– Значит, странности, которые были у ее отца…
– Да. Но ей это не мешает. Да и почему – странности? Уж скорее странно то, что при потенциальных возможностях мозга так ограничен круг наших восприятий. То, что мы сознаем, куда меньше, чем в действительности знаем. Я думаю, Алеша, что такая одаренность, как у Нади, должна стать нормой. – Лавровский посмотрел искоса на Морозова, ссутулившегося на табурете. – Вы хотите возразить?
– Пока нет. Думаю о том, что вы сказали.
– Пока нет – это уже хорошо. Жаль, что люди не любят задумываться… Вот звонит Антонина Григорьевна и напускается на меня за то, что я, видите ли, порчу жизнь ее дочери… Я пытаюсь объяснить, но она не слушает, твердит свое – мужа, дескать, уберегла, а теперь…
Лавровский махнул рукой, не закончив фразы.
– Лев Сергеич, – сказал Морозов, – а ваши опыты не опасны?
– Нисколько! «Церебротрон» фиксирует работу ее мозга, для Нади это просто развлечение, а для нас – бесценная информация. Без Нади мы не сумели бы смоделировать аттентер.
– Понятно. Но вы, насколько понимаю, не собираетесь на этом останавливаться. Вот вы говорите, что это должно стать нормой. Намерены ли вы распространить опыты на…
– До распространения еще далеко.
– А вообще – нужно ли ускорять естественный процесс? Разносторонняя одаренность, владение собственным мозгом – к этому и сама приведет эволюция…
– Приведет, но когда? Через тысячелетия? Странно мне от вас это слышать, Алеша. Природа создала превосходный инструмент, способный переделать, пересоздать, улучшить и ее самое, и ее творение. Почему же нам не пустить этот инструмент в дело, если мы научились – ну, научимся скоро! – им пользоваться?
Лавровский поднялся, и Морозов тоже встал, посмотрел на часы.
– Был рад с вами повидаться, Лев Сергеич.
– Я провожу вас. – Они вышли из «хижины» и направились к двери в конце зала. – Жалею, что не смогу с вами полететь, Алеша, – сказал Лавровский. – С аттентером еще очень много возни. Представляете, какая нужна точность при фиксировании микроэлементов магнитным полем со скоростью в миллионные доли…
– Представляю, Лев Сергеич. О каком полете вы говорите?
– Как это – о каком? О полете на Плутон, конечно. – Лавровский остановился. – Что вы уставились на меня?
– Я давно не летаю, и вы это прекрасно знаете.
– Не летаете, ну и что? Разве навыки космонавтики забываются? Разве не вы возглавите третью экспедицию?
– Нет, – сказал Морозов.
Марта заглянула в кабинет, когда он сидел над ворохом бумаг, накопившихся за его отсутствие.
– Алеша, ты не можешь оторваться минут на десять?
– А что такое?
– Надо поговорить.
– Сейчас выйду.
Морозов дочитал годовой отчет кафедры, поставил подпись и пошел в гостиную. Дверь на веранду была открыта, и он увидел на желтом от солнца полу по-утреннему длинную тень. Марта сидела в кресле-качалке, на ней был обычный рабочий костюм.
– Ты сегодня дома?
Марта заведовала в Учебном центре службой здоровья, ей полагалось бы в утреннее время быть на работе.
– Нет, я скоро уйду, – сказала она.
– Ты что-то сделала с волосами. Постриглась? Или, наоборот, нарастила? Теперь ведь не поймешь.
– Просто переменила прическу. Две недели тому назад.
– А ты и не заметил, – в тон ей продолжил Морозов и засмеялся. – Что-нибудь случилось, Марта? – спросил он. – Почему ты так смотришь?
– Давно не видела. – Она слегка качнулась в кресле. – Ты постоянно в разъездах или у себя на кафедре. А когда ты дома, то сидишь в кабинете, и я вижу твою спину. У тебя очень выразительный затылок.
– Ну, Ма-арта! Ты же знаешь, сколько у меня…
– Знаю, знаю. Алеша, послезавтра у Вити начинаются каникулы, и я не хочу, чтобы он опять все лето провел в детском лагере. В конце концов, он не подкидыш, а сын своих родителей…
– Витька, безусловно, не подкидыш, – подтвердил Морозов.
– Алеша, я говорю серьезно. Я хочу провести каникулы с Витькой и беру отпуск. Было бы очень хорошо, если бы ты сделал то же самое.
– Отпуск? – Морозов постучал пальцами по перилам веранды. – Отпуск, конечно, не проблема…
– Вот и возьми. Мы сто лет не отдыхали как следует.
– Это верно, но понимаешь… Скоро у моих курсантов начнется практика на Луне, и мне нужно…
– Почему ты вечно руководишь практикой? Ты не один на кафедре. Пошли на Луну Ломтева, пошли, наконец, этого Касьяненко, который все лето гоняет на водных лыжах.
– Касьяненко не справится, – сказал Морозов.
Он рассеянно смотрел на разноцветные домики поселка и голубоватые корпуса Учебного центра, за которыми, отороченный зеленой полоской парка, синел залив. Уже долгие годы у него перед глазами этот пейзаж. Ну и хорошо. И не надо, не надо другого…
Широко махнул рукой:
– А, ладно, пошлем Ломтева. Едем отдыхать, Мартышка!
Марта выпрыгнула из качалки прямо в его объятия. Теперь он был прежним Алешей.
– Алешенька, угомонись. Испортишь прическу. – Она засмеялась. – Сколько трудов на нее положено, а ты… Алеша, ну слушай! На днях звонила Инна. Они с Ильей проведут лето на Аландских островах, там есть планктонная станция, на которой Илья…
– Знаю. Он уж второй год там околачивается. Ныряет. Зазывает…
– Так вот, они приглашают нас туда. Там тишина, море и сосны.
– Аланды? – наморщил лоб Морозов. – Чего мы там не видели? Море с соснами и здесь у нас… Давай лучше на Кавказ! – сказал он с жаром. – Никогда я не был на Кавказе. То есть был, но на лунном, а не на земном, настоящем. Махнем, Мартышка, на погибельный Кавказ!
– Почему погибельный?
– Так предки его называли. Пойдем-ка, прокручу тебе одну запись.
– Алешенька, некогда мне, я и так опаздываю, – запротестовала Марта, но он взял ее за руку и повел в гостиную, убеждая, что человек всегда, при любой занятости, может выкроить десять минут для искусства.
Ругая себя за отсутствие порядка, он спешно рылся в старой, давно не тревожимой коллекции звукозаписей, приговаривая:
– Сейчас, сейчас, потерпи полсекунды. Такая забавная песня… вот она!
Он поставил катушку, она завертелась, и высокий женский голос быстро произнес: «Я давно тебе не писала. Очень занята и рада своей занятости – меньше лезет в голову глупых мыслей. Ты во всем права, но я не вернусь. Знаю, что никогда не разлюблю, но все равно…»
Марта подскочила к проигрывателю, сорвала катушку.
– Что это? – Морозов недоуменно мигал.
– Не понимаю, почему она оказалась у тебя. Витька, наверное, рылся и все перепутал. Это давнее письмо Инны.
Верно, история была давняя. Он, Морозов, возвратившись с Плутона, узнал от Марты, что Инна Храмцова рассталась с Буровым. Что у них произошло? Никто, кроме них самих, не знал. Ну, может, Марта и знала – как-никак была она лучшей подругой Инны. Но чужие секреты Марта хранить умела. Что-то год прошел после этого, или два, – и Марта вдруг сообщает ему, Морозову: помирились, снова вместе. Будто бы заявился Буров к Инне как ни в чем не бывало и предложил «начать с нуля»…
Марта порывалась уйти, но он уговорил ее послушать «забавную песню», которую все-таки отыскал. Это была старая солдатская песня. Морозов улыбался и блаженно щурил глаза, слушая. Пел его же голос, которому преобразователь формант сообщил хрипотцу и стилевую выразительность.
На заре, на заре войско выходило
На погибельный Капказ, воевать Шамиля.
Трехпогибельный Капказ, все леса да горы,
Каждый камень в нас стрелял, ах ты, злое горе!
Апшеронский наш полк за Лабой отражался,
По колено в крови к морю пробивался.
И за то весь наш полк до последней роты
Получил на сапоги красны отвороты…
– Большая редкость – песня Апшеронского полка, – сказал Морозов. – Апшеронский полк и вправду носил сапоги с красными отворотами. Свирепая внешность – тоже прием для устрашения противника…
– Странная песня. – Марта направилась к двери. – Не очень-то забавная, по-моему. Алеша, я ухожу. Значит, договорились: едем на Аланды.
– А на Кавказ решительно не хочешь? Ладно, будь по-твоему…
Море было усеяно бесчисленными островками – будто сказочный исполин расшвырял по Ботническому заливу бурые глыбы гранита.
Витька прилип к иллюминатору, зачарованно глядя на архипелаг. Морозов тоже смотрел вниз, но то и дело отвлекался, поглядывал на Витькин точеный профиль, на русые колечки его волос. Все больше делается похожим на Марту, подумал он. И еще подумал с затаенной печалью, что мало знает своего подрастающего сына.
Пассажирский самолет начал снижаться над лесами острова Аланд, над зелеными лугами с пестрыми пятнами стад. Открылся Мариехамн – бело-красная россыпь домов, острая готика старой ратуши, огромный четырехмачтовый парусник на приколе у гранитной стенки. На сером зеркале фиорда белели суда.
Формальности в аэропорту заняли немного времени. И вот уже с охапкой роскошных тюльпанов бежит к ним Инна Храмцова – все такая же тоненькая, бледнолицая, с голубыми жилочками на висках под прозрачной кожей. Со смехом кинулась к Марте в объятия, они заговорили бурно и одновременно, как это водится у женщин. Буров подошел не торопясь, на нем была белая рубашка и модные штаны из блестящего материала, обтягивающие голенастые ноги.
– С тех пор как ты удрал с сессии из Вены, – сказал ему Морозов, – ты еще больше стал похож на такого, знаешь, хитрющего кота.
– В вашей федерации, вице-президент, скорее станешь походить на старого филина, – ответил на выпад Буров. – Здравствуй, Марта. Привет, Виктор. – Он протянул мальчику руку, и тот с силой ударил его по ладони, такая была у них игра. – Слабовато, все еще слабовато, деточка. Ну ничего. Мы тут сделаем из тебя пловца, быстро поздоровеешь.
– Дядя Илья, – преданными глазами смотрел на него Витька, – я на прошлой неделе слышал, как вы по теле выступали…
– И напрасно. Юбилейные речи нормальный человек слушать не станет.