а Заостровцева, – чуть громче, с усилием выговорил он. – Вы ее знали?
– Мы были соседями в Москве, – сказал я. – Она погибла, когда мне было одиннадцать.
Он произнес еще что-то, и мне пришлось чуть ли не коснуться его губ ухом, чтобы расслышать:
– Что писала… обо мне?
Володя Заостровцев не раз пересказывал мне это место из записок матери, я его хорошо помнил. Но сейчас подумал, что не нужно старику эту запись полностью приводить, там начало было такое, что вряд ли бы ему понравилось.
«Маленький человечек с птичьей головой показался мне слишком болтливым, – так начиналась та запись. – Я подумала, что эта болтливость, суетливость его слов и движений – от неуверенности, от того, что его наблюдениям и выводам большинство планетологов не придает серьезного значения. Однако журнал наблюдений, который он вел аккуратнейшим образом и весьма подробно, заставил меня призадуматься. Возможно, „Дерево“ не оптический обман, и я готова поверить Моррису, что он его видел. Хотя, непонятно, почему не получились снимки. Готова поверить потому, что его мысли о некой цикличности роста „Дерева“ возникли не на пустом месте, а как бы вытекают из этих аккуратных записей, из наблюдений, которые он вел много лет. Почему все-таки не получаются снимки? Слабое пятнышко на последних фото трудно счесть за аргумент. Мне понравилась фанатическая преданность Морриса своей идее. Но какая же это идея? В чем ее суть? Допустим, на Плутоне действительно растут какие-то деревья-гиганты, – а дальше что?»
Я помнил хорошо эту запись и вот – пересказал ее Моррису, опустив, разумеется, начало. Он слушал – теперь-то я знал, что он слышит, – с неподвижным лицом, только слегка вздрагивали веки. На светло-зеленом фоне стены его лицо казалось гипсовой маской. За моей спиной что-то тихонько щелкало в аппарате, записывающем показания датчиков, которые Лютиков пристегнул к запястьям Морриса.
– Цикличность, да, да, – услышал я его голос, угасающий до полной невнятности. – В журнале есть… каждые пятнадцать… я предупреждал ее, нельзя… подождать, пока разрушится…
– Доктор Моррис, – сказал я медленно, наклонясь к нему, – я вас не понимаю. Кого предупреждали и о чем? Что должно разрушиться?
– «Дерево», – прошептал он, чуть шевельнув серыми губами. – Каждые пятнадцать… они начинают новый цикл…
– Кто – они?
– Те, кто там… у них два цикла… скоро совпадут, и я хотел…
Он умолк. У меня вдруг пересохло в горле, сердце стучало, как молот.
– Вы… доктор Моррис, вы хотите сказать, что Плутон… обитаем?
Юджин Моррис молчал. Он больше не слушал, не слышал меня. Какие голоса звучали в его «птичьей» голове? Какие бежали картины перед немигающим взором?
Я сидел у его изголовья с полчаса в полной тишине. Но не дождался больше ни слова.
Глава третьяЛунный доктор
Из дневника Марты Роосаар
11 апреля
Селеногорск взбудоражен. Впечатление – будто все посходили с ума. Утром столкнулась в коридоре с Костей Веригиным и подумала, что, может быть, пригодится моя медицина. У него были красные, воспаленные глаза и вообще, будь это на Земле, я сказала бы – вид лунатика.
Я предложила ему выпить рябинового экстракту, но Костя отмахнулся и побежал в радиорубку.
Сегодня начинается полноземлие. Не знаю, с чем сравнить эффект огромной, ослепительно-яркой Земли на бездонном лунном небе. Давно я заметила, что с наступлением полноземлия наши ребята взвинчиваются. Да и мне становится как-то не по себе, даром что я уже около четырех лет живу в этой пещере, выдолбленной во внешнем склоне кратера Эратосфена: беспричинное возбуждение сменяется беспричинной же грустью, и все время хочется пить. Воздействие сильного света, идущего от Земли? Да, конечно, но – не только. Есть несколько исследований о влиянии полноземлия на психику обитателей Луны. А у меня – свои наблюдения, кое-какие идеи. Но никак не могу заставить себя взяться за эту тему по-настоящему.
Вообще же работы у меня не много. В Селеногорске никто не болеет, если не считать Шандора Саллаи, у которого иногда побаливает новая печень. Но так и должно быть, пока печень «осваивается». Да и Шандор все реже прилетает в свою лунную обсерваторию. Моя практика почти полностью исчерпывается врачеванием ушибов и вывихов. Наши селенологи, особенно Володя Перегудов, не любят тратить время на передвижение: предпочитают прыжки. Завели скверное обыкновение таскать на спине, поверх скафандра, мешок с какой-то полужидкостью и баллончик с газом. Открывают краны, струйка этой дряни в струе газа сразу твердеет и превращается в веревку. Прыгают в пропасть, а струйка-веревка тянется, как нить у паука. А если что не сработало – прыгуна приносят ко мне на ремонт.
Ушибы, вывихи, растяжения… Иногда думаю: не растрачиваю ли жизнь бесцельно, сидя здесь, в Селеногорске? Но что делать, если жизнь не удалась? На Землю меня, во всяком случае, не тянет.
Только вот беда: слишком много свободного времени, девать некуда. Потому, наверно, и завела дневник.
За завтраком сегодня только и слышно было: «тау-частицы, тау-поток». Кажется, один Алеша Морозов сохранял спокойствие. Он улыбнулся мне и сказал:
– С наступающим, Марта.
Я вспомнила, что завтра – День космонавтики…
В столовую вошел Виктор Чернецкий. Глаза воспалены, волосы не чесаны. Видно, прямо с вахты у большого инкрата. Все так и накинулись на него:
– Ну, что, Витя? Как Стрелец?
– Стрелец полыхает, – сказал Виктор и, сморщившись, потер глаза.
Я попросила Алешу вразумительно рассказать, что, собственно, произошло. Он стал объяснять, но то ли потому, что говорил он с набитым ртом, то ли потому, что я плохо в этих делах разбираюсь, но я не все поняла. Задолго до пика Активной Материи обнаружен мощный поток тау-частиц. Он идет со стороны Стрельца, и можно поэтому предположить, что выброс исходит из центра Галактики. Но есть еще одно обстоятельство: как раз в созвездии Стрельца теперь проходит Плутон, он страшно медленно плывет по своей огромной орбите, и, судя по углу рассеяния тау-потока, его источник может находиться именно на Плутоне.
– Не понимаю, – сказала я. – Всегда считалось, что тау-излучение рождается звездной активностью, – при чем же здесь Плутон?
Тут Алеша сел на своего любимого конька – я имею в виду «Плутоновые дневники» Юджина Морриса. Я знаю, что Алеша был последним, кто разговаривал с этим планетологом, которого при жизни не признавали, а после смерти (точнее, после издания его «Дневников») вдруг объявили чуть ли не пророком. И будто бы вот – сбывается его пророчество. Будто на Плутоне действительно существует «Дерево», или даже «деревья», у которых пятнадцатилетний цикл развития (или роста?). Каждые пятнадцать лет они разрушаются, а потом начинают расти опять. Через каждые три цикла (то есть 45 лет) разрушение сопровождается сильным выбросом энергии, и вот – точно в предсказанный Моррисом срок этот выброс и происходит.
– Значит, полыхает вовсе не Стрелец, а Плутон? – спросила я.
– Да, Плутон. Но не все с этим согласны.
– Еще бы! Мне, например, трудно представить себе деревья, разрушающиеся с выбросом энергии.
– Не только тебе, – усмехнулся Алеша и подлил кофе в мою чашку. – Даже старый Шандор недоумевает. А мы полетим и посмотрим.
Я промолчала.
– Тут будет большой спор, – продолжал Алеша. – Завтра прибывает тьма космогонистов – Ларин, Крафт, Буров с Храмцовой.
Вот как, прилетает Инна! Давно я ее не видела.
– Четырнадцатого мы стартуем, – сказал Алеша и посмотрел на меня. – Слышишь, Марта?
– Слышу.
– Четырнадцатого, – повторил он. – Это через два дня.
Я почувствовала, что сейчас он опять начнет трудный для меня и ненужный разговор. Не допив кофе, я поднялась и ушла, сославшись на срочное дело.
У меня и вправду было срочное дело, и Алеша даже представить себе не смог бы, насколько близко оно его касалось. Началось с того, что рано утром, перед завтраком, ко мне пришел Прошин. Петр Иванович Прошин, командир Второй Плутоновой.
Я уже писала в дневнике: Луна последние недели живет подготовкой этой экспедиции. Будь моя воля, я бы решительно ее запретила. Разве не погибла Первая, разве не сгорел «Севастополь» на глазах у всей Земли? Я, конечно, читала в «Дневниках» Морриса, что он предупреждал Надежду Заостровцеву: мол, в данный период высадка на Плутон опасна. «Мне кажется, – так было написано в „Дневниках“, – что десант может быть предпринят только после разрушения „Дерева“». В те годы Моррис еще не был уверен. Но в записях последних лет уже вполне определенно сказано: только после разрушения, только в самом начале нового цикла. К началу нового цикла и подготовлена теперь Вторая экспедиция на Плутон.
Я бы запретила ее, запретила! Мало у нас дел на других планетах Системы? Зачем нужен этот проклятый Плутон? Сколько можно посылать людей в смертельно опасные полеты?..
Что-то я опять распустилась. Полноземлие, наверное, действует.
Итак, пришел ко мне Прошин. Он старше Феди. У него жесткий, властный, холодный взгляд. Алеша с восторгом говорил об его пилотских и волевых качествах. Нисколько не сомневаюсь. Но я смотрела на замкнутое лицо Прошина и невольно думала: вернешься ли ты обратно?..
Прошин спросил, знаю ли я математику. Странный вопрос. Знаю столько, сколько мне нужно. «Умеете ли вы, – продолжал он, – выбирать лучшее из равных?» Я сказала – нет, не могу, потому что такой выбор вне логики. Он усмехнулся: «В том-то и дело. Вы должны мне помочь».
Оказывается, двое из его экипажа – с дублерами. Бортинженер и штурман. Право выбора принадлежит командиру, и насчет инженера он уже решил, а вот штурмана пока не выбрал.
«Понимаете, оба хороши, или точнее, оба никуда не годятся, но лучше не найдешь» – так он формулирует. Не может выбрать: Алексей Морозов или Кирилл Мухин? Тот самый Мухин, который учился вместе с Алешей, шел за ним по алфавиту и старался быть впереди во всем остальном. Пока оба уверены, что идут в экспедицию. Алеша, во всяком случае, уверен, я не замечала у него ни тени сомнения.