ярко освещена.
Я оглядываюсь и вдруг дико вскрикиваю. В углу, прислонившись спиной к печке, стоит Шаров. Лицо его бледно, глаза смотрят куда-то вперед, не видя.
— Вот он! Это он! — кричу я.
Андрей поворачивается всем телом, обнимает меня за плечи. Чернобородый подходит к Шарову.
— Ты что же это, товарищ? А?
Я не спускаю глаз с Шарова. Ненависть подкатывает к горлу, хочется броситься на него, бить кулаками, кричать… Но я не могу двинуться с места. И Андрей крепко держит за плечи.
Шаров поднимает глаза на чернобородого, — словно не понимает.
— Ты и есть Шаров? Да? — спрашивает чернобородый.
— Я, — глухо отвечает Шаров.
— Так ты… что же это?.. Что наделал? А?
— Малость не поспел, — шепчет Шаров, — минуткой бы раньше, всех бы уложил, скотов. У-у! ненавижу!.. — и он бьет кулаком сзади себя по печке.
Андрей вздрагивает.
— Кого — всех? — спрашивает он тихо.
— Говорю: скотов. Юнкеров! — шипит сквозь зубы Шаров.
— Дурак! — чернобородый хватает его за плечи и трясет. — Какой же Тарабанов юнкер?! Он же наш! Понимаешь, наш!
— Знаю! — твердо говорит Шаров. — Теперь знаю! Я его у юнкеров и отбил…
Чернобородый недоумевающе оглядывается на Андрея.
— Как? Ты отбил? — шепчет Андрей.
— Отстаньте, товарищи, не до вас мне… — и Шаров поворачивается к ним спиной и упирается лбом в печку.
Андрей и чернобородый растерянно смотрят друг на друга.
В комнату бесшумно входит девушка в белом халате.
— Тише, товарищи, — говорит она вполголоса, — ведь за этой дверью — операция…
За этой дверью… Я смотрю на эту большую белую дверь; за ней тихо-тихо. Что там делается?.. Там Володя. Живой или нет!
Чернобородый трясет Шарова за плечо, что-то шепчет ему. Шаров не оборачивается, молчит.
— Товарищ, оставьте, не трогайте его, — говорит тихо девушка в халате, — вы же видите: он сам не свой. Подите сюда!
Чернобородый подходит к нам.
— Вы знаете, как было дело? Он рассказал? — спрашивает он у девушки.
— Рассказал… только сбивчиво как-то… Он, видимо, очень расстроен…
— Что же он сказал? Что?
— Он принес раненого на плечах один. Видимо, очень устал, задыхался. Отец — я дочь доктора — велел сразу раздеть раненого… У него рана здесь. В грудь. Штыком.
— Это его — он?.. — Чернобородый ткнул пальцем в сторону Шарова.
— Он?! — девушка изумленно подняла брови. — Нет! Насколько я поняла, дело было так. Он видел, как студент этот говорил с юнкером. Потом юнкер бросился за штабели дров, студент за ним. Этот товарищ за ними. И увидел, как студент один отбивается от четырех юнкеров. Он бросился к нему на помощь, стал стрелять… Два юнкера убежали, одного этот товарищ ранил, тот упал. А в это время другой юнкер бросился на студента со штыком. Этот товарищ кинулся к нему, к студенту, чтобы оттолкнуть его, но не успел…
— Маленько успел, — глухо проговорил Шаров, оборачиваясь. — Кабы я его чуть больше толкнул, штык бы мимо хватил… А я его, может, на полвершочка оттолкнуть поспел… Все равно — штык в грудь.
— На полвершочка, говорите?
Мы все вздрогнули и обернулись. В дверях стоял человек в белом, испачканном кровью халате.
— Папа! Ну, как? — бросилась к нему девушка.
Мы все замерли.
— На полвершочка? — повторил доктор. — А знаете, что вы этим полвершочком жизнь ему спасли…
— Он жив?! Будет жить?! — вскрикнула я, бросаясь к доктору, вцепилась руками в его халат и вдруг разрыдалась.
— Зачем здесь девочка? — строго спросил доктор и взял меня за плечи. — Таня, уведи ее в свою комнату, дай ей валерьянки…
— Нет! — я до боли закусила губу, сдержала слезы, подняла голову и прямо посмотрела на доктора. — Нет! Я не пойду! Я не буду плакать. Только скажите, — Володя будет жить?
— Это — сестра его, — сказал Андрей.
— А!.. — Доктор взял меня за подбородок и серьезно посмотрел мне в глаза. — Будет, будет жить твой брат, девочка. И благодари за это вон того дядю, — показал он в сторону Шарова.
— Его?! — я взглянула на Шарова. Шаров продолжал стоять у печки и в упор, вопрошающе глядел на доктора.
— Но ведь он же… хотел убить Володю… — проговорила я, не спуская глаз с Шарова.
Шаров вздрогнул всем телом и вдруг рванулся ко мне. Я вскрикнула и схватилась за Андрея.
— А ты… откуда знаешь? — задыхаясь, шепотом проговорил Шаров, но доктор рукой загородил ему дорогу.
— Тише, товарищ. В чем дело? Это правда?..
Андрей обнял меня за плечи.
— Правда! — громко крикнула я. — Он говорил об этом у нас в передней, я сама слышала…
Шаров глубоко передохнул.
— Правда! — сказал он тихо, но твердо. — Я его предателем считал…
— С ума сошел! — крикнул Андрей. — Он же…
— Да, с ума сошел, — перебил его Шаров. — Теперь сам вижу… А весь вечер разыскивал его… Вдруг увидел: вон он! Говорит с юнкером! Ну, думаю, — значит, правда… Спорили они, что ли, о чем-то… Только вдруг юнкер — шасть за дрова… А Тарабанов за ним… Озверел я… Ну, думаю, тут тебе и крышка… Забежал сам за дрова, глядь, — на него четыре юнкера наседают, а он винтовкой отбивается… Тут я и понял…
— И спас его, — перебил доктор. — Слушай, девочка: твой брат тяжело ранен, но не смертельно. Организм его здоровый, — выживет.
— А можно мне к нему? — спросила я.
— Нет, еще нельзя. Он без сознания. Но за жизнь его я ручаюсь. Рана, товарищи, такая, — обратился доктор ко всем. — Штык был направлен прямо в сердце. Прямо против сердца неглубокий укол, потом царапина, длиной в те самые полвершочка, на которые оттолкнул его товарищ… потом штык глубоко вошел в тело, слегка задел одно ребро. Если бы не этот толчок, — все было бы кончено… Толчок спас ему жизнь.
Шаров приблизил лицо к самому лицу доктора.
— Ручаешься, доктор? Жив будет?
— Ручаюсь. Будет, — решительно сказал доктор.
— Слышала, сестренка? Жив будет братенок-то твой! — Шаров порывисто бросился ко мне, и я вдруг очутилась у него на руках.
Я уперлась руками в его плечи, отклонилась и посмотрела ему в лицо. Оно было красно, и только на лбу ярко белел шрам. И все лицо смеялось, смеялись и глаза, и в то же время в них стояли слезы.
— Ну, ладно! Дай-ко ее лучше мне! — чернобородый осторожно отнял меня у Шарова и поставил на пол.
— Можно мне к Володе? Пустите меня к нему! — подошла я к доктору.
— Нет, — сказал доктор решительно. — Пока нельзя.
— Как вообще быть с Ириной? — спросил вдруг Андрей. — Нам, товарищ, надо скорей обратно, — обратился он к чернобородому.
— Да, — сказал тот, — поедем. — И вдруг он повернулся и, широко улыбаясь, протянул руку Шарову.
— Ну, спасибо, товарищ! Тебя хоть и поругать, поучить бы следовало, а все же за Тарабанова спасибо! А другой раз будь умней; слышишь?
Шаров, смущенно улыбаясь, молча тряс руку чернобородого. Андрей хлопнул его по плечу.
— И от меня спасибо, друг! — сказал он.
Я вдруг вспомнила, что я-то ведь не поблагодарила Шарова. Понимала, что нужно что-то сделать, но неприязнь к нему, страх перед ним еще не прошли во мне. И я молча отвернулась. Да он и не смотрел на меня больше.
— Доктор, — сказал Андрей, — значит, Владимир тут у вас и отлежится? Это ваша квартира?
— Да, — сказал доктор, — на эти дни я у себя устроил летучий лазарет. Собственно, на тяжело раненных я не рассчитывал. Я дал кое-кому свой адрес — для легких ранений. Но раз уж мне принесли тяжело раненного, не отправлять же его обратно. К счастью, у меня все оборудование для операции имеется. Не беспокойтесь, товарищ, у меня будет хорошо…
«Какие разные бывают доктора!» — подумала я с удивлением, вспомнив бабушкиного толстого врача.
В передней раздался сильный звонок.
— А как же с Ириной? — снова спросил Андрей.
Но ответить ему никто не успел. В комнату быстро вошел новый человек. Это был уже немолодой красногвардеец. Правой ладонью он поддерживал левую руку, наскоро перевязанную окровавленной тряпкой. Он был бледен, но на взволнованном морщинистом лице радостно сияли глаза.
— Доктор! — начал он, но вдруг увидел всех нас, и глаза засияли еще ярче.
— Товарищи! Уже знаете?!
— Что? Что?
— Взят Зимний! Кончено!
— Да ну? Когда? Сейчас? — обступили его все радостно, засыпая вопросами.
— Сейчас! Я прямо оттуда. А где и как это меня угораздило, и сам не пойму! — он показал головой на раненую руку. — Готово дело, наш Зимний…
— Идемте перевяжу, — перебил его доктор.
— Стойте! Дай расскажу товарищам! — отмахнулся от него раненый.
— Ну! Ну! Говори! Как же? — нетерпеливо перебили его Андрей, чернобородый, Шаров. Доктор и его дочь напряженно следили за рассказом. У всех были возбужденные, праздничные лица. И я вдруг почувствовала, что и меня захватывает общая радость, что и мне вдруг стало весело, легко, свободно на душе…