Красно-белая палатка славно вписывалась в темную зелень хвои. Сосны осыпали иголки на раскладной столик, на тарелки. Бифштекс, поджаренный на плитке и облитый гранатовым соком, был необыкновенно вкусным. А уж аппетит после морских купаний!
Морозов покосился на Витьку и подумал, что у Витьки его, морозовская, манера есть: жует быстро, энергично, а сам глазеет по сторонам, ничего не хочет упустить. Вон каркнула, сорвавшись с ветки, ворона и полетела куда-то по своим бестолковым вороньим делам. Плеснула волна у скал, взметнулась пенным фонтаном, – свежеет ветер, ярится прибой. Щекотно ползет по голой ноге муравей.
Морозов перевел взгляд на Марту. Гляди-ка, ухитрилась так загореть при здешнем скупом солнце. И когда успела обзавестись этим новомодным купальником, меняющим цвет в зависимости от освещения? Конечно, босая. Чудачка, носится со своей идеей о пользе ходить босиком по земле. И вот терпит, упрямо ходит по камням, по хвойным иголкам. И Витьку заставляет.
Не думал он, Морозов, что сможет отринуть от себя вечные заботы, ведь казалось, никуда от них не уйдешь, а вот поди ж ты… Хорошо здесь, в тишине, на клочке тверди посреди изменчивого моря. Стать бы частью скалистого островка, частью моря и ветра, вобрать в себя все это…
Марта поставила перед ним клубничное желе, сказала:
– Совсем забыла: недавно тебя вызывал Коннэли.
– Коннэли? – Морозов вскинул голову – Что ему надо?
– Не знаю. Он позвонит еще.
– Ты сказала, что у нас отпуск?
– Да. Витюша, положить еще желе?
Морозов привалился спиной к сосне. Вот так. Никакой Коннэли не отдерет его от шершавого, нагретого солнцем ствола. Слышите, господин президент Международной федерации космонавтики? Ничего не выйдет у вас.
Он поймал настороженный взгляд Марты. Ну, само собой, она догадывается, зачем звонил Коннэли. Морозов подмигнул ей: дескать, не тревожься, Мартышка, наш Великий Уговор остается в силе.
– Пап, – сказал Витька, покончив с желе, – ты читал «Ронго-ронго»?
– Читал. А что?
– Буров, когда выступал по теле, ну, когда отмечали десятилетие со дня смерти Шандора Саллаи…
– Понятно. И что он говорил?
– Он сказал, что несколько записей Саллаи на полях «Ронго-ронго» перевешивают все его прежние труды. Это правильно, пап?
– Нет, неправильно.
– А ты видел эти записи на полях?
– Да.
Как же давно это было, подумал Морозов. Еще перед стартом Второй Плутоновой. Полноземлие, комнатка Марты в Селеногорске… чудо тех далеких дней и ночей… Да, тогда-то Марта показала ему книжку, забытую Шандором в медпункте. Древний, не очень складный миф Южных морей о «солнце-боге», дававшем себя «в пищу» людям, Шандор истолковал весьма своеобразно: как фантастически преломленную мечту о биофорных – то есть несущих жизнь – свойствах лучистой энергии. Имел ли Шандор в виду тау-излучение? Неизвестно. Никогда и нигде он не высказывался об этом. Сохранились лишь его пометки на полях книжки. Он, Морозов, не придал им тогда особого значения. Но, увидев на Плутоне существа, заряжающиеся энергией, вспомнил о заметках Шандора, а по возвращении рассказал о них Бурову. После смерти старика Бурову удалось разыскать в его личном архиве книжку и расшифровать неразборчивые каракули. Он написал статью о прозрении Шандора Саллаи и ввел в научный обиход вот этот термин, как бы случайно оброненный стариком: биофорные свойства лучистой энергии.
– Пап, – сказал Витька, – а может, и вправду были на Земле времена, когда люди питались солнечным теплом и светом?
– Не было таких времен.
– А почему тогда жители Пасхи придумали такой миф? Буров говорил – это очень странно.
– В их мифах могли фантастически преломиться наблюдения за жизнью растений. Подсолнуха, например. Древние перуанцы поклонялись подсолнуху и называли его «цветком солнца».
– Да-а? – протянул Витька, разочарованный простотой толкования мифа.
– Тут дело вот в чем, – вмешалась Марта, подсев к сыну с гребешком и пытаясь причесать его русые кудряшки. – Непосредственно солнечным светом питаются только растения. Вы проходили фотосинтез?
– Ну, не надо, мама! – поморщился Витька и отодвинулся от гребешка. – Фотосинтез мы не проходили, но я немножко знаю.
– Растения живут, потому что превращают энергию солнечных лучей в химическую энергию органических молекул. А человек питается растениями или мясом животных, которые питаются растениями. И таким образом – не прямо, но фактически тоже поглощает энергию, приходящую от солнца. Понимаешь?
– А Буров говорит, что можно прямо, – стоял на своем Витька. – Он объяснял, но я не все понял и забыл. У нас дыхание – все равно что у деревьев… или рыб…
– А вот мы сейчас у него самого спросим, – благодушно сказал Морозов, увидев мелькнувшие меж сосен фигуры.
Свен Эрикссон несколько лет назад окончил в Ленинграде биологический факультет. Как-то раз попал он в планетарии на лекцию Бурова и с того вечера не было у Бурова более верного адепта. Не только идеи, которых всегда хватало у Бурова, сблизили их, а и общая страсть к подводному спорту. Для Свена, впрочем, это был не спорт, а профессия, дело жизни, – он изучал морскую фауну. Способного молодого исследователя приметила международная организация по охране гидросферы и предложила ему возглавить планктонную станцию на Аландах – захудалое учреждение, не слишком отягощающее международный бюджет, но и не приносящее ей, организации, лавров. Свен с тремя сотрудниками, такими же молодцами, отдавшими предпочтение морю перед сушей, развили кипучую деятельность. День-деньской они носились на катере по «пастбищам», огороженным сетями и засеянным рачками и прочей планктонной мелюзгой. На долгие часы уходили в гидрокостюмах под воду, ловили и метили рыб, снимали показания с приборов. И так бывало до поздней осени, почти до ледостава. Тогда Свен консервировал станцию и уезжал в Стокгольм, там обрабатывал накопленный за лето материал, а его помощники возвращались к себе домой в Турку.
Сюда-то, на планктонную станцию, и стал наезжать по приглашению Свена Буров. Первое лето просто нырял и купался в свое удовольствие, а на второе – привез идею. И стали они со Свеном не просто нырять, а – с определенным умыслом.
В красном деревянном домике с белыми наличниками окон и дверей на скалистом берегу укромной бухточки размещалась станция – в нижнем этаже лаборатория, в верхнем – три жилые комнатки, одну из которых занимали Буров с Инной. Морозовым предложили поселиться во второй комнате, но те отказались утеснять персонал станции и разбили палатку на другом краю островка. Так оно было лучше.
С утра станция работала. А во второй половине дня, ближе к вечеру, собирались все вместе – хозяева и гости. Свен вываливал Марте на сковородку кучу мелкой, необыкновенно вкусной рыбки, откормленной рачками, название которых было длинным и труднопроизносимым.
И сейчас принес полное ведро.
– Свен! – ужаснулась Марта. – Вы хотите, чтобы я все это зажарила?
– Конечно, – хладнокровно ответил тот. – Мы вам поможем.
Сели чистить рыбу. Витька пристроился рядом с Буровым.
– Дядя Илья, – сказал он, – я опять забыл, что вы рассказывали про дыхание…
– Забываешь, потому что мало ешь рыбы.
– Я не могу есть много рыбы, у меня икота появляется. Вы говорили, что у всех дыхание одинаково, у человека, и у рыб, и у растений.
– Что еще за новости? – Марта тыльной стороной ладони отвела прядь, упавшую на глаза, и посмотрела на Бурова. – Зачем ты морочишь ребенку голову, Илья?
– Я не ребенок! – вскинулся Витька. – Я в пятый класс перешел.
– Пятый класс – это уже солидно, – сказал Буров. – Я не говорил, что все дышат одинаково. Я говорил об общем принципе дыхания. У человека газообмен между воздухом и кровью происходит в альвеолах легких. У рыбы – между водой, содержащей кислород, и кровью – в жаберных пластинках. Разница – в геометрической структуре дыхательных ячеек. А принцип – общий.
– А у растений? Вы про растения тоже говорили.
– Я говорил, что у растений при фотосинтезе в превращении энергии активно участвует АТФ – аденозинтрифосфорная кислота. Наше дыхание тоже сопровождается синтезом АТФ. Что это значит? Растения и млекопитающие – биологические системы во многом противоположные. А принцип питания или, если хочешь, дыхания, у них общий. Природа всегда ищет и находит общий принцип, единый механизм, как можно более простой. Как говорил Пифагор, «сведение множества к единому – в этом первооснова Красоты».
– Значит, АТФ… – Витька добросовестно пытался понять и запомнить. – Значит, она для всех…
– Именно. Прекрасный биологический аккумулятор и трансформатор энергии, поступающей в организм извне, – вот что такое АТФ.
– Дядя Илья, а эти, плутоняне, они ведь живут потому, что получают… ну, тоже аккумулируют энергию извне… Значит, и у них АТФ?
– Во-от, теперь видно, что ты учишься думать, – одобрил Буров, потроша очередную рыбку. – Что ж, может, и у них.
– Не вводи пятиклассника в заблуждение, Илья, – сказал Морозов. – Эта идея давно отвергнута по той простой причине, что в анаэробных процессах АТФ не участвует. Для действия механизма АТФ, – пояснил он Витьке, – нужна кислородная среда. А на Плутоне ее нет.
– Я говорю о едином принципе, товарищ вице-президент, – сказал Буров. – Может, у них биологический аккумулятор основан не на фосфатных связях, а на каких-то других. Вот полетишь скоро на Плутон – разберись на месте.
– Сам лети и разбирайся, – проворчал Морозов.
– Илья, – переменила Марта разговор, – Инна говорит, что вы со Свеном затеяли тут опасные подводные опыты…
– Напрасно Инна говорит о том, чего еще нет.
– А что – это секрет? – Инна, близоруко прищурившись, посмотрела на Бурова. – А я считаю, что, прежде чем начинать эксперимент, надо посоветоваться со специалистами. Представляешь, – обратилась она к Марте, – задумали научиться дышать морской водой. Разве это шутка – заполнять водой легкие?