– Так, – сказал он. – Все высказались? Володя, ты почему молчишь? – обратился он к Заостровцеву.
– По-моему, – сказал тот тихим своим голосом, – сосредоточиться надо не на разведке, а на контакте.
– Что ты предлагаешь конкретно?
– Мне еще надо обдумать…
– Хорошо, думай. – Морозов помолчал немного. – За прекращение разведки никто не высказался. Ладно, попробуем продолжать. Завтра, Роджер, – взглянул он на Чейса, – отправляйтесь с Драммондом, раз уж сами вызвались. Станко будет вам помогать…
– У меня завтра телепередача на Землю, сюжет – тау-станция, строительство Дерева, – сказал Станко. – Некогда мне охранять роботов.
Круглолицый румяный Грегори Станко, канадец из Манитобы, был превосходным оператором. В свои тридцать с чем-то лет он изъездил с кинокамерой весь земной шар, снимал на Луне и на Марсе. Он был весел и удачлив. Пройдя по трудному конкурсу в состав Третьей Плутоновой, Грегори в первый же день, когда собрался экипаж, заявил, что происходит из украинского рода и зовут его, собственно, не Грегори Станко, а Григорий Штанько. Он неплохо говорил по-русски.
– После передачи, Гриша, поедешь к Драммонду, – сказал Морозов. – Баркли и Коротков продолжают свою программу. Черных – вахта в десантной лодке, пятиминутная готовность и связь. Мы с Заостровцевым – корабельные вахты и работы. Прошу учесть: темп роста Дерева не оставляет нам много времени. Придется интенсифицировать работу. Это все.
На зарядку роботов уходило много энергии, и поэтому надо было ее экономить. Искусственную тяжесть Морозов разрешал включать только на время обеда.
В кают-компании плафон уютно освещал круглый стол, на котором дымился бачок с фасолевым супом и золотились на тарелках бифштексы. Бутылки с красным вином и ваза с желтыми яблоками высились в середине стола, как бы напоминая своим видом о далеком, домашнем. Роджер Чейс, отхлебывая из фляги, ел мало, но ревниво следил за тем, чтобы остальные члены экипажа не оставили на своих тарелках ни кусочка. Чейс знал, какое значение в космосе имеет еда – не только вкус, но и привлекательный вид, – и он-то, опытный космический волк, умел ее приготовить как следует.
Его удивило и огорчило, что Баркли сегодня против обыкновения ест плохо, вяло ковыряет вилкой бифштекс.
– Тебе не нравится соус, Джонни?
– Нет, соус хорош, – ответил Баркли. Отрезав кусок мяса, он отправил его в рот.
Морозов ел, поглядывая на пейзаж, висевший на кремовой стене кают-компании – солнечную лужайку.
– Вы обещали хорошую новость, Джон, – сказал он. – Что-нибудь насчет тоннеля? Вы прошли его до конца?
С Джоном Стюартом Баркли Морозов был знаком давно – с того далекого дня, когда он, молодой пилот, прилетел на Тритон, чтобы вывезти заболевшего доктора Морриса. За минувшие годы Баркли стал видным планетологом, специалистом по газовым гигантам, – он открыл несколько спутников и сублун, исследовал загадочный десятый спутник Сатурна – Фемиду, он издал уйму научных работ, в их числе толстый том «Нептуново семейство». Большую часть прожитой жизни Баркли провел в космосе. На Землю прилетал раз в год, бурно проводил три-четыре месяца – и вновь погружался в безмолвие далеких миров. Было ему уже за сорок, но время не брало Джона Баркли – разве что вплело в его пышную черную бороду седые нити.
– Нет, – сказал он, отодвигая тарелку с недоеденным бифштексом. – До конца я еще не дошел, но тоннель определенно тянется к горному склону, где у них выработки. – Он отхлебнул вина из бокала. – А хорошая новость – у Короткова.
Биолог Станислав Коротков, коренастый блондин лет тридцати, сидел, навалившись грудью на стол, и с аппетитом поедал хрустящее мясо с фасолью под соусом. С улыбкой он взглянул на Морозова и сделал знак: мол, сейчас дожую и все вам расскажу.
– Да ничего, не торопитесь, – сказал Морозов. – Хорошая новость, в отличие от плохой, может и подождать.
– Придется долго ждать, шеф, пока этот обжора насытится, – сказал Баркли. – Давайте уж я…
– Ну нет, – самолюбиво возразил Коротков, вытирая салфеткой полные губы, – сам расскажу. Ничего, если по-русски?
Все члены экспедиции – одни лучше, другие хуже – владели языком другой стороны. Возражений не было.
– Так вот. Весь день я показывал фильмы. Установил экран на бойком месте, между тау-станцией и выработками, и аборигены ходили туда-сюда беспрерывно. Как и вчера, ноль внимания. Все время прохаживаются мимо эти, «жезлоносцы», и, по-моему, остальные, масса, так сказать, не смотрят фильмы потому, что боятся начальства. Хотя не исключаю и того, что им просто некогда глазеть: рабочий ритм очень жесткий.
– Третий вариант: им неинтересно, – вставил Баркли.
– Этот вариант – самый сомнительный, но тоже должен быть принят, – продолжал Коротков. – На заходе солнца я уже готовился прекращать сеанс, как вдруг появился зритель. Шла та часть фильма, где, знаете, наплывами показывают эволюцию человека – от питекантропа к неандертальцу, потом к кроманьонцу, – ну вот, и один «жезлоносец» остановился перед экраном и стал смотреть.
– «Жезлоносец»? – переспросил Морозов.
– Да. Я снял его и после обеда покажу вам пленку. Он смотрел фильм шестнадцать минут. Потом с двух сторон подскочили двое, тоже с жезлами. Несколько секунд они стояли тесной кучкой, а потом все трое ушли.
– Очень интересно, – сказал Морозов. – Шестнадцать минут – это уже не случайное любопытство мимоходом, а, пожалуй, фиксированное внимание. Вы смогли бы, Станислав, узнать этого зрителя среди прочих «жезлоносцев»?
– Вряд ли. Было темно, Алексей Михайлыч. Но вообще-то в свете экрана я разглядел его, насколько возможно. Шерсть у него короче, чем у других аборигенов…
– Ну, это у всех «жезлоносцев», – сказал Грегори. – Они не такие лохматые.
– Не такие, – кивнул Коротков. – Из этого можно сделать вывод, что у них тау-заряд посильнее, чем у остальных. В свое время Лавровский отрицал такую гипотезу, но теперь…
– Оставим Лавровского.
– Хорошо, Алексей Михайлыч. Я не вижу ничего удивительного в том, что у правителей, которые, по-видимому, занимаются накоплением и распределением энергии, более сильный заряд. Они не прикованы к одному рабочему месту, им нужно быстрее передвигаться…
– Передвигаются они быстро, – мрачно заметил Драммонд. – Очень даже быстро.
– Они, несомненно, более развиты, и потом – еще одно важное преимущество: им некого бояться. Наш зритель не боится, потому что сам начальник, и ему не надо спешить, как изготовителям блоков. Он проявил именно интерес. – Коротков взглянул на Баркли. – Слышите, Джон? Вот почему не могу согласиться с вашим огульным «им неинтересно».
– Пусть будет по-вашему. Но скажите на милость: допустим, этот шерстяной малый повадится смотреть ваши дивные фильмы. Допустим, он даже возжаждет установить с вами контакт. А дальше что? Как вы будете понимать друг друга?
– Я предложу ему объясняться рисунками, – пожал плечами Коротков. – Главное – чтобы он пожелал. Возжаждал, как вы правильно заметили.
Молчавший в течение всего обеда Заостровцев сказал:
– Станислав, если ты кончил обедать, покажи, пожалуйста, пленочку.
– Сейчас, – сказал Коротков.
От горного склона к тау-станции нескончаемо ползли «поезда», составленные из блоков, и блоки растекались по Дереву, наращивая его ствол и ветви. За минувшую ночь Дерево заметно подросло. Это сразу увидели разведчики, когда, приземлившись, вывели из десантной лодки вездеход и в скудном свете взошедшего солнца подъехали к тау-станции.
– Осталось нам работать здесь два-три дня, не больше, – сказал Баркли, вытащив из шлюза вездехода коробки с приборами. – Видите? Нижние ветви начали клониться книзу, скоро они отделятся и станут излучателями.
– Но ведь это не обязательно означает, что они двинут излучатели и сожгут нас, – сказал Коротков.
– Не обязательно. Но – вероятно. На вашем месте, Станислав, я бы не очень рассчитывал на контакт и уж тем более – на взаимопонимание. Эти парни хотят жить так, как живется, и им не нравится, когда приходят незваные гости.
– Не может такого быть, чтобы две цивилизации не нашли общего языка, – твердо сказал Коротков. – Помогите, пожалуйста, вытащить экран.
Они установили экран, Коротков включил проектор, и дело пошло. Это были цветные стереофильмы, специально снятые для инопланетного разума, – фильмы о Земле. Прекрасная киноповесть о том, как в первичном теплом океане возникла, зашевелилась жизнь, и как она, видоизменяясь и усложняясь на протяжении тысячелетий, выползла из воды на сушу, и как естественный отбор утверждал все новые и новые жизнеспособные виды, и как, наконец, появился человек – носитель разума, этакий венец творения в звериной шкуре вокруг бедер и с длинным копьем в волосатой ручище. Потом шел фильм о восхождении человека от первобытных пещер до высот современной цивилизации. Эпопея завершалась фильмом об истории освоения Солнечной системы – тщательно продуманным фильмом, из коего явствовало, что не грубые завоеватели, а мудрые исследователи высаживались на планеты и их спутники, – исследователи, всегда готовые протянуть дружественную руку братьям по разуму. Любое разумное существо, просмотрев эти фильмы, должно было, не раздумывая и не опасаясь подвоха, кинуться на шею землянину.
Но что-то не спешили плутоняне кидаться на шею братьям по разуму. В сумеречном черно-сером мире расцветал ярчайшими красками квадрат экрана, беззвучно лилась симфония Земли, но она не привлекала внимания аборигенов. Угрюмые, мохнатые, они проходили мимо, оттаскивая от тау-станции выработанные энергоблоки, ни на миг не останавливаясь, поглощенные своими делами. О чем они думали? И думали ли вообще?..
Коротков поставил на треногу ящик биологического интроскопа и, вытянув из него трубу, навел ее на ближайшего плутонянина. Это была новинка – телеинтроскоп, позволявший просвечивать и делать снимки на расстоянии до десяти метров. Коротков медленно поворачивал аппарат, глядя в окуляр и удерживая проходившего аборигена в поле зрения. Так, есть еще один снимок. На Земле, после сложной обработки, снимки станут отчетливыми и, наверное, дадут представление о «внутреннем устройстве» плутонян. Теперь же надо было накопить их побольше.