– Мне… мне нужно отдохнуть и подумать, миссис Аллейн.
– Подумать? – отозвалась Джозефина и махнула рукой. – Ну хорошо. Не торопитесь, миссис Уикс.
Как только Рейчел пришла домой, она тут же отдала туфли нищенке. Ужасный запах успел впитаться и в чулки, которые дала ей миссис Аллейн. Она сняла их и, взяв двумя пальцами, положила в лохань с мыльной водой, после чего села у выходящего на улицу окна и принялась поджидать Ричарда, погрузившись в раздумье. Ее мысли были заняты Джонатаном Аллейном, его рассказом о войне и финальной сценой их встречи, когда он не сумел сдержать охвативший его гнев. «Неужели Пташка права? Не мог ли он причинить Элис вред, хотя бы и против желания, а потом ничего об этом не помнить?» Теперь эта мысль тревожила Рейчел куда больше, чем раньше. «Но он ее не убивал, – проговорил далекий, как эхо, голос. – Только не это. Если действительно существовало письмо, написанное для Элис каким-то незнакомым человеком… то не он ли заставил ее исчезнуть? Или помог ей это сделать? Если так, возможно, она жива».
Стук в дверь заставил Рейчел вздрогнуть. Когда она отперла дверь, на пороге стоял чумазый мальчишка с запиской для нее. Она дала ему фартинг[73], и он убежал. Записка была написана на маленьком клочке бумаги, оторванном от листа большего размера. Чернила были черными как сажа, а почерк с сильным наклоном и экстравагантными росчерками выглядел неряшливым, как будто писавший сильно спешил. В записке было всего несколько слов, но и их оказалось достаточно, чтобы успокоить Рейчел: «Простите меня. Дж. Аллейн». Рейчел сжала записку в кулаке и держала, пока та не стала такой же мягкой и теплой, как ее ладонь. «Та, другая записка является главным ключом к происшедшему – письмо из дерева влюбленных, написанное для Элис. Неужели она изменила Джонатану с другим? И какова причина его мук – воспоминания о войне или тайная вина? Я должна это выяснить».
Рейчел не приходила в дом в Лэнсдаунском Полумесяце в течение нескольких дней. Ей нужно было успокоиться, собраться с духом, разобраться в своих мыслях и чувствах. Она не могла понять, почему хранит записку Джонатана Аллейна в шкатулке для безделушек и время от времени перечитывает, словно там содержится какое-то важное и замысловатое наставление, которое нужно заучить наизусть. Прошло немало времени с тех пор, когда Рейчел в последний раз навещала Дункана Уикса, поэтому она взяла мясной пирог, еще хранивший тепло духовки, в которой он был испечен, и отправилась к нему. Они сели по обе стороны его жалкого очага и стали есть с тарелок, поставленных на колени, держа в руках по кружке разведенного кипятком бренди, болтая при этом о всяческих мелочах и приятных воспоминаниях. Старик, похоже, пребывал в хорошем настроении, да и Рейчел тоже хотелось развеяться. Поэтому она не стала заводить речь об Аллейнах и о связанных с ними нелегких проблемах.
Покупать новые туфли на деньги, которые ей дала миссис Аллейн, Рейчел пошла вместе с Харриет Саттон и Кассандрой. В тот день стояла лютая стужа, и потому главной темой их разговоров стали мечты о приходе еще далеких весны и лета, о пикниках и лодочных прогулках, на которые они отправятся вместе, о платьях с короткими рукавами, которые наконец можно будет надеть, и о цветах, которыми они станут украшать шляпки.
– На те деньги, которые она вам дала, вы могли бы купить куда лучшие туфли, – сказала Харриет, когда сапожник снял мерку с ноги Рейчел и та выбрала фасон в книге с образцами изделий.
– Я знаю. Но на то, что осталось, мы сможем пойти куда-нибудь выпить чаю, и я смогу купить нам пирожные. Вы не возражаете?
– Конечно нет! – воскликнула Кассандра, и ее лицо просветлело.
– Старые туфли были слишком легкими, чтобы ходить в них через весь город два раза в неделю, как мне приходится делать теперь. А эти простые, крепкие и прослужат куда дольше.
– А мистер Уикс не будет против? Вдруг ему не понравится, что вы потратили деньги на нас? – тихо спросила Харриет, чтобы ее услышала одна Рейчел.
– Он ничего об этом не узнает, – ответила та. – А если бы и узнал, то к чему ему лишать меня удовольствия побаловать своих друзей? На самом деле ему самому хочется, чтобы я чаще бывала в обществе. Он так говорил.
– О, я уверена, что этого удовольствия он вас не захотел бы лишить, – улыбнулась Харриет, хотя в ее глазах мелькнуло недоверие. – Но, возможно, мы не совсем то общество, которое он имел в виду.
«Она вспомнила о деньгах, которые мой муж проиграл за карточным столом, и догадывается, что это случилось с ним не в первый раз. Харриет знает, как сильно он надеется, что я сделаю его богаче», – подумала Рейчел и, обнаружив, что эта мысль нимало ее не смутила, про себя поблагодарила подругу за понимание.
– То, что вы можете потратить деньги так, как хотите, можно рассматривать как акт справедливости, – продолжила Харриет дружелюбным тоном. – Кстати, карманные деньги, которые мне выдавал отец, намного превосходили суммы, которые я могла потратить в первые годы замужества.
– Что ж, пожалуй, то же можно сказать и обо мне. Хотя, конечно, прошло много лет с тех пор, когда у меня водились деньги, которые я могла тратить по своему усмотрению. Так что не мешайте мне насладиться этим небольшим вознаграждением, – сказала Рейчел с улыбкой.
– Ой, мамочка, не надо! Не мешай ей! – взмолилась Кассандра, отворачиваясь от прилавка, на котором разглядывала разноцветные образцы тканей и кож. Ее черные волосы взметнулись, как лошадиная грива.
– Только послушайте, как она умеет канючить! Никогда не видела другую девочку, которая бы так обожала пирожные, – заметила Харриет. – Или настолько избалованную родителями, что она стала такой сладкоежкой. – (Кассандра широко раскрыла глаза, довольно искусно изобразив изумление из-за того, что получила такую отповедь.) – Вот поглядите, на какие проделки она способна! – рассмеялась Харриет.
– Кассандра, дорогая девочка, я думаю, что нет лучшего повода для проделок, чем пирожное, – озорно проговорила Рейчел. – Но в данном случае никакие уловки тебе не нужны. Будь спокойна, свое пирожное ты получишь. – Девочка снова занялась образцами кожи и тканей, а Рейчел улыбнулась ее матери. – Позвольте мне, дорогая миссис Саттон, – сказала она, – поблагодарить вас за всю вашу доброту, проявленную ко мне с тех пор, как мы встретились.
Рейчел не могла распрощаться с домом в Лэнсдаунском Полумесяце навсегда. Увидев ее, Джонатан Аллейн глубоко вздохнул и холодно произнес:
– Не думал, что вы придете сюда снова.
– Ну, – проговорила Рейчел, перешагнув порог его кабинета, и наморщила нос, – запах этой… жидкости… еще не выветрился.
– Знаю, – отозвался Джонатан. – Это был этанол. Пташке, к ее великому неудовольствию, пришлось тереть пол только что не до дыр, но это не помогло.
– Осмелюсь предположить, что со временем он все-таки улетучится.
– Надеюсь, как и воспоминания о том, отчего он здесь появился… Миссис Уикс… – начал Джонатан, глядя в пол, словно хотел увидеть на нем невидимые следы этанола. – Миссис Уикс, простите меня. Вести себя подобным образом было…
– Непростительно? – подсказала она.
Джонатан с испугом поднял глаза на Рейчел, но немного успокоился, увидев смешинки в ее глазах.
– Да. Непростительно. Однако вы все-таки здесь. И я… рад.
– Бешеный норов – вот ваш враг, сэр. Вы не должны позволять ему вами командовать.
– Согласен. Так было не всегда, но… – проговорил он, потирая ладонью лоб, а потом вдруг зевнул.
– Вы что, не спали с тех пор, как мы виделись в последний раз? – недоверчиво спросила Рейчел.
– Наверно, все-таки спал… немножко. Я не помню, – ответил он и снова взглянул на нее, на этот раз с горькой улыбкой. – Ведь сон называют отдыхом души, а мне с этим не повезло.
– Давайте не будем продолжать наш спор. Я все равно не поверю, что человек может потерять душу или даже что она может измениться. Так же, как жизнь, душа дается Богом и остается неизменной. А если, отстаивая это убеждение, я рискую снова вызвать ваш гнев, то так тому и быть. Но, наверное, душа бывает израненной, или больной, или прячется в глубине нашего «я», – допустила Рейчел.
Джонатан поник, словно ее слова истощили в нем волю к сопротивлению.
– О некоторых вещах легко рассуждать, не утруждая себя доказательствами.
Он отвернулся и сел в кресло, стоящее у письменного стола, безучастно глядя на царивший там беспорядок.
Рейчел на миг задумалась, а потом пошла к полкам.
– Надеюсь, вы не хотите в отместку бросить в меня одну из банок? – спросил Джонатан.
– Нет. Я хочу предоставить вам доказательство. – Она протянула к нему руку, держа на ладони заводную медную мышку. – Вы говорили мне, что много размышляли о том, чем именно люди и животные отличаются от автоматов. Скажите, разве насущная необходимость заставила вас создать такую исключительную игрушку? Или вы сделали ее ради собственного удовольствия?
– Я… не знаю, – ответил Джонатан и нахмурился.
– Это красивая вещь, мистер Аллейн. По-настоящему красивая, и источник ее красоты находится внутри вас. Он в вашем сердце и в вашей душе.
Рейчел повернула ключ и стала наблюдать, как бегает мышка. Джонатан тоже смотрел на нее.
– Когда я ее делал, то думал об Элис, – сказал он. – Она любила… всех живых существ. Маленьких, пушистых, беззащитных. У нее в детстве какое-то время жила полевка, к которой она была очень привязана. Элис выходила этого мышонка после того, как бедняжке отхватили косой лапку, когда заготавливали сено. Она держала мышонка в трутнице[74] и звала Гарольдом. – Джонатан замолчал, глядя на бегающую мышку так, словно видел ее в первый раз. – Вы когда-нибудь слышали более смешное имя, выбранное для полевки? – проговорил он и улыбнулся, словно что-то вспомнив.
Рейчел вздохнула и подумала о том, как легко меняются его чувства. Казалось, эмоции зарождаются и гаснут в нем быстрее, чем проносятся по небу облака в ветреную погоду.